Стрелок. Извлечение троих. Бесплодные земли - Стивен Кинг

– Они ядовитые, – шепчет Роланд. – Вот почему…

Ага, вот почему ты сейчас hors de comba[15]. А я-то стараюсь, Роланд, дружище, чтобы ты не стал еще и hors d'oeuvr[16]. А что касается ядовитых тварей, то вот, скажем, гремучая змея, она ядовита тоже, но в некоторых странах ее едят. И она очень вкусная. Как цыпленок. Я где-то это читал. Мне они напоминают омаров, вот я и решил попробовать. А что еще мы должны были есть? Грязь? Я подстрелил одного чипиздрика и приготовил из него конфетку. Здесь ничего съедобного больше нет. И уж если на то пошло, то они очень даже вкусные. Каждую ночь, когда солнце только садилось, я подстреливал одного. Они не очень активны, пока совсем не стемнеет. И я ни разу не видел, чтобы ты отказался откушать.

Эдди улыбается.

– Мне нравилось думать, что, быть может, какой-то из тех, кого я подстрелил, сожрал Джека. Мне нравилось думать, что я ем этого мудака. У меня, знаешь ли, настроение поднималось.

– Какой-то из этих сожрал и кусок от меня, – выдавливает стрелок. – Два пальца с руки, один – с ноги.

– Тоже круто. – Эдди продолжает улыбаться. Лицо его, бледное, с заострившимися чертами, напоминает акулью морду… но он выглядит все же уже не таким больным, а этот запах не то дерьма, не то смерти, что окружал его плотным облаком, начинает, похоже, рассеиваться.

– Трахни себя в задницу, – хрипит стрелок.

– Роланд проявил силу духа! – вопит Эдди. – Может быть, все-таки ты не откинешь копыта! Дорогуша! Это же ве-ли-ко-леп-ненько!

– Выберусь, – говорит Роланд. Шепот его превращается в хрип. Горло дерет, как рыболовными крючками.

– Да? – Эдди глядит на него, потом кивает и сам отвечает на свой вопрос. – Да. По-моему, ты выживешь. Хотя я уже пару раз думал, что ты кончаешься, а один раз мне показалось, что ты уже все. А теперь ты, похоже, выберешься. Это антибиотики помогли, но мне кажется, что ты сам себя вытащил. Но почему? Почему, мать твою, ты так стараешься выжить на этом долбаном берегу?

Башня, говорит он одними губами, не в силах выдавить даже хрип.

– А пошел ты со своей долбаной Башней, – говорит Эдди, уже отворачиваясь. Но тут же в изумлении поворачивается обратно, когда рука Роланда сжимает его запястье точно стальной наручник.

Они смотрят друг другу в глаза, и Эдди говорит:

– Ну хорошо. Хорошо!

На север, – шепчет стрелок одними губами. – На север, я говорил уже. Говорил? Кажется, да. Но все как будто в тумане, затерялось в тасуемой колоде.

– Откуда ты знаешь? – кричит Эдди в отчаянии, поднимает кулаки будто бы для того, чтобы ударить Роланда, но потом опускает.

Просто знаю – зачем ты тратишь мое время и силы, задавая дурацкие вопросы? – хочет ответить Роланд, но карты снова…

… а его тащат по берегу. Голова его беспомощно мотается из стороны в сторону. Он привязан к какой-то странной волокуше своими же собственными ремнями. Волокуша подпрыгивает и глухо ударяется о землю. Стрелок слышит, как Эдди Дин распевает какую-то жутко знакомую песню, и сперва ему кажется, что ему снится бредовый сон:

– Hey Jude… don't make it bad… take a sad song… and make it better…

Где ты слышал ее, Эдди? – хочет спросить он. Может быть, я ее пел? И где мы?

Но не успел он спросить, как все закружилось

Если бы Корт такое увидел, он бы снес парню голову, думает Роланд, глядя на волокушу, на которой провел этот день, и смеется. Но смех его больше похож на плеск волн, набегающих на каменистый пляж. Он не знает, как далеко они с Эдди продвинулись, но все же достаточно далеко, чтобы Эдди выдохся окончательно. Сейчас, в сумеречном свете уходящего дня, Эдди сидит на камне с револьвером стрелка на коленях, а рядом валяется полупустой бурдюк. Карман рубахи его оттопырен. Там – патроны из задней части патронташа: убывающий запас «хороших». Эдди обмотал их куском, оторванным от своей рубахи. Но запас этот таял быстро, потому что каждый четвертый или пятый патрон из «хороших» на поверку оказывался пустышкой.

Эдди, который только что дремал, поднимает голову.

– Чего ты ржешь?

Стрелок трясет искалеченной рукой и качает головой. Потому что он понимает, что был не прав. Корт не стал бы сносить Эдди голову за эту убогую кривенькую волокушу. Роланд думает даже, что Корт бы его похвалил – причем хвалил он так редко, что мальчик, с которым подобное происходило, даже не знал, что ответить: он лишь хлопал глазами и открывал рот, как рыба, только что вытащенная из воды.

Каркасом для волокушки служили две тополиные ветви примерно одинаковой длины и ширины. Скорее всего бурелом, предположил стрелок. Каркас поддерживали ветки поменьше, которые Эдди закрепил посредством всего, что имелось в наличии: ремнями патронташа, клейкой лентой, которой он прикрепил к телу мешочки с бес-порошком, даже сыромятным шнурком от шляпы стрелка и шнурками своих кроссовок. Поверх веток он положил одеяло Роланда.

Корт не стал бы дубасить Эдди, потому что, несмотря на свою слабость, Эдди не ограничился тем, что плюхнулся на задницу и принялся оплакивать злую судьбу. Он сделал хотя бы что-то. Он попытался.

И Корт наверняка похвалил бы Эдди в своей обычной резкой, грубоватой манере, потому что, какой бы дикой ни выглядела эта штука, она сработала. И доказательство тому – долгие следы, протянувшиеся вдоль берега, где они сходились на горизонте в единую точку.

– Ты их видишь? – спрашивает Эдди. Солнце опускается за горизонт, расплескивая по воде оранжевую дорожку, и стрелок соображает, что на этот раз он был в отключке часов шесть, если не больше. Он окреп и сам это чувствует. Он садится и смотрит на воду. Ни берег, ни пейзаж, простирающийся до западного склона гор, особенно не изменились, разве что только в деталях: например, комочек перьев, шевелящихся на ветру – мертвая птица ярдах в двадцати слева и в тридцати ярдах от кромки воды. Но, если не брать во внимание такие мелочи, они как будто и не сдвигались с места.

– Нет, – говорит стрелок. И чуть погодя: – Да. Вон там один.

Он показывает. Эдди всматривается и кивает. Солнце опускается ниже, и оранжевая дорожка на море постепенно окрашивается в цвет крови, первые омарообразные чудища выходят из волн и расползаются по каменистому берегу.

Двое неуклюже несутся наперегонки к дохлой чайке. Победитель набрасывается на нее, перерезает клешней пополам и начинает запихивать в пасть гниющие останки.

– Дид-а-чик? – вопрошает он.

– Дуд-а-чум? – отзывается второй. – Дод-а…

БА-БАХ!

Револьвер Роланда обрывает расспросы второго чудовища. Эдди спускается к нему и поднимает за хвост, не сводя настороженного взгляда с его собрата. Тот, однако, не доставляет ему никаких проблем: он занят чайкой. Эдди приносит добычу. Чудище еще корчится, воздевая и опуская свои клешни, но вскоре оно замирает. В последний раз выгибается хвост и потом просто падает, а не опускается медленно. Вяло повисают клешни.

– Кушать сейчас будет подано, хозяин, – говорит Эдди. – Выбирайте: филе из ползучего гада клешнистого или филе из клешнистого гада ползучего. Что вам больше понравится, хозяин.

– Я тебя не понимаю, – отвечает стрелок.

– Все ты понимаешь, у тебя просто нет чувства юмора. Куда оно делось?

– Отстрелили, наверное, где-нибудь на войне.

Эдди улыбается:

– Сегодня ты вроде уже оживаешь, Роланд.

– Мне тоже так кажется.

– Ну тогда, может, ты завтра сумеешь немного пройтись. Сказать по правде, дружище, я уже заколебался тебя тащить.

– Я постараюсь.

– Да уж, пожалуйста, постарайся.

– Ты тоже сегодня выглядишь получше. – На последних двух словах голос Роланда ломается, как у мальчишки. Если я сейчас не замолчу, еще думает он, я скоро совсем не смогу говорить.

– Сдается мне, я буду жить. – Эдди безо всякого выражения глядит на Роланда. – Ты ведь даже не знаешь, как близко я подходил к последней черте пару раз. Однажды я взял один из твоих револьверов и на полном серьезе приставил его к голове. Взвел курок, подержал так немного, а потом отложил. Осторожно освободил курок и засунул обратно тебе в кобуру. А ночью меня скрутило. Спазмы, судороги… По-моему, на вторую ночь, хотя не уверен. – Он качает головой и добавляет фразу, которую стрелок понимает и в то же время не понимает: – Теперь Мичиган для меня как сон.

Хотя голос его опять падает до хриплого шепота и сам он знает, что ему нельзя разговаривать, Роланд задает вопрос, потому что ему нужно знать:

– Почему ты не нажал на спуск?

– Ну, видишь ли, это теперь мои единственные штаны, – отвечает Эдди. – А в последнюю секунду я вдруг подумал, что, если сейчас я нажму на спуск, а это окажется очередная пустышка, я уже больше в жизни не наберусь смелости повторить этот опыт… а если ты наложил в штаны, нужно немедленно их постирать, иначе будешь вонять до конца дней своих. Это Генри мне так говорил. Он научился этому во Вьетнаме. А поскольку как раз была ночь и Омар Лестер пошел на прогулку, не говоря уж о всех его родственниках и приятелях…