Волчья мельница - Мари-Бернадетт Дюпюи

она положила сколько следовало, но из-под двери и от потолка все равно веяло стужей. Она пожалела, что не захватила из кухни горячий кирпич — из тех, которые всегда лежали в кухонной печи как раз для этих целей. Тягостные мысли не давали ей заснуть. Признание Бертий, мучительные сомнения по поводу связи отца со служанкой — все это на фоне гибели Жана… На этом горшем из несчастий, как на плодородной почве, прижились ростки отчаяния, грозившие со временем вырасти и ее задушить.

— Я не смогу одна со всем этим справиться! — жалобно прошептала она. — Я тоже хочу умереть!

Много раз Клер думала о самоубийстве. Католическое воспитание и чувство долга удерживали ее от этого соблазна. И все же, каждый раз выходя со двора, Клер шла к каменному парапету над тем местом, где река превращалась в маленький водопад. Серебристые потоки сбегали вниз, к обломкам каменной породы, чтобы затем затеряться под арочным мостиком. Рабочие называли это место «дыра». Неподалеку узкая лестница спускалась к трем лопастным мельничным колесам. Тут же располагалось что-то вроде маленькой илистой отмели.

«Как бы мне хотелось броситься с парапета вниз! — говорила себе Клер, перегибаясь через перила. — Сломала бы шею или размозжила себе голову… Зато не вспоминала бы больше Жана или даже встретилась бы с ним на небесах. И навсегда избавилась бы от этой боли!»

Однажды утром отец застал ее сидящей на перилах и глядящей перед собой невидящим взором. Он силой отвел ее домой. Их прежнее взаимопонимание, привязанность, доверительные разговоры — все кануло в Лету. Теперь они если не молчали, то давали друг другу советы или их спрашивали.

За окнами свистел ветер, стучался в ставни. Это напомнило Клер ту ночь накануне Рождества, когда неожиданно приехал Жан. Он бросал камешки в окно, и она его услышала.

«Нет-нет, не хочу вспоминать!»

Девушка села на постели. На душе у нее было тяжело — привычная боль, которая никогда не отпускала. Между завываниями северного ветра ей почудилось паническое блеяние.

«Странно, овчарня на другой стороне двора! Наверное, козы вышли на улицу. Быть этого не может! Я собственноручно заперла дверь».

Она встала, стараясь не разбудить малыша Матье. Потребовалось время, чтобы найти ботинки и самую теплую шаль. Занятие, неважно какое, отвлекало Клер от ее горя. Она торопливым шагом спустилась по лестнице и зажгла фонарь.

«Сумасшествие — выходить в такую погоду!» — подумала она, глядя на густо падающий снег. Во дворе были груды льда и грязи.

Клер все-таки переступила порог и поежилась: холод пробирал до костей. В двух метрах от дома стояла черно-белая коза, явно смертельно напуганная. При виде Клер она отчаянно заблеяла.

— Финетта, ты почему на улице?

Чуть дальше на земле виднелось что-то рыжее, уже припорошенное снегом. В свете фонаря Клер почудилось, что она видит кровь. Протяжный вой пригвоздил ее к месту.

— Соважон! — пробормотала девушка в страхе. — Где ты, мой пес?

У ворот, со стороны двора, двигались три темные тени. Глаза их блестели в темноте, головы были опущены.

— Волки! — воскликнула Клер.

И ни у одного не было белой отметины на голове. Не помня себя от ужаса, Клер медленно попятилась.

— Финетта, скорее иди ко мне! Я запру тебя в кладовке.

Страшно было представить, что случилось с остальными козами, которые вот-вот должны были окотиться. Волки больше не выли. Они подходили потихоньку, вихляющей походкой, и это было похоже на какой-то дикий танец.

«Только не бежать! — твердила про себя Клер. — Кто мне это советовал? Не помню. Наверное, кто-то из деревенских стариков, в детстве. Они все равно двигаются быстрее, беги не беги! А если упаду, то сразу накинутся!»

Все так же пятясь, Клер оказалась уже у крыльца. И тут коза решила спасаться: в несколько прыжков взобралась на каменное ограждение, а оттуда — на ближайший пологий скат крыши.

Затрещала, ломаясь, черепица.

— Бог мой! — прошептала девушка. — Если б я могла так прыгать! Они уже близко!

Отчаявшись, не смея повернуться и открыть дверь, она помахала фонарем. Волки встревожились, замерли. И вдруг из темноты появился четвертый хищник. Ощетинился, с угрожающим видом развернулся мордой к собратьям и зарычал.

— Соважон!

Клер узнала своего любимца по кожаному ошейнику. Она содрогнулась, осознав, как он похож на своих лесных соплеменников. Так же двигается, так же скалит зубы… И тут Клер поняла, что он загораживает другим волкам проход. Девушка быстро отодвинула задвижку и заскочила в дом. Первым делом она подбежала к окну, открыла ставень — как раз вовремя, чтобы увидеть, как четыре хищника убегают прочь, к скалам. Самый крупный волк нес на спине рыжую козу, убитую незадолго до этого.

«Я услышала блеяние Финетты! Русетту к тому времени уже зарезали… Ах, Соважон! Я думала, ты останешься на мельнице, но нет, ты ушел с ними! Неблагодарный!»

Она еле держалась на ногах. Присев в плетеное кресло, Клер взяла подушку и прижала к животу, вся дрожа от пережитого страха.

«И никто не проснулся! Еще немного — и волки сожрали бы меня прямо на пороге! Ни отец, ни Гийом не вышли…»

Клер разрыдалась, мысленно проклиная свое одиночество и женскую слабость. Она то ругалась, то жаловалась, задыхаясь, смахивая слезы и всхлипывая. Забывшись в своем горе, в отчаянии, она раскачивалась вперед-назад, будучи не в состоянии ни встать и подбросить в печку дров, ни даже налить себе немного фруктовой водки, чтобы прийти в чувство. Такой и застал ее Колен — обессиленной, с блуждающим взглядом. Лицо у Клер опухло, нос покраснел.

— Что с тобой? — спросил он. — Клеретт, девочка моя, говори!

Клер посмотрела на отца. Мэтр Колен кутался в одеяло, на голове у него была шерстяная вязаная шапка. На домашние тапки налип свежий белый снег.

— Что за грохот на крыше? Как будто кто-то залез и скачет! Я смотрел, да ничего не увидел. И ты сидишь в кухне заплаканная — страшно смотреть. Малыш-то в порядке?

С полминуты Клер смотрела на него в недоумении, потом вспыхнула:

— Как мило с твоей стороны, папочка, подумать о сыне! С рождения ты ни разу не взял его на руки, не поцеловал! Сколько бы я его ни наряжала, сколько б ни вышивала ему слюнявчики, ты его просто не замечаешь. Умри он вечером — ты бы, наверное, и бровью не повел! Не беспокойся, Матье в тепле и спокойно спит. А скажи, когда Этьенетта родит, ты хоть подойдешь к колыбели, если эта замарашка, конечно, не бросит малыша где-нибудь на лавке?

Я уверена, что ты с ней спал.