Она уже мертва - Виктория Платова

Так вот почему «Анжелику» сменила «Занимательная физика»!

– Откуда в шкафу столько «Анжелик»? Это… это…

– Попахивает сумасшествием, да?

– Или хорошо продуманной провокацией.

– Вряд ли. Книги собирал дурачок. Много лет. Вряд ли он раскрыл хотя бы одну из них. Но такая приверженность «Анжелике»… Асте, которую он выкинул из глупой головы… Она достойна уважения, не так ли? Мне оставалось только расставить их, потому что порядок – прежде всего. Убийцы должны убивать, а книги – стоять на полках.

– А малыши? Что должны были делать малыши? Ты ведь не рискнула сообщить им, кем на самом деле является Лёка.

– Есть вещи, о которых клиническим идиотам лучше не знать, иначе у них может случиться разрыв шаблона. Пусть думают, что все сказанное мной…

– Импровизация. Прекрасный монолог. Сцена, достойная хорошего фильма.

– Не очень хорошего. Ведь хорошие фильмы и заканчиваются хорошо.

– Ты обещала хороший конец, разве нет?

– Да.

Тата произносит «да» едва ли не с нежностью, но участь Белки это никак не проясняет: обещание было дано не ей, а клиническим идиотам. Примкнуть к ним не получится.

Дурное предзнаменование, печальный финал, который вот-вот наступит.

– Так что должна была делать Аля?

– То, что в результате и сделала. Испугала тебя. Деморализовала. Заставила впасть в отчаяние. Поверить, что ты находишься в дурном повторяющемся сне. Кошмаре. Тебе ведь снились кошмары после того лета?

Белка молчит. Но Тате не нужен ответ. Она все знает и так, иначе план ее не был бы столь безупречен.

– Аля справилась с ролью прекрасно, не так ли?

– Почему нужно было испугать именно меня?

– Не только тебя. Но тебя – в первую очередь.

Бесстрастный голос Таты парализует Белку. И даже когда художница (дизайнер, убийца) снова оказывается рядом с ней и осторожно касается губами мочки ее уха, Белка продолжает сидеть неподвижно. Татино дыхание обжигает:

– Потому что ты – мой любимый трофей. Мой главный приз. Остальным нужно было просто оказаться в одно время в одном месте. Впервые за двадцать лет. За двадцать два года, если быть совсем точным.

– Мы уже собрались. Там, в старом доме.

– В старом доме – не развернешься.

– А не проще было бы уложить всех там, а не тащить сюда?

– Нет-нет-нет, – Тата обхватывает ее голову руками.

«НЕ ТРОНЬ МЕНЯ!» – хочет выкрикнуть Белка, но из горла вырывается лишь короткий всхлип. Ее оставили все, вот и тот, кто поселился в Белкиной голове, снова молчит.

– Нет-нет-нет! Игра должна быть сыграна чисто. Теперь Шило. И он был не прочь разбогатеть. И потому согласился на инсценировку с нападением. По идее, нападение должно было насторожить тебя. Запутать. Напомнить о прошлом, если ты вдруг забыла.

– Я никогда не забывала о прошлом. Никогда.

Пальцы Таты шарят в Белкиных волосах: целый десяток слегка дрожащих от возбуждения насекомых.

– Значит, в план было посвящено трое?

– Не совсем так. Два и один. Шило ничего не знал об актрисульке с толстяком. А они не знали о нем. Не должны были знать. Так что не выдавай меня, пожалуйста.

«Не выдавай меня» звучит как издевательство: вряд ли Белка увидится с клиническими идиотами еще раз. Но об этом лучше не думать.

– А мелкие гнусности под подушкой? Дохлая стрекоза, часы, платок?…

– Это было мило, согласись. Мы не должны забывать о детстве. Вот и пришлось выудить кое-какой реквизит для полноты картины. Выбор был случаен, но кое-что угодило точно в цель.

– Нет-нет…

Нельзя верить Тате, она ни за что не допустила бы случайности. И у нее отменная память – это такая же ее особенность, как особенность Лёки – убивать, а особенность Али и Гульки – быть клиническими идиотами.

– Не совсем случаен, ты права. Не случаен ровно настолько, чтобы озадачить и сбить с толку. Та-да-да-дам!

Рой насекомых разом взлетает с Белкиной головы, на ходу трансформируясь в кита по имени Моби Дик, в венерину мухоловку. Секунда – и Тата оказывается рядом с телом убийцы номер два. Ставит ногу на голову Лёке.

– Я думала, что не справлюсь с ним, Белка. Потому что никто не мог с ним справиться. Никто не в состоянии держать под контролем личности этого существа. Тем более что они не высовываются из своих нор годами, десятилетиями.

– Надеюсь, он никого больше не убил…

– Может быть. А может быть, и нет. Во всяком случае, никаких резонансных дел в округе больше не случалось. Иначе об этом обязательно узнал бы Сережа. И узнала бы я.

– Вы так близки? – Белка едва шевелит губами.

– Мы друзья. Конечно, мне бы хотелось занять твое место. Но ты застряла в норе его сердца слишком глубоко. Не выкурить. Увы. А ведь у меня не было от него тайн. Почти не было, кроме одной. Я не сказала ему, что… нашла Асту.

Аста.

Мучительная загадка русалки-оборотня вот-вот будет разгадана, но Белка не чувствует никакого воодушевления. Аста – лишь фрагмент полотна в духе Иеронимуса Босха, что-то вроде «Страшного суда» или «Сада земных наслаждений». Фрагмент может ужасать, и зачаровывать, и казаться единственным в своем роде и абсолютно законченным полотном. Но стоит отойти от него на несколько шагов, на два десятка лет, – и картина предстанет целиком. И сразу же выяснится, что в фрагменте нет ничего выдающегося, он не хуже и не лучше других.

Не хуже и не лучше. Ровно такой. Жертвы и их мучители уравнялись, и Лёку жаль не меньше, чем загубленную им Асту, да и ко всем остальным – живым, мертвым, безнадежно запутавшимся – Белка испытывает сострадание. Даже к Тате.

– …Вернее, то, что осталось от Асты. Кости. Их обнаружили двое рабочих, которые строили туннель между домами. Договориться, чтобы они держали рот на замке, не составило труда.

– Заплатила им за молчание?

– Да. Намного меньше, чем это молчание стоило на самом деле. Они были приезжими, от местных я бы не отделалась так легко.

– И ты сразу поняла… что это Аста?

– Кое-какие детали. Истлевшее платье. Босоножки сохранились лучше. Масса ремешков, высокие каблуки. Ты должна помнить их. Ты помнишь?

– Нет.

Из всех обитателей дождливого августа Белка явственно помнит лишь Сережу.

– Дурачок помог мне перезахоронить останки. Воскресить Асту в его памяти не удалось, но зато удалось воскресить мать, которую он никогда не видел. Не помнил. Так же, как и ты не помнишь босоножки. Но он очень хотел вспомнить. Он хотел этого всегда. Оттого и придумал бред с часами. Чтобы время пошло вспять. И она ожила бы. И пришла к нему.

Тот, кто поселился в Белкиной голове, снова здесь! Какое облегчение! Он не ушел домой, в свою утлую квартирку, где из мебели только диван и продавленное кресло. Да еще старый корабельный фонарь и пыльная коллекция насекомых, висящая над диваном. Может быть, это чей-то подарок. А может, и нет. Нет. Это точно не подарок. Это вещдок, который фигурировал в одном нашумевшем преступлении. Резонансном деле. Тот, кто поселился в Белкиной голове, приложил немало усилий, чтобы преступление было раскрыто. Тот, кто поселился в Белкиной голове, – неплохой аналитик. И внезапные озарения посещают его чаще, чем всех остальных аналитиков. И оперов со стажем. И даже начальника отдела.

– Время, идущее вспять, – совсем не бред, Тата.

– Тебе хотелось бы что-то изменить в прошлом?

– Может быть.

– А может, и нет? – непонятно, то ли маленькая художница подмигивает ей, то ли по-особенному морщится.

– Просто хочу, чтобы они снова стали детьми, – Белкин взгляд рассеянно скользит по лодочкам с мертвецами.

– Мертвые дети не слишком отличаются от мертвых взрослых.

– Хочу, чтобы они стали живыми детьми.

– Нет. Живые – это вовсе не то, что мне нужно. Пусть все остается так, как есть. Не хочешь услышать историю, как мне удалось выкурить из норы раскаявшегося сына?

Тот, кто поселился в Белкиной голове, быстро-быстро кивает головой: соглашайся!

– И как?

– Я стала его матерью. Не настоящей, понятно. Всего-то и понадобилось, что покорпеть над дневниками. Написать новые, не слишком отличные от старых. По количеству картинок. Но с другим содержанием. Я ведь хорошая художница.

– Иллюстратор детских книг. Я помню. Да.

– Идея принадлежала Сереже. Даже не идея… Тень идеи, намек на нее. А я всего лишь углубила ее. Довела до совершенства. До логического конца. Сереже было важно узнать, что произошло двадцать лет назад. Но он вряд ли справился бы без меня. Мне удалось.

– И что же было в тех дневниках? Которые ты подделала?

– Ничего особенного. Рисунки. Просьбы. Приветы издалека. Обещание вернуться. Ведь зимм-мам всегда возвращается.

– Значит, это…

– Это я. Инга – зимняя, Инга – мама. Зимм-мам.

Белке становится холодно. Зимм-мам и впрямь возвращается. Зима.

– Жаль, Сережа не увидел нашего триумфа.

– Почему?

– Он уехал. В очередной раз. Он редко появлялся. Да и я провела здесь не так уж много времени. Но его хватило, чтобы выманить из норы не серийного убийцу, а раскаявшегося сына.