Стихотворения - Михаил Лермонтов

Февраль — апрель 1830

Исповедь

День гас; в наряде голубом,Крутясь, бежал Гвадалкивир,И, не заботяся о том,Что есть под ним какой-то мир,Для счастья чуждый, полный злом,Светило южное текло,Беспечно, пышно и светло,Но в монастырскую тюрьмуИгривый луч не проникал.Какую б радость одномуТуда принес он, если б знал.Главу склоня, в темнице тойСидел отшельник молодой,Испанец родом и душой;Таков был рок! Зачем, за что, —Не знал и знать не мог никто,Но, в преступленье обвинен,Он оправданья не искал;Он знал людей и знал закон…И ничего от них не ждал.Но вот по лестнице крутойЗвучат шаги, открылась дверь,И старец дряхлый и седойВзошел в тюрьму, — зачем теперь,Что сожаленья и приветТому, кто гибнет в цвете лет?

«Ты здесь опять! Напрасный труд!..Не говори, что божий судОпределяет мне конец.Всё люди, люди, мой отец…Пускай погибну, смерть мояНе продолжит их бытия,И дни грядущие моиИм не присвоить — и в крови,Неправой казнью пролитой,В крови безумца молодой,

Согреть им вновь не сужденоСердца, увядшие давно;И гроб без камня и креста,Как жизнь их ни была свята,Не будет слабым их ногамСтупенью новой к небесам.И тень невинного, поверь,Не отопрет им рая дверь.Меня могила не страшит.Там, говорят, страданье спитВ холодной, вечной тишине,Но с жизнью жаль расстаться мне.Я молод, молод, — знал ли ты,Что значит молодость, мечты?Или не знал — или забыл,Как ненавидел и любил,Как сердце билося живейПри виде солнца и полейС высокой башни угловой,Где воздух свеж и где поройВ глубокой скважине стеныДитя неведомой страны,Прижавшись, голубь молодойСидит, испуганный грозой!Пускай теперь прекрасный светТебе постыл — ты слеп, ты седИ от желаний ты отвык.Что за нужда? — ты жил, старик;Тебе есть в мире что забыть!Ты жил! Я также мог бы жить!

Ты слушать исповедь моюСюда пришел — благодарю;Не понимаю: что былаУ них за мысль? Мои делаИ без меня ты должен знать —А душу можно ль рассказать?И если б мог я эту грудьПеред тобою развернуть,Ты, верно, не прочел бы в ней,Что я преступник иль злодей.Пусть монастырский ваш законРукою неба утвержден,Но в этом сердце есть другой,Ему не менее святой;Он оправдал меня — одинОн сердца полный властелин.И тайну страшную моюЯ неизменно сохраню,Пока земля в урочный часКак двух друзей не примет нас.Доселе жизнь была мне пленСреди угрюмых этих стен,Где детства ясные годаЯ проводил — бог весть куда!Как сон, без радости и бед,Промчались тени лучших лет,И воскресить те дни едва льЖелал бы я — а всё их жаль!Зачем, молчание храня,Так грозно смотришь на меня?Я волен… я не брат живых.Судей бесчувственных моихНе проклинаю… но, старик,Я признаюся, мой языкНе станет их благодаритьЗа то, что прежде, может быть,Чем луч зари на той стенеПогаснет в мирной тишине,Я, свежий, пылкий, молодой,Который здесь перед тобойЖиву, как жил тому пять лет,Весь превращуся в слово «нет»!И прах, лишенный бытия,Уж будет прах один — не я!

И мог ли я во цвете лет,Как вы, душой оставить светИ жить, не ведая страстей,Под солнцем родины моей?Ты позабыл, что сединаМеж этих кудрей не видна,

Что пламень в сердце молодомНе остудить мольбой, постом!Когда над бездною морскойСвирепой бури слышен войИ гром гремит по небесам,Вели не трогаться волнамИ сердцу бурному велиНе слушать голоса любви!..Да если б черный сей нарядНе допускал до сердца яд,Тогда я был бы виноват,Но под одеждой власянойЯ человек, как и другой!И ты, бесчувственный старик,Когда б ее небесный ликТебе явился хоть во сне,Ты позавидовал бы мнеИ в исступленье, может быть,Решился б также согрешить,Отвергнув всё — закон и честь,Ты был бы счастлив перенестьЗа слово, ласку или взорМое страданье, мой позор!..

Я о спасенье не молюсь,Небес и ада не боюсь;Пусть вечно мучусь: не беда!Ведь с ней не встречусь никогда!Разлуки первый, грозный часСтал веком, вечностью для нас!И если б рай передо мнойОткрыт был властью неземной,Клянусь, я, прежде чем вступил,У врат священных бы спросил,Найду ли там, среди святых,Погибший рай надежд моих?Нет, перестань, не возражай…Что без нее земля и рай?Пустые звонкие слова,Блестящий храм без божества!Увы! отдай ты мне назад

Ее улыбку, милый взгляд,Отдай мне свежие устаИ голос сладкий, как мечта…Один лишь слабый звук отдай…О! старец! что такое рай?..

Смотри, в сырой тюрьме моейНе видно солнечных лучей,Но раз на мрачное окноУпал один — давным-давно;И с этих пор между камней,Ничтожный след веселых дней,Забыт, как узник одинок,Растет бледнеющий цветок,Но вовсе он не расцвететИ где родился — там умрет.И не сходна ль, отец святой,Его судьба с моей судьбой?Знай, может быть, ее уж нет…И вот последний мой ответ:Поди, беги, зови скорейОкровавленных палачей:Судить и медлить вам начто?Она не тут — и всё ничто!Прощай, старик; вот казни час:За них молись… В последний разТебе клянусь перед творцом,Что не виновен я ни в чем.Скажи, что умер я как мог,Без угрызений и тревог,Что с тайной гибельной моейЯ не расстался для людей…Забудь, что жил я… что любилГораздо более, чем жил!Кого любил? Отец святой,Вот что умрет во мне, со мной.За жизнь, за мир, за вечность вамЯ тайны этой не продам!»· · · · · ·· · · · · ·

…И он погиб — и погребен.И в эту ночь могильный звонБыл степи ветром принесенК стенам обители другой,Объятой сонной тишиной,И в храм высокий он проник…Там, где сиял мадонны ликВ дыму трепещущих лампад,Как призраки стояли в рядДвенадцать дев, которых светПричел к умершим с давних лет.Неслась мольба их к небесам,И отвечал старинный храмИх песни мирной и святой,И пели все, кроме одной.Как херувим, она былаОбворожительно мила.В ее лице никто б не могОткрыть печали и тревог.Но что такое женский взгляд?В глазах был рай, а в сердце ад!Прилежным ухом у окнаШум ветра слушала она,Как будто должен был принестьОн речь любви иль смерти весть!..Когда ж унылый звон проникВ обширный храм — то слабый крикРаздался, пролетел и вмигУтих. Но тот, кто услыхал,Подумал, верно, иль сказал,Что дважды из груди однойНе вылетает звук такой!..Любовь и жизнь он взял с собой.

Вторая половина 1831

Мцыри

Вкушая, вкусих мало меда, и се аз умираю.

Немного лет тому назад,[303]Там, где, сливаяся, шумят,[304]Обнявшись, будто две сестры,Струи Арагвы и Куры,Был монастырь. Из-за горыИ нынче видит пешеходСтолбы обрушенных ворот,И башни, и церковный свод;Но не курится уж под нимКадильниц благовонный дым,Не слышно пенье в поздний часМолящих иноков за нас.Теперь один старик седой,Развалин страж полуживой,Людьми и смертию забыт,Сметает пыль с могильных плит,Которых надпись говоритО славе прошлой — и о том,Как, удручен своим венцом,Такой-то царь, в такой-то год,Вручал России свой народ.

· · · · · ·

И божья благодать сошлаНа Грузию! Она цвелаС тех пор в тени своих садов,Не опасаяся врагов,3а гранью дружеских штыков.

Однажды русский генералИз гор к Тифлису проезжал;Ребенка пленного он вез.Тот занемог, не перенесТрудов далекого пути;Он был, казалось, лет шести,Как серна гор, пуглив и дикИ слаб и гибок, как тростник.Но в нем мучительный недугРазвил тогда могучий духЕго отцов. Без жалоб онТомился, даже слабый стонИз детских губ не вылетал,Он знаком пищу отвергалИ тихо, гордо умирал.Из жалости один монахБольного призрел, и в стенахХранительных остался он,Искусством дружеским спасен.Но, чужд ребяческих утех,Сначала бегал он от всех,Бродил безмолвен, одинок,Смотрел, вздыхая, на восток,Гоним неясною тоскойПо стороне своей родной.Но после к плену он привык,Стал понимать чужой язык,Был окрещен святым отцомИ, с шумным светом незнаком,Уже хотел во цвете летИзречь монашеский обет,Как вдруг однажды он исчезОсенней ночью. Темный лесТянулся по горам кругам.Три дня все поиски по немНапрасны были, но потомЕго в степи без чувств нашлиИ вновь в обитель принесли.Он страшно бледен был и худИ слаб, как будто долгий труд,Болезнь иль голод испытал.Он на допрос не отвечалИ с каждым днем приметно вял.И близок стал его конец;Тогда пришел к нему чернецС увещеваньем и мольбой;И, гордо выслушав, больнойПривстал, собрав остаток сил,И долго так он говорил:

«Ты слушать исповедь моюСюда пришел, благодарю.Все лучше перед кем-нибудьСловами облегчить мне грудь;Но людям я не делал зла,И потому мои делаНемного пользы вам узнать,А душу можно ль рассказать?Я мало жил, и жил в плену.Таких две жизни за одну,Но только полную тревог,Я променял бы, если б мог.Я знал одной лишь думы власть,Одну — но пламенную страсть:Она, как червь, во мне жила,Изгрызла душу и сожгла.Она мечты мои звалаОт келий душных и молитвВ тот чудный мир тревог и битв,Где в тучах прячутся скалы,Где люди вольны, как орлы.Я эту страсть во тьме ночнойВскормил слезами и тоской;Ее пред небом и землейЯ ныне громко признаюИ о прощенье не молю.

Старик! я слышал много раз,Что ты меня от смерти спас —Зачем?.. Угрюм и одинок,Грозой оторванный листок,Я вырос в сумрачных стенахДушой дитя, судьбой монах.Я никому не мог сказатьСвященных слов «отец» и «мать».Конечно, ты хотел, старик,Чтоб я в обители отвыкОт этих сладостных имен, —Напрасно: звук их был рожденСо мной. И видел у другихОтчизну, дом, друзей, родных,А у себя не находилНе только милых душ — могил!Тогда, пустых не тратя слез,В душе я клятву произнес:Хотя на миг когда-нибудьМою пылающую грудьПрижать с тоской к груди другой,Хоть незнакомой, но родной.Увы! теперь мечтанья теПогибли в полной красоте,И я как жил, в земле чужойУмру рабом и сиротой.

Меня могила не страшит:Там, говорят, страданье спитВ холодной вечной тишине;Но с жизнью жаль расстаться мне.Я молод, молод… Знал ли тыРазгульной юности мечты?Или не знал, или забыл,Как ненавидел и любил;Как сердце билося живейПри виде солнца и полейС высокой башни угловой,Где воздух свеж и где поройВ глубокой скважине стены,Дитя неведомой страны,Прижавшись, голубь молодойСидит, испуганный грозой?Пускай теперь прекрасный светТебе постыл; ты слаб, ты сед,И от желаний ты отвык.Что за нужда? Ты жил, старик!Тебе есть в мире что забыть,Ты жил, — я также мог бы жить!

Ты хочешь знать, что видел яНа воле? — Пышные поля,Холмы, покрытые венцомДерев, разросшихся кругом,Шумящих свежею толпой,Как братья в пляске круговой.Я видел груды темных скал,Когда поток их разделял.И думы их я угадал:Мне было свыше то дано!Простерты в воздухе давноОбъятья каменные их,И жаждут встречи каждый миг;Но дни бегут, бегут года —Им не сойтиться никогда!Я видел горные хребты,Причудливые, как мечты,Когда в час утренней зариКурилися, как алтари,Их выси в небе голубом,И облачко за облачком,Покинув тайный свой ночлег,К востоку направляло бег —Как будто белый караванЗалетных птиц из дальних стран!Вдали я видел сквозь туман,В снегах, горящих, как алмаз,Седой незыблемый Кавказ;И было сердцу моемуЛегко, не знаю почему.Мне тайный голос говорил,Что некогда и я там жил,И стало в памяти моейПрошедшее ясней, ясней…

И вспомнил я отцовский дом,Ущелье наше и кругомВ тени рассыпанный аул;Мне слышался вечерний гулДомой бегущих табуновИ дальний лай знакомых псов.Я помнил смуглых стариков,При свете лунных вечеровПротив отцовского крыльцаСидевших с важностью лица;И блеск оправленных ножонКинжалов длинных… и как сонВсе это смутной чередойВдруг пробегало предо мной.А мой отец? он как живойВ своей одежде боевойЯвлялся мне, и помнил яКольчуги звон, и блеск ружья,И гордый непреклонный взор,И молодых моих сестер…Лучи их сладостных очейИ звук их песен и речейНад колыбелию моей…В ущелье там бежал поток.Он шумен был, но неглубок;К нему, на золотой песок,Играть я в полдень уходилИ взором ласточек следил,Когда они перед дождемВолны касалися крылом.И вспомнил я наш мирный домИ пред вечерним очагомРассказы долгие о том,Как жили люди прежних дней,Когда был мир еще пышней.

Ты хочешь знать, что делал яНа воле? Жил — и жизнь мояБез этих трех блаженных днейБыла б печальней и мрачнейБессильной старости твоей.Давным-давно задумал яВзглянуть на дальние поля,Узнать, прекрасна ли земля,Узнать, для воли иль тюрьмыНа этот свет родимся мы.И в час ночной, ужасный час,Когда гроза пугала вас,Когда, столпясь при алтаре,Вы ниц лежали на земле,Я убежал. О, я как братОбняться с бурей был бы рад!Глазами тучи я следил,Рукою молнию ловил…Скажи мне, что средь этих стенМогли бы дать вы мне взаменТой дружбы краткой, но живой,Меж бурным сердцем и грозой?..

Бежал я долго — где, куда?Не знаю! ни одна звездаНе озаряла трудный путь.Мне было весело вдохнутьВ мою измученную грудьНочную свежесть тех лесов,И только! Много я часовБежал, и наконец, устав,Прилег между высоких трав;Прислушался: погони нет.Гроза утихла. Бледный светТянулся длинной полосойМеж темным небом и землей,И различал я, как узор,На ней зубцы далеких гор;Недвижим, молча я лежал,Порой в ущелии шакалКричал и плакал, как дитя,И, гладкой чешуей блестя,Змея скользила меж камней;Но страх не сжал души моей:Я сам, как зверь, был чужд людейИ полз и прятался, как змей.

Внизу глубоко подо мнойПоток усиленный грозойШумел, и шум его глухойСердитых сотне голосовПодобился. Хотя без словМне внятен был тот разговор,Немолчный ропот, вечный спорС упрямой грудою камней.То вдруг стихал он, то сильнейОн раздавался в тишине;И вот, в туманной вышинеЗапели птички, и востокОзолотился; ветерокСырые шевельнул листы;Дохнули сонные цветы,И, как они, навстречу днюЯ поднял голову мою…Я осмотрелся; не таю:Мне стало страшно; на краюГрозящей бездны я лежал,Где выл, крутясь, сердитый вал;Туда вели ступени скал;Но лишь злой дух по ним шагал,Когда, низверженный с небес,В подземной пропасти исчез.

Кругом меня цвел божий сад;Растений радужный нарядХранил следы небесных слез,И кудри виноградных лозВились, красуясь меж деревПрозрачной зеленью листов;И грозды полные на них,Серег подобье дорогих,Висели пышно, и поройК ним птиц летал пугливый ройИ снова я к земле припалИ снова вслушиваться сталК волшебным, странным голосам;Они шептались по кустам,Как будто речь свою велиО тайнах неба и земли;И все природы голосаСливались тут; не раздалсяВ торжественный хваленья часЛишь человека гордый глас.Всуе, что я чувствовал тогда,Те думы — им уж нет следа;Но я б желал их рассказать,Чтоб жить, хоть мысленно, опять.В то утро был небесный сводТак чист, что ангела полетПрилежный взор следить бы мог;Он так прозрачно был глубок,Так полон ровной синевой!Я в нем глазами и душойТонул, пока полдневный знойМои мечты не разогнал.И жаждой я томиться стал.

Тогда к потоку с высоты,Держась за гибкие кусты,С плиты на плиту я, как мог,Спускаться начал. Из-под ногСорвавшись, камень иногдаКатился вниз — за ним браздаДымилась, прах вился столбом;Гудя и прыгая, потомОн поглощаем был волной;И я висел над глубиной,Но юность вольная сильна,И смерть казалась не страшна!Лишь только я с крутых высотСпустился, свежесть горных водПовеяла навстречу мне,И жадно я припал к волне.Вдруг — голос — легкий шум шагов…Мгновенно скрывшись меж кустов,Невольным трепетом объят,Я поднял боязливый взглядИ жадно вслушиваться стал:И ближе, ближе все звучалГрузинки голос молодой,Так безыскусственно живой,Так сладко вольный, будто онЛишь звуки дружеских именПроизносить был приучен.Простая песня то была,Но в мысль она мне залегла,И мне, лишь сумрак настает,Незримый дух ее поет.

Держа кувшин над головой,Грузинка узкою тропойСходила к берегу. ПоройОна скользила меж камней,Смеясь неловкости своей.И беден был ее наряд;И шла она легко, назадИзгибы длинные чадрыОткинув. Летние жарыПокрыли тенью золотойЛицо и грудь ее; и знойДышал от уст ее и щек.И мрак очей был так глубок,Так полон тайнами любви,Что думы пылкие моиСмутились. Помню только яКувшина звон, — когда струяВливалась медленно в него,И шорох… больше ничего.Когда же я очнулся вновьИ отлила от сердца кровь,Она была уж далеко;И шла, хоть тише, — но легко,Стройна под ношею своей,Как тополь, царь ее полей!Недалеко, в прохладной мгле,Казалось, приросли к скалеДве сакли дружною четой;Над плоской кровлею однойДымок струился голубой.Я вижу будто бы теперь,Как отперлась тихонько дверь…И затворилася опять! ..Тебе, я знаю, не понятьМою тоску, мою печаль;И если б мог, — мне было б жаль:Воспоминанья тех минутВо мне, со мной пускай умрут.

Трудами ночи изнурен,Я лег в тени. Отрадный сонСомкнул глаза невольно мне…И снова видел я во снеГрузинки образ молодой.И странной сладкою тоскойОпять моя заныла грудь.Я долго силился вздохнуть —И пробудился. Уж лунаВверху сияла, и однаЛишь тучка кралася за ней,Как за добычею своей,Объятья жадные раскрыв.Мир темен был и молчалив;Лишь серебристой бахромойВершины цепи снеговойВдали сверкали предо мнойДа в берега плескал поток.В знакомой сакле огонекТо трепетал, то снова гас:На небесах в полночный часТак гаснет яркая звезда!Хотелось мне… но я тудаВзойти не смел. Я цель одну —Пройти в родимую страну —Имел в душе и превозмогСтраданье голода, как мог.И вот дорогою прямойПустился, робкий и немой.Но скоро в глубине леснойИз виду горы потерялИ тут с пути сбиваться стал.

Напрасно в бешенстве поройЯ рвал отчаянной рукойТерновник, спутанный плющом:Все лес был, вечный лес кругом,Страшней и гуще каждый час;И миллионом черных глазСмотрела ночи темнотаСквозь ветви каждого куста.Моя кружилась голова;Я стал влезать на дерева;Но даже на краю небесВсе тот же был зубчатый лес.Тогда на землю я упал;И в исступлении рыдал,И грыз сырую грудь земли,И слезы, слезы потеклиВ нее горючею росой…Но, верь мне, помощи людскойЯ не желал… Я был чужойДля них навек, как зверь степной;И если б хоть минутный крикМне изменил — клянусь, старик,Я б вырвал слабый мой язык.

Ты помнишь детские года:Слезы не знал я никогда;Но тут я плакал без стыда.Кто видеть мог? Лишь темный лесДа месяц, плывший средь небес!Озарена его лучом,Покрыта мохом и песком,Непроницаемой стенойОкружена, передо мнойБыла поляна. Вдруг во нейМелькнула тень, и двух огнейПромчались искры… и потомКакой-то зверь одним прыжкомИз чащи выскочил и лег,Играя, навзничь на песок.То был пустыни вечный гость —Могучий барс. Сырую костьОн грыз и весело визжал;То взор кровавый устремлял,Мотая ласково хвостом,На полный месяц, — и на немШерсть отливалась серебром.Я ждал, схватив рогатый сук,Минуту битвы; сердце вдругЗажглося жаждою борьбыИ крови… да, рука судьбыМеня вела иным путем…Но нынче я уверен в том,Что быть бы мог в краю отцовНе из последних удальцов.

Я ждал. И вот в тени ночнойВрага почуял он, и войПротяжный, жалобный как стонРаздался вдруг… и начал онСердито лапой рыть песок,Встал на дыбы, потом прилег,И первый бешеный скачокМне страшной смертью грозил…Но я его предупредил.Удар мой верен был и скор.Надежный сук мой, как топор,Широкий лоб его рассек…Он застонал, как человек,И опрокинулся. Но вновь,Хотя лила из раны кровьГустой, широкою волной,Бой закипел, смертельный бой!

Ко мне он кинулся на грудь:Но в горло я успел воткнутьИ там два раза повернутьМое оружье… Он завыл,Рванулся из последних сил,И мы, сплетясь, как пара змей,Обнявшись крепче двух друзей,Упали разом, и во мглеБой продолжался на земле.И я был страшен в этот миг;Как барс пустынный, зол и дик,Я пламенел, визжал, как он;Как будто сам я был рожденВ семействе барсов и волковПод свежим пологом лесов.Казалось, что слова людейЗабыл я — и в груди моейРодился тот ужасный крик,Как будто с детства мой языкК иному звуку не привык…Но враг мой стал изнемогать,Метаться, медленней дышать,Сдавил меня в последний раз…Зрачки его недвижных глазБлеснули грозно — и потомЗакрылись тихо вечным сном;Но с торжествующим врагомОн встретил смерть лицом к лицу,Как в битве следует бойцу!..

Ты видишь на груди моейСледы глубокие когтей;Еще они не зарослиИ не закрылись; но землиСырой покров их освежитИ смерть навеки заживит.О них тогда я позабыл,И, вновь собрав остаток сил,Побрел я в глубине лесной…Но тщетно спорил я с судьбой:Она смеялась надо мной!

Я вышел из лесу. И вотПроснулся день, и хороводСветил напутственных исчезВ его лучах. Туманный лесЗаговорил. Вдали аулКуриться начал. Смутный гулВ долине с ветром пробежал…Я сел и вслушиваться стал;Но смолк он вместе с ветерком.И кинул взоры я кругом:Тот край, казалось, мне знаком.И страшно было мне, понятьНе мог я долго, что опятьВернулся я к тюрьме моей;Что бесполезно столько днейЯ тайный замысел ласкал,Терпел, томился и страдал,И все зачем?.. Чтоб в цвете лет,Едва взглянув на божий свет,При звучном ропоте дубравБлаженство вольности познав,Унесть в могилу за собойТоску по родине святой,Надежд обманутых укорИ вашей жалости позор!..Еще в сомненье погружен,Я думал — это страшный сон…Вдруг дальний колокола звонРаздался снова в тишине —И тут все ясно стало мне…О, я узнал его тотчас!Он с детских глаз уже не разСгонял виденья снов живыхПро милых ближних и родных,Про волю дикую степей,Про легких, бешеных коней,Про битвы чудные меж скал,Где всех один я побеждал!..И слушал я без слез, без сил.Казалось, звон тот выходилИз сердца — будто кто-нибудьЖелезом ударял мне в грудь.И смутно понял я тогда,Что мне на родину следаНе проложить уж никогда.

Да, заслужил я жребий мой!Могучий конь, в степи чужой,Плохого сбросив седока,На родину издалекаНайдет прямой и краткий путь…Что я пред ним? Напрасно грудьПолна желаньем и тоской:То жар бессильный и пустой,Игра мечты, болезнь ума.На мне печать свою тюрьмаОставила… Таков цветокТемничный: вырос одинокИ бледен он меж плит сырых,И долго листьев молодыхНе распускал, все ждал лучейЖивительных. И много днейПрошло, и добрая рукаПечально тронулась цветка,И был он в сад перенесен,В соседство роз. Со всех сторонДышала сладость бытия…Но что ж? Едва взошла заря,Палящий луч ее обжегВ тюрьме воспитанный цветок…

И как его, палил меняОгонь безжалостного дня.Напрасно прятал я в травуМою усталую главу:Иссохший лист ее венцомТерновым над моим челомСвивался, и в лицо огнемСама земля дышала мне.Сверкая быстро в вышине,Кружились искры, с белых скалСтруился пар. Мир божий спалВ оцепенении глухомОтчаянья тяжелым сном.Хотя бы крикнул коростель,Иль стрекозы живая трельПослышалась, или ручьяРебячий лепет… Лишь змея,Сухим бурьяном шелестя,Сверкая желтою спиной,Как будто надписью златойПокрытый донизу клинок,Браздя рассыпчатый песок.Скользила бережно, потом,Играя, нежася на нем,Тройным свивалася кольцом;То, будто вдруг обожжена,Металась, прыгала онаИ в дальних пряталась кустах…

И было все на небесахСветло и тихо. Сквозь парыВдали чернели две горы.Наш монастырь из-за однойСверкал зубчатою стеной.Внизу Арагва и Кура,Обвив каймой из серебраПодошвы свежих островов,По корням шепчущих кустовБежали дружно и легко…До них мне было далеко!Хотел я встать — передо мнойВсе закружилось с быстротой;Хотел кричать — язык сухойБеззвучен и недвижим был…Я умирал. Меня томилПредсмертный бред.Казалось мне,Что я лежу на влажном днеГлубокой речки — и былаКругом таинственная мгла.И, жажду вечную поя,Как лед холодная струя,Журча, вливалася мне в грудь…И я боялся лишь заснуть, —Так было сладко, любо мне…А надо мною в вышинеВолна теснилася к волне.И солнце сквозь хрусталь волныСияло сладостней луны…И рыбок пестрые стадаВ лучах играли иногда.И помню я одну из них:Она приветливей другихКо мне ласкалась. ЧешуейБыла покрыта золотойЕе спина. Она виласьНад головой моей не раз,И взор ее зеленых глазБыл грустно нежен и глубок…И надивиться я не мог:Ее сребристый голосокМне речи странные шептал,И пел, и снова замолкал.Он говорил:

«Дитя мое,Останься здесь со мной:В воде привольное житьеИ холод и покой.

Я созову моих сестер:Мы пляской круговойРазвеселим туманный взорИ дух усталый твой.

Усни, постель твоя мягка,Прозрачен твой покров.Пройдут года, пройдут векаПод говор чудных снов.

О милый мой! не утаю,Что я тебя люблю,Люблю как вольную струю,Люблю как жизнь мою…»

И долго, долго слушал я;И мнилось, звучная струяСливала тихий ропот свойС словами рыбки золотой.Тут я забылся. Божий светВ глазах угас. Безумный бредБессилью тела уступил…

Так я найден и поднят был…Ты остальное знаешь сам.Я кончил. Верь моим словамИли не верь, мне все равно.Меня печалит лишь одно:Мой труп холодный и немойНе будет тлеть в земле родной,И повесть горьких мук моихНе призовет меж стен глухихВниманье скорбное ничьеНа имя темное мое.

Прощай, отец… дай руку мне:Ты чувствуешь, моя в огне…Знай, этот пламень с юных дней,Таяся, жил в груди моей;Но ныне пищи нет ему,И он прожег свою тюрьмуИ возвратится вновь к тому,Кто всем законной чередойДает страданье и покой…Но что мне в том? — пускай в раю,В святом, заоблачном краюМой дух найдет себе приют…Увы! — за несколько минутМежду крутых и темных скал,Где я в ребячестве играл,Я б рай и вечность променял…

Когда я стану умирать,И, верь, тебе не долго ждать,Ты перенесть меня велиВ наш сад, в то место, где цвелиАкаций белых два куста…Трава меж ними так густа,И свежий воздух так душист,И так прозрачно-золотистИграющий на солнце лист!Там положить вели меня.Сияньем голубого дняУпьюся я в последний раз.Оттуда виден и Кавказ!Быть может, он с своих высотПривет прощальный мне пришлет,Пришлет с прохладным ветерком…И близ меня перед концомРодной опять раздастся звук!И стану думать я, что другИль брат, склонившись надо мной,Отер внимательной рукойС лица кончины хладный потИ что вполголоса поетОн мне про милую страну..И с этой мыслью я засну,И никого не прокляну!..»

1839