Сын цирка - Джон Уинслоу Ирвинг

прибывает близнец Дхара, и алчное желание режиссера Балраджа Гупты выпустить новый фильм об Инспекторе Дхаре в самый разгар убийств, вдохновленных предыдущей лентой о нем. А еще этот узнаваемый голос женщины, которая пыталась говорить как мужчина и каждый раз смаковала подробности взрыва автомобиля со старым Лоуджи; это сообщение было довольно решительным, разве что воспринималось оно не так остро из-за частого повторения. И в официальном тоне детектива Патела по поводу новостей, которые надобно обсудить лично с доктором, не прозвучало ничего «неразрешимого»; хотя доктор Дарувалла не мог знать, что означают эти новости, заместитель комиссара, казалось, уже сделал свои выводы. Но все это давило на Фарруха гораздо слабее, чем воспоминание о крупной блондинке с больной ногой.

– Liebchen, – шепнула мужу Джулия, – мы не должны оставлять Джона Д. одного. Займись этой хиппи в другой раз.

Чтобы вывести его из транса и дать почувствовать, как она его любит, Джулия прижала к себе Фарруха. Она просто обняла его где-то в нижней части его грудной клетки или чуть выше его маленького пивного животика. Ее удивило, что муж поморщился от боли. Резкий прострел в боку – должно быть, ребро – мгновенно напомнил доктору Дарувалле о столкновении со второй миссис Догар в фойе клуба «Дакворт». И Фаррух рассказал эту историю – о том, что тело вульгарной женщины оказалось таким же твердым, как каменная стена.

– Но ты сказал, что упал, – заметила Джулия. – Полагаю, что ты просто ушибся о каменный пол.

– Нет! Это все та чертова женщина – она как скала! – сказал доктор Дарувалла. – Мистер Догар тоже свалился! А эта лошадь осталась стоять.

– Ну, она, должно быть, помешана на фитнесе, – ответила Джулия.

– Она штангистка! – сказал Фаррух.

Потом он вспомнил, что вторая миссис Догар напомнила ему кого-то – определенно какую-то давнюю кинозвезду. Он подумал, что когда-нибудь вечерком на одной из видеокассет он найдет, кто это; в Бомбее и в Торонто у него было столько кассет с записями старых фильмов, что ему было трудно вспомнить, как же он жил до видеомагнитофона.

Фаррух вздохнул, и его больное ребро ответило маленьким выстрелом боли.

– Дай я тебе вотру немного линимента, Liebchen, – сказала Джулия.

– Линимент – это для мышц. А она мне ребро повредила, – пожаловался доктор.

Хотя Джулия по-прежнему придерживалась версии, что причиной боли у ее мужа был каменный пол, она решила пошутить.

– Так что тебя ударило – плечо миссис Догар или ее локоть? – спросила она.

– Ты думаешь, это смешно, – ответил Фаррух, – но клянусь, что я воткнулся прямо ей в грудь.

– Тогда ничего удивительного, что она сделала тебе больно, Liebchen, – ответила Джулия. По мнению Джулии, грудь второй миссис Догар не стоила того, чтобы говорить о ней.

Доктор Дарувалла почувствовал, что его жена нервничает по поводу Джона Д., но не потому, что Инспектора Дхара оставили одного, а потому, что дорогого мальчика не предупредили о предстоящем прибытии его близнеца. Но даже эта дилемма показалась доктору тривиальной – такой же несущественной, как грудь второй миссис Догар, – по сравнению с крупной блондинкой в ванной комнате в отеле «Бардез». Двадцать лет не могли умалить последствий того, что случилось там с доктором Даруваллой, – это изменило его больше, чем что-либо иное за всю его жизнь, и давняя память о пережитом не испарилась, хотя он больше никогда не возвращался в Гоа. Из-за тяжких ассоциаций все остальные пляжные курорты перестали для него существовать.

По выражению лица своего мужа Джулия догадалась, о чем он думает. Она видела, как далеко он сейчас, и она точно знала, где именно он. Ей хотелось предупредить Джона Д., что доктор вот-вот присоединится к ним, но отойти от мужа в данный момент было бы бессердечно, и она посчитала своим долгом остаться рядом. Ее подмывало сказать ему, что всему виной его собственное любопытство, но это было бы не совсем справедливо, и она продолжала молчать. Ее собственные воспоминания были на удивление яркими, хотя и лишены тех подробностей, которые так терзали доктора. Она все еще видела Фарруха на балконе отеля «Бардез», где он был беспокоен и надоедлив, как маленький мальчик.

– Долго же эта хиппи принимает ванну! – сказал жене доктор.

– Судя по ее виду, быстро у нее не получится, Liebchen, – сказала ему Джулия.

Фаррух подтянул рюкзак хиппи поближе и заглянул внутрь, поскольку он был полуоткрыт.

– Не трогай ее вещи! – крикнула Джулия.

– Тут всего лишь книга, – отозвался Фаррух и вытащил экземпляр «Клео», лежавший сверху. – Мне просто любопытно, что она читает.

– Положи обратно, – повторила Джулия.

– Хорошо, – согласился доктор, уже читая тот самый помеченный абзац с «фиолетовой тенью» и «бархатным покрывалом», что так заворожил одного служащего таможни и двоих полицейских. – У нее поэтическая натура, – добавил доктор Дарувалла.

– Очень сомневаюсь, – сказала Джулия. – Положи на место!

Но положить книгу на место у доктора не получилось: что-то мешало внутри рюкзака.

– Не ройся в ее вещах! – вновь крикнула Джулия.

– Чертова книга не влезает, – буркнул Фаррух. – Я не роюсь в ее вещах.

Из недр рюкзака на него мощно дохнуло чем-то перепревшим и затхлым. Одежда хиппи была влажной на ощупь. Как женатому мужчине, имеющему дочерей, доктору Дарувалле совершенно не нравилось, когда для стирки накапливалось слишком много женского нижнего белья. Когда он пытался извлечь руку из рюкзака, за нее зацепился измятый бюстгальтер, а экземпляр «Клео» так и не укладывался сверху – что-то упиралось в книгу. Да черт возьми, что же там такое? – подумал доктор. Затем Джулия увидела, что он, будто подавившись чем-то, отскочил от рюкзака, – казалось, его укусило за руку какое-то животное.

– Что там? – воскликнула она.

– Не знаю! – простонал доктор.

Он, пошатываясь, стоял возле перил балкона и хватался за спутанные ветви вскарабкавшейся сюда цветущей лозы. Несколько ярко-желтых зябликов, роняя семена, взвились в воздух из-под листвы, на ветке возле правой руки доктора возник геккон и юркнул в водосточную трубу, тогда как доктор Дарувалла перегнулся через перила, и его вырвало на патио ниже. К счастью, там никто не принимал послеобеденный чай и был только один из уборщиков отеля, заснувший в тени большого комнатного растения. Случившееся с доктором его не разбудило.

– Liebchen! – воскликнула Джулия.

– Я в порядке, – сказал Фаррух. – Правда, все нормально… это просто… обед.

Джулия смотрела на рюкзак хиппи, как будто из-под экземпляра «Клео» что-то должно было выползти.

– Что это – что ты там увидел? – спросила она Фарруха.

– Не знаю… не уверен, – произнес он, но Джулию это окончательно вывело из себя.

– Та не знаешь, ты не уверен, правда, все нормально… Тогда почему ты подскочил! – сказала