Трудные дети (СИ) - Молчанова Людмила

   Такси подзадержалось - вместо обещанных десяти минут пришлось ждать пятнадцать. А Марат, наоборот, приехал, скорее даже, прилетел к дому, и выловил меня в тот момент, когда я на лестнице корячилась с тяжелым чемоданом, пытаясь дотащить его на первый этаж.

   Когда чечен меня увидел...Я же никогда не была так близко от того, чтобы уйти. Действительно уйти. И мне кажется, он до последнего не мог поверить, что я на это решусь. И поэтому на его лице застыла жуткая маска ярости вперемешку с мрачным удивлением, с каждой минутой сходившим на нет. Удивление перерастало в злость, разочарование и ненависть. Он считал меня предательницей, а теория о расчетливой стерве на глазах находила свое подтверждение.

   Я даже не испугалась и не шелохнулась, когда Марат в ярости налетел на меня, толкнул в стену и выбил и без того слабо удерживаемый чемодан из рук. Я пассивно стояла и терпеливо, немного безысходно слушала его ругательства, перемежавшиеся с угрозой, и мне было все равно. Такой апатии и безразличия я не чувствовала никогда. Наверное, действительно устала.

   - Ты думаешь, я тебе позволю так мной манипулировать? - едва ли не брызгал слюной мужчина, таща меня обратно в дом. - Ты забылась, Саша.

   - Мне надоело, - безразлично откликнулась я, не делая попытки вырваться

   И вот эта моя апатия его только сильнее выводила из себя. Марат сильно меня толкнул, и я едва в стену не влетела, в последний момент удерживаемая мертвой хваткой. Мужчина впихнул меня в комнату, отшвырнул чемодан в сторону и начал кричать. Снова не увидев никакой реакции, он грязно выругался и взял меня за грудки, подтаскивая к себе.

   - Зачем ты это делаешь? - выдохнул он прямо мне в лицо. Я отвернулась в сторону, за что была вновь беспощадно встряхнута. - Я с тобой разговариваю, в конце концов!

   - Я устала, - в который раз повторила я.

   Он не выдержал. Наконец-то. А я все ждала, когда это случится.

   - Как же я тебя ненавижу!

   Слабо улыбнулась.

   - Я тебя тоже.

   Марат наотмашь ударил меня по лицу. Меня и так уже мутило от слабости, подташнивало, и на языке чувствовался вкус крови. После не такого уж сильного удара, я просто отлетела на диван, упала на подушки лицом вниз. И не очнулась.

   Глава 32.

   Бог умер.

   Ницше.

   Любого, даже самого непробиваемого человека можно довести до ручки. Только в каких-то случаях потребуется чуть больше времени, сил и терпения. Этими тремя составляющими Марат обладал в полной мере, так что у него получилось.

   Новое состояние, в котором я находилась, мне самой казалось странным и неприемлемым. Я всегда многого хотела, к чему-то стремилась, не могла сидеть на месте. Мне все время казалось, что остановись я хоть на мгновение, и тут же потеряю свои возможности. Да и вообще душевные терзания - болезни для меланхоличных лентяев, которые страдают от собственной лени. Если человек живет, работает над собой, крутится в непростом мире, использует свои возможности по полной, ему некогда болеть и изводить себя понапрасну. Я искренне так считала до того, как загремела в больницу с нервным истощением.

   После того как загремела - только уверилась в своих мыслях. Если человек живет, по-настоящему живет, такие дурацкие болячки ему не грозят. В этом все дело. Я не жила. Мне перекрыли кислород, и пусть я честно сражалась, выбралась из предоставленной клетки, меня посадили на цепь. Длинную, но цепь, которая указывала на мое место. А мое место, оказывается, в ногах.

   Я хотела жить. Я до безумия хотела жить. Но не в качестве домашнего питомца и любимицы. Была одна проблема. Уходить от Марата я не хотела. И существовать - тоже.

   Я пришла в себя только через пару дней, в роскошной удобной палате частной больницы, опутанная проводочками и проткнутая какими-то иголками. Вроде бы стало лучше, но при малейшем движении, будь то обыкновенный поворот головы, виски взрывались такой болью, что приходилось стискивать зубы, чтобы не застонать. Веки, казалось, прижгли раскаленным железом, а губы едва ли не трескались до крови. Но по крайней мере, исчезла невыносимая усталость, преследовавшая меня на протяжении нескольких недель. Теперь я могла соображать, мыслить и воспринимать информацию, чего не получалось сделать раньше. Именно по этой причине я перестала посещать пары. Не было сил даже думать.

   Когда очнулась, первым человеком, который попался мне на глаза, оказался Марат. Кто бы сомневался. Чечен расслабленно развалился в кресле, стоявшем напротив больничной койки, и читал какую-то папку. На журнальном столике рядом таких же было раскидано еще несколько, некоторые белые листы упали на пол, но мужчина не обращал на них никакого внимания. Стоило мне разлепить веки, как чечен стремительно повернул голову в мою сторону, изучающе прищурился и отложил документы в сторону.

   Поднялся, медленно начал приближаться, и все оглядывал с ног до головы, слегка хмуря густые брови, как будто пытался увидеть что-то еще, кроме очевидного. А мне...мне все равно было. Ничего не чувствовала к мужчине, который осторожно, и в то же время с опасливым изучением на меня смотрел и подходил все ближе. Я не чувствовала ни злости, ни обиды, какие обуревали меня целый месяц одиночества в золотой конуре. Неподвижно лежала, изредка моргала и равнодушно ждала, когда он подойдет и...ну, сделает что-то. Без разницы что.

   Марат, одетый весь в темное, возвышался надо мной, лишая тусклого света, проникающего сквозь жалюзи. Мужчина пару минут со странным выражением лица меня изучал, потом неожиданно быстро протянул руку к моему лицу, отчего в обычной ситуации я бы наверняка вздрогнула, прижал широкой ладонью к подушке темные волосы, обездвиживая, и заставил запрокинуть голову. Я перевела безразличный взгляд на капельницу.

   - Что ты с собой сделала? - вкрадчиво прочеканил Марат и уселся на край кровати, соприкоснувшись со мной. - Ты в своем уме?

   - Я ничего с собой не делала.

   - Это глупо. Чего ты хотела этим добиться, Саш? - он откинул одеяло, открыв мое тело до бедер. Просторная больничная рубашка не скрывала болезненной, сильной худобы, выпирающих ребер и общего изнеможения. Ноги и руки казались даже не бледными - белыми, - а еще безумно тонкими и хрупкими. Он скривил губы, но не с отвращением, а, скорее, с досадой и отчаяньем. - Я считал тебя умнее.

   - Умерь самолюбие, - равнодушным голосом отозвалась я, не сделав попытки убрать его крепко сжатую руку с моих волос, хотя и было неприятно. - Открою страшную тайну - весь мир не вращается вокруг тебя одного.

   - Что с тобой происходит?

   - Ничего.

   - Это все...- многозначительным взглядом обвел меня и белоснежные стены палаты, больше напоминавшей элитный номер в гостинице, - ты называешь "ничего"? До чего ты себя довела? Я не думал, что тебе хватит глупости морить себя голодом.

   А вот теперь проявилось раздражение и легкое высокомерное презрение. Марат таких людей - мнимо убивающихся, сознательно гробивших себя из-за каких-то непонятных страданий - не переносил. Я тоже не переносила. И голодом себя не морила, ела нормально и наедалась вдоволь. Последнее, что я начала делать бы из-за моральных переживаний - это голодать. Лично мне кажется, что жизненную норму по голодовке я перевыполнила еще до четырнадцати лет. Больше не хочу.

   - Ты переоцениваешь мою глупость.

   - Да уж, конечно.

   - Сколько я здесь?

   - Два дня, - он недовольно поджал губы. - Убил бы тебя, Саш.

   - Вперед, - бесцветным голосом поощрила я. - Чего ты ждешь? Я удивлена, как ты еще на меня с криком не кинулся. Ты это любишь, не так ли?

   Марату хватило смущения не продолжать препирательства. Обычно упреки в свой адрес он не оставлял без ответа, запоминая каждый и заставляя платить за каждый. Сейчас он всего лишь тяжело выдохнул, покачал головой и нежно провел шершавой ладонью по моей бледной, холодной щеке.