Дом у озера - Кейт Мортон

Пламя вспыхнуло, дрова затрещали, и молодой человек встал. Бросил обгоревшую спичку в огонь и закрыл решетку.

– А я вас знаю, – сказал он. – Переполненный поезд из Лондона в Корнуолл несколько месяцев назад. Вы были в моем вагоне.

– Насколько я помню, это вы были в моем.

Он улыбнулся, и сердце Элеонор неожиданно и опасно затрепетало.

– Не поспоришь. Повезло, что я вообще сумел купить билет. – Он вытер запачканные сажей руки о штаны. – Я вспомнил вас, как только мы расстались у почты. Я вернулся, но вы уже ушли.

Так он вернулся!.. Элеонор смутилась.

– Так вы здесь живете?

– Временно. Кибитка принадлежит фермеру, который меня нанял.

– А я думала, вы уже закончили работу у мистера Николсона, – вырвалось у Элеонор.

Она мысленно выругала себя. Теперь он поймет, что она о нем спрашивала.

– Здесь ведь нет ни воды, ни света?

– Мне и не нужно.

– Где же вы готовите?

Он показал на огонь.

– А где моетесь?

Он кивнул в сторону ручья.

Элеонор подняла брови. Молодой человек рассмеялся.

– Мне здесь спокойно.

– Спокойно?

– Разве вы никогда не хотели сбежать от мира?

Элеонор подумала, как тяжело все время быть матерью семейства, как от постоянной бдительности кажется, что суставы одеревенели, а шестеренки в мозгу накрепко стянуты резинкой.

– Нет, – ответила она отрепетированным за долгие годы беззаботным голосом. – Никогда.

– Наверное, такая жизнь не для всех, – сказал он, пожав плечами. – Хотите чаю, пока сохнете?

Элеонор проследила взглядом за его жестом и увидела на печке кастрюлю.

– Пожалуй, выпью чашечку. – В конце концов, она замерзла и туфли еще мокрые. – Все равно ждать, когда дождь закончится.

Он заварил чай, и Элеонор спросила про кастрюльку. Молодой человек рассмеялся и сказал, что чайника у него нет, но кастрюля вполне справляется.

– Вы не любите чайники?

– Почему же, люблю. Просто у меня его нет.

– Даже дома?

– Вот мой дом, по крайней мере сейчас.

– Куда же вы пойдете, когда закончите здесь работу?

– Куда глаза глядят. Мне не сидится на одном месте, – объяснил он. – Я нигде долго не задерживаюсь.

– Я бы не вынесла, если бы у меня не было дома.

– Мой дом – люди, те, кого я люблю.

Элеонор горько улыбнулась. Когда-то давно, целую жизнь назад, она тоже говорила что-то подобное.

– Вы со мной не согласны?

– Люди меняются. А дом, настоящий дом со стенами, полом и крышей, с комнатами, где полно милых сердцу вещей, с воспоминаниями, притаившимися в тени… В доме надежно и безопасно. Там все по-настоящему и…

– Честно? – Он подал ей чашку чая и сел рядом на стул.

– Да, совершенно верно, – согласилась Элеонор. – Честно, и хорошо, и правильно.

С чего это она разоткровенничалась? Теперь он решит, что она немного странная – разве может нормальный человек испытывать столь теплые чувства к зданию?.. Но он тоже улыбнулся, и Элеонор поняла, что он все понимает, хотя и не согласен.

Элеонор давно не встречала новых людей, давно не разговаривала так легко и свободно. Она отбросила обычную сдержанность и расспросила о его жизни. Он вырос в Юго-Восточной Азии, отец был археологом, мать – заядлой путешественницей. Родители поощряли желание сына жить своей жизнью и не зависеть от ожиданий общества. Элеонор почти помнила, как тоже этого хотела.

Время протекало незаметно и странно, как будто кибитка существовала за пределами внешнего мира и не имела отношения к его превратностям. Ткань окружающей реальности растворилась, остались только они вдвоем. Элеонор не раз замечала, что может без часов определить время с точностью до пяти минут, но сейчас забыла обо всем. Только взглянув мельком на маленькие часы на подоконнике, она поняла, что прошло два часа.

– Мне пора идти, – охнула она и, отставив пустую чашку, встала.

Какое беспрецедентное легкомыслие! Невообразимо! Девочки, Энтони, мама… что они скажут?

Молодой человек тоже встал, но никто из них не сдвинулся с места. Между ними проскочила та самая искра, которую Элеонор заметила еще в поезде. Ей вдруг захотелось остаться, спрятаться, никогда отсюда не уходить… Следовало попрощаться, однако она сказала:

– У меня ваш носовой платок.

– Еще с поезда? – Он рассмеялся. – Я же сказал, оставьте его себе.

– Не могу. Одно дело, когда я не могла его вернуть, но теперь…

– Теперь?

– Теперь я знаю, как вас найти.

– Да, – кивнул он, – теперь знаете.

У Элеонор по спине побежали мурашки. Она чувствовала себя на краю пропасти и в тот миг была готова броситься вниз. Только позже Элеонор поняла, что уже бросилась.

– Ты сегодня не ходишь, а летаешь, – заметила мать чуть позже. – Вот что значит попасть под бодрящий дождь!

Той ночью, когда Элеонор легла рядом с Энтони, а он погладил ее по руке и повернулся набок, она долго лежала в темноте, разглядывала трещины на потолке, слушала ровное, глубокое дыхание мужа и пыталась вспомнить, когда стала такой одинокой. А еще она думала о молодом человеке, которого встретила в поезде и чьего имени так и не удосужилась узнать. С ним она оттаяла душой, вновь смеялась и думала. И до него можно было дойти за считаные минуты.

Вначале Элеонор просто чувствовала, что впервые за много лет ожила. Она сама не замечала, как превращается в камень. Конечно, она знала, что изменилась с тех пор, как десять лет назад вернулся Энтони, но даже не представляла, что ее решение опекать мужа, защищать и следить за тем, чтобы он в умопомрачении не обидел девочек, так сильно на ней скажется. А теперь появился Бен, свободный и веселый, с ним всегда было легко. Эти отношения предлагали побег от реальности, душевную близость и эгоистичное удовольствие, и как легко можно было сказать себе, что это всего лишь влечение, временное лекарство.

Симптомы увлечения – навязчивые мысли, беспокойный сон, утонченное удовольствие от того, что пишешь чье-то имя или видишь его на листе бумаги – весьма похожи на симптомы влюбленности, и Элеонор не сразу поняла, что происходит. Да она никогда и не думала, что можно любить двух мужчин одновременно. Однажды она поймала себя на том, что напевает старую мелодию из балета, которую не вспоминала целую вечность, и с ужасом поняла: в компании Бена она чувствует себя так же, как в начале знакомства с Энтони, когда весь мир вдруг стал ослепительно-ярким.

Она любит Бена.

Слова, прозвучавшие в мозгу Элеонор, ошеломили ее. Она забыла, что любовь может быть такой простой и радостной. Любовь к Энтони никуда не делась, за пару десятков лет она стала глубже, изменилась; жизнь бросила им двоим вызов, и любовь его приняла. Теперь любить означало ставить на первое место интересы любимого, жертвовать собой, не давать залатанному кораблю потонуть в шторм. А с Беном любовь была маленькой шлюпкой, которая легко скользила по морю невзгод.

Забеременев, Элеонор сразу поняла, чей это ребенок, но все равно посчитала дни и недели, чтобы знать наверняка. Было бы гораздо проще, если бы ребенок оказался от Энтони.

Она не собиралась лгать Бену, однако не спешила рассказывать о ребенке. Человеческий мозг обладает способностью отрицать серьезные проблемы, и потому Элеонор просто сосредоточилась на своей радости: у нее будет ребенок, ей всегда хотелось еще одного малыша, Энтони будет счастлив. Более того, ему наверняка станет лучше, он выздоровеет. Элеонор так давно лелеяла эту мысль, что ей даже в голову не пришло усомниться.

Вначале она отказывалась признать, что щекотливый вопрос отцовства существует. Хранила секрет, даже когда живот начал расти и она почувствовала первые шевеления плода. Однако на четырехмесячном сроке, уже сообщив замечательную новость Энтони и девочкам, Элеонор поняла, что пора поговорить с Беном.

Она размышляла о том, как ему сказать, и вдруг осознала, что ждет предстоящего разговора с ужасом. Нет, она не боялась, что Бен осложнит ей жизнь. С самого первого дня в кибитке Элеонор ждала, что он исчезнет, холодея, представляла, как придет однажды, а его там не будет. Каждый раз, спеша вдоль ручья на свидание, она сдерживала дыхание и готовилась к худшему. Конечно, никто не произносил слово «любовь» вслух. Мысль о том, что они расстанутся, была невыносима, однако Элеонор напоминала себе, что Бен – перекати-поле. Собственно, потому-то она и позволила себе им увлечься. Кратковременность этих отношений казалась полной противоположностью бремени, которое лежало на ее плечах. В один прекрасный день он уйдет, говорила себе Элеонор, и все закончится. Ни уз, ни сожалений, и никто не пострадает.

Как оказалось, она обманывала себя. Сейчас, когда ей предстояло сообщить своему бродяге-возлюбленному – человеку, у которого за душой нет даже чайника! – нечто такое, после чего он точно должен уйти, Элеонор увидела, что ошибалась, самонадеянно считая их отношения легкими и ничего не значащими. Она привыкла к Бену, такому доброму и веселому, привыкла к его поддержке. Элеонор любила Бена, и хотя разумом понимала, что его уход был бы лучшим решением, не хотела, чтобы он уходил.