Мой ласковый и нежный мент - Валентина Мельникова

– Антонина, – в дверь просунулась голова Стаса. – Я уже опаздываю на совещание, ждать тебя не буду.

– Сейчас, сейчас, – заспешила Антонина и, склонившись над Людмилой, прошептала:

– Черт чубатый, теперь всю жизнь под его дела придется подстраиваться. – И уже громче произнесла:

– Ну, до свиданья пока. Дня через три-четыре опять приедем. Что тебе привезти?

– Тоня, – Людмила смешалась на секунду, – Славку привези и, если можно… Костю. – И тут же спохватилась:

– Хотя нет, не надо, зачем ребенка пугать. Да и не отпустит его Барсуков.

– А может, я ему передам, и он сам вместе с Костей и дедом к тебе приедет? Максим Андреич все время про тебя спрашивает.

– Все, хватит об этом! – рассердилась Людмила. – Сама приезжай да Славку прихвати. Мне вас двоих хватит вот так, – она провела ребром ладони по горлу, – под завязку!

Глава 29

Прошло две недели. Струпья подсыхали и отваливались, но Людмила по-прежнему не могла смотреть на свое лицо без содрогания. Руки зажили раньше, но до сих пор их покрывали отвратительные розовые пятна, которые, стоило ей немного замерзнуть, приобретали сине-фиолетовый оттенок.

Она с ужасом представляла, как же будет выглядеть ее лицо, которое пострадало значительно сильнее.

Правда, присланные Вадимом лекарства (как выяснилось из письма, купленные за большие деньги Лайзой Коушелл исключительно из чувства сострадания к своей чуть не погибшей коллеге) неплохо ей помогали. Но самое главное, на лицо перестали накладывать тампоны с мазью Вишневского, отчего атмосфера в палате несколько улучшилась. А после того как врачи окончательно справились с ее бронхитом и высокой температурой, Людмиле позволили выходить поначалу в коридор, а потом и на обед в столовую.

Чтобы отвлечься от воспоминаний, она принялась читать все подряд: газеты, какие-то сомнительные бульварные журналы, слезоточивые женские романы и скучнейшие детективы. Читала, спала, потом вновь читала и уже по сложившейся, иногда откровенно злившей ее привычке чуть ли не поминутно поглядывала на часы. Каждый вечер ее кто-нибудь навещал, чаще всего Антонина и Стас. Побывали и коллеги из заповедника, и учителя из школы. По воскресеньям приезжал Слава, который рассказывал ей о чем и о ком угодно, но ни разу не проговорился о Светке, хотя Людмила уже знала от Антонины, что та передала через Барсукова брату письмо. Но что было в этом письме, ответил ли Слава на него, а главное, встречался ли со Светланой – об этом он умалчивал.

По вечерам было особенно тоскливо. За стенами палаты стихали даже самые слабые шумы, соседки уходили в столовую смотреть телевизор. Людмила оставалась одна с тишиной. Первую неделю она еще надеялась, что Барсуков в конце концов наплюет на ее запреты и в один прекрасный, самый прекрасный день в ее жизни возникнет на пороге палаты. Возможно, с виноватой улыбкой на губах, а может, будет улыбаться с вызовом, чтобы скрыть свою растерянность при виде того безобразия, что творится сейчас с ее лицом.

Она представляла, как попытается он подавить разочарование. Или испуг? А скорее всего, отвращение… Все это слишком явно будет читаться в его глазах. Конечно, он будет вежлив, предельно вежлив, насколько позволит его ментовское воспитание.

И она вряд ли прогонит его, хотя сердце будет разрываться на части, а слезы жечь веки и изъеденное морозом лицо…

Людмила зарывалась лицом в подушку, сжимала в зубах наволочку, чтобы не выдать себя ни стоном, ни всхлипом.

Каждый вечер, по уже устоявшейся привычке, она смотрела на часы и отмечала для себя: шесть вечера… У Барсукова закончился рабочий день, но он наверняка не ушел из кабинета. Его окна, три окна на втором этаже, будут светиться до ночи, если не случится ничего серьезного, а если случится, то и позже, до самого утра…

В десять вечера свет в палате выключали, и уже в темноте она представляла, как Денис приезжает домой. Костя давно спит, Максим Андреевич кормит сына ужином. Потом они сидят на кухне, курят в открытую форточку, обсуждают события за день… Людмила привычно вздыхала. Максим Андреевич вряд ли догадывается, во что переросли их отношения. А если догадывается, то осуждает ли Дениса? И как относится к тому, что она не желает видеть его?

Соседки, бойкие и разговорчивые деревенские бабенки, поначалу пытались откровенничать с ней на различные житейские темы. Но в ответ на ежедневный треп о мужьях, детях и свекровях, соседях и начальстве Людмила большей частью отмалчивалась, загораживалась газетой или журналом. И в результате прослыла в глазах теток гордячкой и задавакой, но это ее даже обрадовало: по крайней мере, на нее перестали обращать внимание и не лезли с выводившими из себя расспросами.

Иногда она подходила к окну, садилась на широкий подоконник и наблюдала за автомобилями, что сновали мимо больничного корпуса сутки напролет. Вскоре это превратилось в своеобразную игру. Она загадывала желание на определенный цвет или марку автомобиля и радовалась, когда из-за поворота выскакивала нужная машина. Все желания были так себе и исполнились бы и без дополнительных усилий. Но ни разу Людмила не загадала о Барсукове.

В последние перед выпиской выходные ее ожидали два сюрприза – два визита, совершенно неожиданные, но ознаменовавшие некоторые перемены в судьбе. Причем на второй ока не только не надеялась, но даже представить себе не могла, что подобное может случиться…

В субботу, как обычно, с утра ее навестили Славка и Антонина. Брат похудел и осунулся, пиджак висел на нем как на вешалке. Людмила подозревала, что это вовсе не следствие хронического недоедания: уже с первого класса он мог приготовить себе вполне съедобный обед, а к окончанию школы научился жарить не только яичницу, но и картошку с мясом и даже стряпать.

Так что не голод был причиной, а наверняка то самое письмо от Светланы. Но это были лишь догадки, подтвердить их даже Антонина не сумела, потому что Славку видела редко, а поговорить удавалось лишь в автобусе, во время неблизкого пути до города.

На этот раз и Антонина, и Славка странным образом спешили: быстро сообщили школьные и деревенские новости и уже через четверть часа стали прощаться. Как выяснилось, Барсуков совершенно случайно оказался в городе по делам и обещал довезти их до Вознесенского на своей машине. Антонина сказала об этом абсолютно спокойно, без обычных подковырок в ее адрес. Людмила в ответ, вероятно слишком весело, попрощалась с ними: она изо всех сил пыталась скрыть разочарование и... обиду. Она поняла, что Барсуков уже никогда не навестит ее…

Но следующие посетители, хотя и на короткое время, развеяли ее дурные мысли. Впервые за эти дни ее навестили Максим Андреевич и Костя. Когда дед и внук возникли на пороге, она от неожиданности чуть не потеряла дар речи, сердце вдруг забилось где-то в горле, и ей показалось, что вместе с голосом она потеряла и способность дышать. Неужели Барсуков решил наплевать на собственные принципы и все-таки приехал повидать ее?