Рискованный маскарад, или Все его маски (СИ) - Диана Крымская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда болезнь отступила, первым вопросом Евы был: жив ли Саймон? Лорд Корби считал, что дочь еще слишком слаба, чтобы вынести страшную правду, но Лайс убедил его, что Ева должна узнать истину. Он показал девушке перстень, снятый с одного из двух обгоревших трупов в спальне Аллейна.
Это тело, как считал Генри, принадлежало Шелтону. Рост, сложение — всё совпадало.
В комнате находились еще два трупа. Один был огромного роста и богатырского сложения, — от чего этот мужчина умер, было уже не понять. А третий труп, несомненно, был труп Аллейна. Череп его был раскроен валявшейся рядом кочергой, и это свидетельствовало о том, что в спальне маркиза была драка. Кто, кроме Саймона, мог находиться там и убить злодея?
Но неуверенность все же оставалась. Перстень — единственное, что сохранилось на сгоревшем теле предполагаемого Шелтона, и виконт надеялся, что Евангелина узнает эту драгоценность.
Так и случилось. Едва увидев бриллиант, она зарыдала и забилась на руках горничных, повторяя: «Саймон! Саймон!..»
Немного придя в себя, она прошептала, что это фамильный перстень ее мужа. Позднее лорд припомнил, что Филипп Шелтон всегда носил на пальце не бриллиант, а изумруд. Но что с того? Больше находиться в спальне Аллейна и убивать маркиза было некому, так что все сомнения отпадали.
После этого припадка Ева ни разу не заговорила ни о своем муже, ни об Аллейне, — во всяком случае, с родителями. Несколько раз с согласия лорда с нею виделся наедине виконт Мандервиль. С ним единственным она чуть оживала, вероятно, благодарная за то, что он ее спас.
А вообще с того времени Ева почти все время молчала. Безмолвная и неподвижная, часами сидела она на диване, ничем не интересуясь. Она не читала, не рисовала, не вышивала, не играла на клавесине. Что бы ни происходило вокруг, — это не могло привлечь ее внимание. Казалось, пламя пожара иссушило ее очи, — слезы не блестели в них, и эти полные жизни, искрящиеся глаза, глядя в которые, лорд Корби забывал все тревоги и печали, стали тусклыми и пустыми. Казалось, пеплом пожара присыпало ее лицо, — таким серым и безжизненным стало оно.
Леди Корби предложила увезти дочь в Бат для поправки здоровья, но лорд воспротивился этому. Морские воды не помогут разбитому сердцу. Помогут только ласка, неусыпное внимание, доброта, — а всего этого черствая бездушная мать не могла дать Еве. Сам же Корби не мог ехать, — он готовил доклад для короля, в котором собирался полностью разоблачить покойного Аллейна и обелить имя своего казненного друга графа Беркшира.
И Ева осталась в замке Корби. Она очень мало ела, по ночам ее мучили кошмары, и первый обморок, случившийся через три недели после пожара в особняке Аллейна, родители и врач списали на это.
Но сегодня утром обморок повторился. Лорд вызвал из Лондона целый консилиум. И вот сейчас он нервно вышагивал по холлу, ожидая приговора именитых докторов. Неужели его подозрения оправдаются?.. Боже, только не это!
Он снова потер грудину. Он слышал о том, что сердечные болезни передаются по наследству. Если у Евы тоже больное сердце… Как смириться с этим? Бедная его девочка!
Он так надеялся, что она оправится от своей потери. Снова полюбит. Выйдет замуж и станет счастлива. Неужели этим чаяниям не суждено сбыться, и она угаснет в самом цвете лет?..
Двери распахнулись, и на пороге появилась леди Корби. По ее лицу лорд сразу понял: сбылись самые худшие его опасения: Ева смертельно больна, ей недолго осталось жить…
***
— Ну, дорогой, а теперь перевернись на спинку, — ласково сказал Генри.
Дорогой старательно делал вид, что не слышит, и задумчиво созерцал вид, открывающийся из окна.
— Прошу тебя, милый.
Но милый проигнорировал и эту просьбу.
— Малыш, у тебя же весь животик в колтунах, — продолжал Генри все тем же тоном, — так нельзя. Давай тебя причешем.
Малыш рассеянно почесал задней лапой нос и продолжал глядеть в окно, будто там находилось нечто крайне любопытное.
Но Генри не сдавался. Задушевным голосом он промолвил:
— Интересно, а своей хозяйке ты позволял причесывать себе животик? — Милый, дорогой малыш навострил левое ушко, что выражало у него пробуждающийся интерес к беседе. — Конечно, позволял, — продолжал Генри. — Но, поверь, я к твоему животу отнесусь так же бережно и осторожно, как и она. Буду расчесывать тебе шерстку очень нежно, так что ты ничего не почувствуешь. Я ведь знаю, что живот у тебя — самое уязвимое место. Неужели ты думаешь, малыш, что я причиню тебе боль? Никогда. Мы ведь друзья. Да к тому же оба мужчины. А мужская дружба — это святое.
Все эти аргументы, вероятно, показались малышу убедительными. Он вздохнул, лег на бок, а затем перевернулся на спину.
— Молодец, Пуфик, — похвалил его Генри и начал осторожно вычесывать колтуны на брюхе своего нового друга.
***
Их дружба началась с того памятного для Лайса дня, когда Еву и ее мужа похитили приспешники Аллейна.
Генри знал, что у маркиза есть тайное убежище, и догадывался, что оно неподалеку от замка Корби. Но где конкретно — не было известно. Поэтому кучер баронессы Финчли Джозеф очень помог Лайсу и его людям, показав им местонахождение особняка Аллейна.
После недолгой схватки с бандитами виконт оказался победителем, и они сдались. Тут он услышал женский крик и увидел в окне третьего этажа Евангелину Корби. За ее спиной все было в дыму, ее надо было срочно спасать.
Люди Лайса нашли и принесли из конюшни длинную лестницу, и по ней Генри поднялся до окна комнаты, где находилась Ева. Она сидела на полу, привалившись спиною к дверце гардероба, и была в обмороке — надышалась дыма. Он без промедления подхватил ее на плечо и встал на подоконник.
И тут услышал слабое поскуливание. Генри наклонился — и увидел, к своему удивлению, лежащего на коврике на боку Пум-Пуфа. Тот с трудом поднял голову и посмотрел в лицо Лайсу умными темными глазами. Эти глаза выражали тоскливую безнадежность и обреченность, — песик понимал, что враг, с которым он вел столь долгую войну, не пощадит и не спасет его.
Но в груди Генри билось благородное сердце, и он тотчас забыл все прежние обиды и старую вражду. Он схватил Пум-Пуфа за шкирку и засунул себе за пазуху. Спустившись вниз и передав Евангелину своим людям, он лично