Это лишь игра - Елена Алексеевна Шолохова

тебя не имеет значения, случайно так вышло или я намеренно нарушила свое обещание и пошла к нему?

– Для меня имеет значение то, что ты соврала мне, – чеканит он, глядя мне в глаза, и его взгляд пронизывает насквозь как ледяные иглы.

– Я… я просто не хотела говорить тебе об этом по телефону. При встрече я бы обязательно тебе сказала. Я думала, ты не поймешь. Опять рассердишься… сбросишь звонок… мы поссоримся. Герман, ну не заставляй меня все время оправдываться! Я так от всего этого устала!

– Разве я тебя заставляю? Это ведь ты захотела поговорить. А я тебя просто слушаю. И честно отвечаю на твои вопросы.

– Герман, я ничего дурного не сделала… я не предавала тебя. Ну пойми же! Петькина мама всучила мне этот злосчастный пакет, потому что ее вызвали на работу. А я не могла отказать… ну, ведь это обычная помощь, не более… Не надо из этого делать трагедию.

– Как скажешь, – пожимает он плечами равнодушно.

Герман как будто отдаляется с каждой минутой еще больше, хотя куда уж. Он словно возвел вокруг себя глухую, непроницаемую стену, сквозь которую я пытаюсь пробиться, но без толку.

– Ты сейчас как… робот, – выдыхаю я с горестным полустоном. – Ты не хочешь меня услышать, не хочешь понять, а ведь обещал, что постараешься…

– Почему же? Я тебя услышал и понял.

– Но почему ты тогда со мной вот так…? – я не могу подобрать нужного слова, но он и сам догадывается. Потому что на миг проступают в нем хоть какие-то эмоции. Как внезапная вспышка.

– Да потому, Лена, что я все-таки не робот. И все прекрасно понимаю. Чернышов тебе друг, брат, бедный родственник, кто там еще… Он в беде, и твоя самаритянская душа этого вынести не может. А я, как последняя сволочь, заставляю тебя разрываться между мной и твоими высокими принципами. Потому что от твоего брата Пети меня воротит, а когда он тебя трогает, когда за ручку держит, когда… – Герман замолкает, не договорив, и заканчивает уже спокойнее: – так и вовсе перекрывает. И преодолеть это я не могу. Не могу и всё тут. Я мучаю тебя и мучаю себя. А дальше будет только хуже.

– Почему?

– Да потому что либо я себя буду ломать, либо тебя. Но и то, и другое не вариант.

– Я больше к нему не пойду. Честное слово.

– Слышали уже, – с усмешкой отвечает Герман. – Да я без упреков. Я понял – мама попросила. Только потом еще что-нибудь случится, и ты помчишься по первому зову. Уж такой ты человек, Лена, безотказный.

– И что теперь? – помертвевшим голосом произношу я, а внутри все леденеет. – Ты хочешь расстаться со мной, да?

Целую вечность он молчит. И для меня это молчание хуже пытки. Потом, вздохнув, говорит:

– Лена, ты очень хорошая. Слишком хорошая для меня. Ты уж прости, что я оказался не такой понимающий и всепрощающий…

– Ты хочешь со мной расстаться? – перебиваю я его, нетерпеливо повторяя свой вопрос, а сама чуть не плачу. И в голове неистово бьется одна-единственная мысль: «Пожалуйста, не бросай меня!»

– Нет, не хочу, – как-то устало произносит он. – Но и так, как сейчас… я так не могу. Давай возьмем ненадолго паузу. Обдумаем всё. Посмотрим…

Ну вот и всё. Даже я знаю, что «пауза» – это конец. Просто Герман, как мог, смягчил горькую правду, но сути это не меняет. Он бросает меня…

Я сижу, не двигаюсь, не отвечаю ему. Потому что больно, так больно, что вся цепенею. Даже дышу мелкими глоточками. И сказать ничего не могу, потому что если заговорю – то точно позорно разревусь.

Не знаю, сколько времени проходит – для меня оно остановилось. Герман поднимается со скамьи, оглядывает меня сверху.

– Лен, ты как? Пойдем я тебя домой отвезу.

Я отказываюсь, качаю головой.

– Идем? – Он касается плеча, но я отстраняюсь.

Сглотнув тяжелый ком, выдавливаю:

– Нет. Ты иди…

Он не двигается.

– Уходи! Пожалуйста!

61. Лена

Герман все-таки довозит меня до дома. На мою просьбу уйти, он лишь пожимает плечами.

– Отвезу тебя домой и уйду.

А у меня спорить с ним совсем нет сил. Даже руку его оттолкнуть не могу, когда он держит меня под локоть, пока ведет через парк до машины.

Едем мы в молчании. Отвернувшись, я смотрю в окно, но ничего не вижу. Глаза пеленой застилают слезы. И когда водитель Германа заезжает в наш двор и останавливается, я, не мешкая, тут же выскакиваю и бегу домой. Впрочем, Герман меня и не окликает…

Бабушка уже вернулась и успела меня потерять.

– Лена! Ну разве так можно? – слышу с порога ее возмущенный голос.

Низко опустив голову, молча разуваюсь.

– Я уже не знала, что и думать. Ушла без предупреждения, на звонки не отвечаешь. Где ты…

Я поднимаю лицо, мокрое от слез, и она внезапно осекается.

– … была… – произносит бабушка совсем шепотом, точно по инерции.

Пошатываясь, иду в комнату.

– Леночка, что случилось?

– Герман меня бросил, – говорю и сама не верю. До чего чудовищно и дико звучат эти слова!

Умом-то я понимаю, что все кончено. Но до конца признать и принять это я пока не в силах. Так и свербит жалкая, глупая мысль: «Он любит меня… он просто обижен… он позвонит… обязательно позвонит или напишет…».

Мне стыдно быть такой слабой и зависимой, но все равно я беспомощно цепляюсь за эту надежду, как за соломинку. Наверное, потому что не представляю, как буду жить теперь. Без него. Это все равно что жить без сердца. Это все равно что вообще не жить…

Я обессиленно падаю на свою кровать. Бабушка присаживается рядом, о чем-то спрашивает, беспокоится. А у меня и двух слов связать толком не получается. Я так измотана, что даже плакать не могу по-настоящему. Не издаю ни звука, ни всхлипа, только слезы сами собой катятся по щекам.

– Как же так? – причитает бабушка.

Я и сама не знаю – как же так. Как мог Герман так легко и просто всё перечеркнуть, оттолкнуть меня, оставить одну… Мне же придется выкорчёвывать его из себя, выдирать с мясом, а потом как-то жить с рваной