Роковая ошибка княгини - Ирина Сахарова

Юра Селиванов. Бывший помощник её отца, впоследствии правая рука доктора Воробьёва в их уездной больнице. И вот теперь он, безжизненный, лежал на холодном столе больничного морга, здесь, в Москве. За сотню вёрст от дома.

И означать это могло только одно.

Острая жалость пронзила её сердце. А вместе с ней нарастающее чувство тревоги, и чего-то неизбежного.

Глава 14. Элла

Но это было только начало.

Вместе с запоздалыми слезами по несвоевременно ушедшему товарищу, пришло так же осознание того, что у неё попросту не поднимется рука для проведения последней операции. Ни о каком вскрытии и речи быть не могло, несмотря на то, что пули, по-хорошему, следовало всё же извлечь из его искалеченной груди. Но нет, она не могла.

Давясь слезами, Александра бережно накрыла его простынёй, но не с головой, как покойников, а лишь по плечи, как бережно спящего товарища. И, вместо того, чтобы сбежать — во двор, под сень акаций, на шумную улицу, домой, в конце концов, да куда угодно! — Саша забилась в самый дальний угол больничного морга, и, сев прямо на грязный пол, уткнулась лбом в колени и разрыдалась в голос.

Юру было невыносимо жаль, но если бы на этом все её беды заканчивались! С каждой секундой становилось всё яснее и яснее, что он оказался здесь не просто так: у Селиванова не было родственников в Москве, она спорить готова была, что несчастный парень, как и она до недавних пор, ни разу в жизни в Первопрестольной и не бывал, всю свою жизнь проведя среди деревенских просторов. И вот, он здесь, мёртвый, мертвее некуда, причём именно в Басманной больнице, а не в какой угодно другой, коих имелось в огромном количестве куда ближе к его родному дому. Ах, какое совпадение, ну надо же! Уж не Иван ли Кириллович за этим совпадением стоит? Слабо верилось, чтобы бедняга Селиванов оказался на Сашином столе без посторонней помощи. И эти его переломанные пальцы… что это, если не показательная акция? Вот тебе, Александра, живой пример того, что ждёт тебя в случае неповиновения! Точнее, мёртвый пример. Любуйся, милая падчерица, и делай выводы!

Что ж, выводы она сделала, и довольно быстро. Все они, как один, сводились к тому, что Иван Кириллович Гордеев — последнее из всех ничтожеств, живущих на этом свете. Неутешительно, а куда деваться? Выбора-то, похоже, у Саши теперь уже не было. Задание она бесславно провалила: никакого вскрытия бедному Юре она проводить не будет, Сидоренко не засчитает ей задание, доложит Воробьёву, и вот он, желанный для всех результат. Её практике в больнице придёт конец. И квартиру у неё, скорее всего, после этого тоже отберут, а если и не отберут, вскоре ей попросту нечем будет за неё платить. Да, она бы без малейшего зазрения совести устроилась бы работать хоть швеёй, хоть горничной — Саша никакой работы не боялась, но вот Алёна по-прежнему была одержима идеей сделать из неё дворянку, так что ни о чём подобном речи идти не могло.

Вот как быстро всё закончилось. И двух дней не прошло, а Гордеев — и тот две недели давал! Но они играли нечестно! Они не имели права, не могли, не должны были трогать Юру! Как ни посмотри, но это был слишком жесткий способ заставить её изменить своё решение.

И до того всё это было горько, что Саша плакала, плакала и не могла остановиться. Некоторое время тишину царства мёртвых нарушали лишь её всхлипывания, но вскоре к ним добавились крики и шум с верхнего этажа.

Она замерла, стерев слёзы ладонью, и, вскинув голову, прислушалась. Ипполит Сидоренко? Вновь наткнулся на своего недоброжелателя? «Ах, да и чёрт с ним, пускай пропадает, неблагодарное ничтожество!», с раздражением подумала Александра, но сама тем временем уже поднялась на ноги, отряхивая юбку.

Голоса, однако, принадлежали явно не Нифонтову с Сидоренко: на удивление Сашеньки, кричала женщина. И не женщина даже, а скорее девушка или девочка — голосок был больно тоненький и пронзительный.

Что-то случилось. Что-то из ряда вон выходящее, иначе не стали бы так голосить, поберегли бы покой больных, отдыхающих после утреннего обхода! И Воробьёва-то, как назло, не было на месте с утра пораньше! С этими мыслями Александра быстро поднялась по лестнице наверх, посмотреть, что происходит, и предложить свою помощь, если понадобится.

Она ещё не успела открыть дверь, а до неё уже донёсся взволнованный голос тёти Клавы:

— Да не голосите вы так, ваша милость, вы мне всех больных переполошите! Успокойтесь, Христом Богом молю!

— Мама!!! — Невзирая на увещевания пожилой медсестры, надрывно кричала девушка — совсем молодая, ровесница Александры, а то и моложе. — Мама, мамочка-а-а!

— Что у вас здесь происходит?! — Спросила Александра, выйдя в коридор. Она, не в пример остальным, сохраняла ледяное спокойствие, и фраза её эта прозвучала очень по-взрослому. К ней тотчас же обернулись все — и Нифонтов, ещё не успевший уйти, отчего-то бледный, как полотно, и перепуганная тётя Клава, и та самая девушка, заплаканная и перепачканная в крови, и невысокий мужчина в бежевой тройке, тоже порядком окровавленной. На руках он держал женщину, пребывавшую в бессознательности. Одного взгляда хватило, чтобы сообразить — это её кровь была на них, и на пиджаке мужчины, и на атласном бело-голубом платье девушки.

Что-то оборвалось у Сашеньки внутри, когда она вдруг поняла, что это уже было в её жизни однажды.

Всё это когда-то уже случалось. Только женщина тогда была другая: роскошная брюнетка с белой, почти прозрачной кожей, такая красивая, преисполненная стати и достоинства, княгиня Юлия Николаевна. Нынешняя же была, наоборот, блондинкой, немного полноватой, но, тем не менее, не до такой степени, чтобы это казалось неприличным.

А Савелий Нифонтов, для полноты картины, сказал:

— Это же княгиня Любовь Демидовна Караваева! Господь всемогущий, что же с ней приключилось?

О, да, подумала Александра.

Всё это когда-то уже было.

И травмы, надо же! — совершенно идентичные. Сломаны рёбра, вот только сломаны уж очень нехорошо. Подойдя поближе, Александра вскинула брови, и тоже побледнела, как и бедняга Нифонтов, и тётя Клава.

— Попала под пролётку… лошади понесли… извозчик… прямо на неё… — Принялся объяснять мужчина, судя по всему, сам князь.

— Ма-а-а-амааа! — Протяжно завыла девушка, княжна Караваева собственной персоной. И, упав на колени, закрыла лицо руками и принялась рыдать.

И было от чего, скажем мы вам. Зрелище не из приятных. И дело не в том, что на княгине не оставалось живого места, и заливающая её платье алая кровь, пульсирующая мягкими толчками — это всё полбеды. Хуже всего то, что она вдруг начала задыхаться.