Уроки гнева - Анатолий Нейтак

— Ко мне!

Дежурящий в смежной комнате секретарь прискакал без промедления и поклонился, со сноровкой учёной обезьянки сложив ладони на груди косым крестом.

— Мне нужен советник трона Ленримм. — "Болтунчик-болванчик". — Позовите его… нет! Не зовите. Просто прикажите ему оформить и отослать южанам согласие на помолвку. Пусть шлют к нам своих послов. Вместе с моей невестой. Всё.

Секретарь захлопал глазами, но протокол так въелся в его душу, что удалился он на поиски Ленримма по всем правилам вежества, после троекратного "длинного" поклона.

"Наверняка радостная весть уже через десять минут загуляет по городу. Не остановишь.

Ну и пусть".

Плюхнувшись на диван, король Равнин закрыл глаза.

Глава одиннадцатая

"Старое небо, старая земля…"

В мгновения сразу после перемещения, когда разум Эхагеса был переплетён с сознанием Владыки теснее, чем нити основы и утка в плотной ткани, у слова "старый" было два смысла. Для его собственных глаз, глаз человека, этот мир выглядел старше родного — зелёного, белого и сине-золотого. Во многом потому, что солнце здесь не было золотым, а небо синим. Здесь в вышине царили медь и старая глубокая зелень, а на земле — многие оттенки тёмно-серого, коричневого и лишь изредка — жёлтого.

А вот для красных глаз Пламенного старость мира вокруг них была иной.

Ибо это был Краалт. Родина.

Разговор с самого начала был каким-то неправильным. Гес чувствовал это, но никак не мог понять, в чём же дело.

— Давно ты задумался над этим, сай?

— Давно. Ещё до того, как увидел бессильного каэзга.

— Почему ты не сказал мне раньше?

Пламенный был предельно краток:

— Лаэ.

— При чём тут она?

Взгляд Владыки был непроницаем, как та сторона зеркала.

— Ну ладно, я догадываюсь, при чём. Но что изменилось? Она по-прежнему хочет быть рядом со мной, а я, говоря откровенно, не меньше хочу быть рядом с ней.

— Это осталось неизменным, — согласился Владыка. — Но Лаэ изменилась в ином смысле. Примятый говорил со мной вчера.

— А-а…

— Твоя ааль-со не стала мастером майе. И вряд ли станет в будущем… — здесь Эхагес почувствовал кратчайшую паузу, словно Пламенный в последний миг решил не добавлять к сказанному… что? — Но Примятый готов отпустить её для Испытания.

Гес сжался.

— Для Испытания? Её? То есть он считает Лаэ достойной сопровождать меня и тебя в…

— Да.

Владыка почти никогда не перебивал других. На этот раз он изменил себе. И цели своей он достиг: прежде чем снова открыть рот, Эхагес тщательно обдумал то, что скажет.

— Ты планируешь взять ещё кого-то?

— Нет. Я, ты, Лаэ. Достаточно для разведки.

Ещё одно долгое молчание.

— Это важно для всех вас, не так ли? — Тихо сказал Гес, поглядев прямо в нечеловеческие глаза своего… пожалуй, да, друга. — Я поговорю с Лаэ об этой… этой разведке.

"Здесь плохо пахнет".

По бессловесной связи, не похожей на то единство, частью которого Эхагес был вместе с Пламенным, просочился образ "дурного запаха". Слабее, чем сама Лаэ, как отражение образа взамен самого образа, страж воспринял боль и зияющую память, что пропитали землю, воздух и даже, казалось, красноватый свет солнца.

Опустошенье.

Медленный распад.

С другой "стороны", от Владыки, сжимало нутро чувство сродни тоскливой горечи. Тастар смотрел на землю, свою и своего народа, слушал полностью раскрытым сознанием тишину — и по-человечески глубокая печаль баюкала его в своём колючем неуюте.

— Что теперь? — спросил Гес, понизив голос до полушёпота.

Вместо ответа Пламенный шагнул за Поворот, подхватив своих спутников.

Тот же мир. Те же краски в небе. Та же тишина…

Впрочем, нет. Тишина изменилась.

Перед разведчиками возвышалась тёмная громада высотой по меньшей мере в пятьсот локтей: сдвоенные толстые колонны, слегка расширяющиеся к вершине — поражающий любое, даже близкое к нулю воображение монумент. Лестница из сотни ступеней и арка шириной шагов в двадцать, а в высоту — втрое больше того казались мелким недоразумением, прилепившимся к паре каменных, древних, словно бы нерукотворных колоссов.

Равнина вокруг была безжизненна и местами словно вспахана без смысла и порядка… если мыслим плуг, в который запрягают океанские приливы. Ни единой былинки не росло нигде, куда только доставал взгляд. Однако около самих колонн земля была ровной, даже как будто сглаженной. Что бы ни бушевало здесь, какие смертоносные силы ни сходились в поединке, но слившиеся в вечном объятии громады, арка и ведущая к ней лестница остались неколебимы.

— Они целы, — молвил Пламенный. — После всего, что было, Льды Славы уцелели.

"Здесь пахнет смертью, печалью и временем", — сообщила Лаэ.

Эхагес положил ладонь на загривок чёрной лисы, приглаживая вздыбленную шерсть. Он сам тоже чувствовал этот бесплотный запах.

— Идём, — Владыка сделал первый шаг навстречу каменным громадам.

Подобные двум утёсам, светло-серые в редкую чёрную полосу, Льды Славы странным образом не подавляли. Возможно, Гесу только казалось, что этот великий монумент добавляет ему роста. Созданные тастарами и для тастаров в дни славы их, сдвоенные колонны — он чувствовал — были одной из святынь этой расы… насколько у столь холодной и рассудительной расы разумных вообще могут быть святыни. Лаэ сказала: "Здесь пахнет временем". Эхагес сказал бы немного иначе: "Здесь пахнет памятью". Он догадывался, что они увидят, когда взойдут по ступеням к арке входа. Да, догадывался. Почти знал.

И всё равно увиденное за порогом Льдов, а ещё больше воспринятое там иными чувствами, потрясло его.

Лаэ-лиса фыркнула, попятившись. Превратилась в девушку. Мотнула головой, сжала виски ладонями. Эхагес прекрасно понимал её, и не только потому, что ловил чёткое и резкое эхо её спутанных в бурелом чувств.

— Здесь, во Льдах Славы, покоятся лучшие из лучших. — Произнёс Пламенный. Голос его подхватило пещерное гулкое эхо. — Не более ста тастаров в каждом поколении признавались достойными стать частью этого. Только те, кто воистину приблизился к совершенству, и только те, кто соглашался войти в вечность — так. Многие из признанных достойными уходили так же, как большинство: через всесожжение возвращались телом и духом в круги жизни, в великие вихри безличного творения. Но у них уже ничего не спросишь, а у тех, кто остался здесь, можно получить ответ. Идите за мной, если хотите.