Черный день - Алексей Доронин

Субординация летела к черту, но в убежище уже выстраивалась иная иерархия. Бывший генерал занимал в ней место английской королевы. Легитимируя любой приказ, он не имел полномочий даже на проверку качества его исполнения. Стараниями Демьянова и его новообразованного штаба идея получила форму конкретных приказов и распоряжений. Это сразу придало их деятельности более упорядоченный характер.

Первый вопрос, с которым они столкнулись, был связан с ориентированием на местности. Еще недавно людям, выросшим в городе, и в голову бы не пришло, что это может стать проблемой. Но за воротами их встретил не Новосибирск, а нечто иное. То ли Сталинград-43, то ли Грозный-96, то ли ночной кошмар параноика, помешанного на конце света. Найти соответствие между знакомыми домами и окутанными дымом руинами было нелегко, а еще труднее — выбрать безопасный маршрут, продвигаясь среди остовов домов, готовых в любой момент обвалиться. Город превратился в огромный испытательный полигон, на котором обитателям убежища пришлось проходить проверку на выживание.

Нужна была подробная карта, но в сейфе пункта управления ее не нашлось, да и не могло найтись. Там полагалось лежать только схеме объекта, вверенного заботам Демьянова. Но от той было мало проку ввиду того, что сама автобаза теперь курилась дымом сплошного пожара.

Не было даже простейшей и схематичной карты из тех, что помещают в туристические буклеты. Об электронной системе оставалось только мечтать. Их и в действующей армии не хватало. Россия — не Америка. Это у них там каждый новобранец может носить на себе высокотехнологичного оборудования на несколько миллионов долларов. Системы целеуказания, наведения и определения «свой — чужой», GPS-карты, миниатюрные роботы-разведчики с запасом хода в тридцать километров без подзарядки, биосканеры, позволяющие засечь противника даже сквозь толщу бетона. Доходило до того, что афганские моджахеды брали выкуп не только за звездно-полосатых пленников, но и за их электронное снаряжение.

Ну а русский солдат, даже в частях, находящихся на боевом дежурстве, чаще всего видел эти вещи только на картинках в учебных пособиях. Нет, все это было изобретено и даже производилось на предприятиях ВПК в ограниченных количествах, но в основном для индусов и арабов. До Западно-Сибирского военного округа все это добро доходило не сразу и не всегда.

В воскресенье навигационный прибор все-таки отыскался в магазине охотничьего снаряжения. Но удача обернулась очередным разочарованием. С аппаратом было что-то неладно. В тот вечер двое спецов по электронике долго колдовали над ним в мастерской. Они разобрали до винтика и разложили на столе всю начинку, отдельно возились с каждой деталью, проверяли контакты, снова собрали, включали в разных режимах. Чтобы испытать устройство, им приходилось каждый раз подниматься на поверхность. Под землей оно в принципе работать не могло. Но и наверху надпись «Сигнал отсутствует» упрямо не исчезала.

Почему-то никому сразу не пришла в голову мысль, что дело тут не в приборе, а в аппаратах, которые должны были передавать на него сигнал. Никто в убежище не мог знать, что вся российская орбитальная группировка, как военная, так и гражданская, была выведена из строя в первые минуты атаки. Американская система GPS тоже не окликалась.

Вот почему навигационному устройству предстояло пылиться на полке рядом с другими достижениями прошлого, в одночасье ставшими грудами металлолома. Над сожженной планетой на геостационарной орбите таким же бесполезным хламом висели мертвые искусственные спутники. Внизу колыхалось безбрежное море серого, прорезанное редкими небесно-голубыми проплешинами, но и те постепенно затягивались равномерной черной коростой. Лишь полюса оставались чистыми и сияли первозданной белизной во тьме космической ночи.

Обычную бумажную карту с достаточной детализацией — в пункте управления она заняла целую стену — удалось найти только в администрации района. После этого работать стало гораздо легче. Демьянов распорядился делать на ней пометки маркерами, и уже через день вся ее поверхность запестрела несколькими цветами. Густо заштрихованный красным центр — братская могила под открытым небом. От него, как от брошенного в пруд камня, через равные промежутки расходились концентрические круги — зоны поражения. Полного, сильного, среднего, слабого, незначительного.

В самом Академгородке обозначения были чуть подробнее. Зеленая точка — уцелевшее здание. Красная — разрушенное. Красный крестик — улица, перегороженная сгоревшими или брошенными машинами, тромб в артерии мертвеца. Зеленая линия вдоль улицы или проспекта — разведанный безопасный маршрут. Такие можно было пересчитать по пальцам. Красное поле с каждым днем все ширилось и ширилось. Мертвых оказалось больше, чем живых.

Сколько бы там моралисты ни говорили про абсолютную ценность человеческой жизни, но такие рассуждения хороши только в уютном кабинете, когда за окном светит солнце и чирикают птички. Тогда можно говорить, что каждый индивид уникален и потому бесценен. А в экстремальной ситуации, когда все вокруг горит и рушится — будь то война, пандемия или конец света, — работает простая арифметика, понятная любому первокласснику. Пусть лучше умрет один, чем тысяча, пусть лучше погибнет тысяча, чем миллион, и так далее.

Но и это уравнение нужно дополнить еще одной переменной. Этот параметр — «степень близости». Тогда окажется, что жизнь твоего товарища не равна жизни абстрактного человека со стороны. Возможно, получится, что пусть лучше погибнет тысяча чужих, чем один свой.

Они не были настолько глупы, чтобы включать в свою общность всех граждан России, прекратившей существование. Даже мысленно. Это было бы не только абсурдно, но и опасно для психики, которая и так подвергалась невиданным испытаниям.

Поэтому для жителей убежища своими навсегда стали те, кто оказался в нем до начала холодов. Об остальных они старались не думать, и у большинства это вполне получалось. Остальных для них словно не существовало. Даже узнай они, что на другом конце города томится под завалом сам господин Президент со всей администрацией, они и его оставили бы на произвол судьбы, не чувствуя за собой вины.

Не так много стоила жизнь одного, когда гибла вся страна. Это можно было сравнить с гиперинфляцией, когда вчера считали рублями, а сегодня за целый мешок ассигнаций не купишь и буханки хлеба, поэтому ими можно топить печку.

Они вычеркивали погибших и обреченных тысячами — домами, улицами, целыми районами. Они хоронили не только мертвых, но и временно живых.