Простые смертные - Дэвид Митчелл

– Я догадываюсь, что вы имеете в виду: те голоса, которые Холли слышала в детстве и некую… в общем, то, что в некоторых кругах назвали бы «способностью предвидения».

– Да, для этого существуют разные названия, что вполне справедливо.

– Для этого существуют также вполне разумные медицинские объяснения, Айлиш.

– Я совершенно не сомневаюсь, что существуют, и можно даже начать их собирать. А по-ирландски мы называем эту способность Cluas faoi run – «тайное ухо».

У двоюродной бабушки Айлиш на руке был браслет из камней «тигровый глаз», и все время, пока она говорила со мной, теребила этот браслет, одновременно исподтишка наблюдая.

– Айлиш, должен сказать… то есть… я очень уважаю Холли, и, знаете… у нее, безусловно, чрезвычайно развита интуиция… иной раз просто оторопь берет. И я отнюдь не считаю глупостью ни одну из ваших традиций, однако…

– Однако ты скорее съешь собственную руку, чем купишься на все это мумбо-юмбо? На все эти рассказы насчет внутреннего зрения, «тайных ушей» и еще невесть чего, которые тут плетет старая полоумная ведьма из Западного Корка?

Именно так я на самом деле и думал, а потому лишь извиняюще улыбнулся.

– И тебе кажется, что все у вас хорошо и спокойно. Но это только для тебя, Эд…

Я почувствовал, как в висках застучала знакомая боль.

– …но не для Холли. Ей ведь с этим приходится жить. А это ох как трудно – я-то знаю. И Холли в сверкающем современном Лондоне куда трудней, по-моему, чем мне в нашей туманной древней Ирландии. Ей понадобится твоя помощь. И, мне кажется, очень скоро.

Пожалуй, я никогда еще не вел во время свадьбы таких странных разговоров. Но, по крайней мере, этот разговор не был связан с Ираком.

– И что же мне делать?

– Верить ей, даже если ты в это не веришь.

К нам подошли Кэт и Рут; после румбы, имевшей оглушительный успех, они сияли.

– Вы что тут как воры затаились? Прямо навек нас покинули!

– Айлиш рассказывала мне о своих приключениях в арабских странах, – улыбнулся я, но из головы у меня не шла последняя фраза старой ирландки.

– А вы видели, как Кэт и Дэйв танцевали? – спросила Рут.

– Видели и восхищались обоими, – сказала двоюродная бабушка Айлиш. – А Дэйв-то как был хорош! Хвост перед тобой распускал, прямо как павлин, – и это в его не таком уж юном возрасте!

– Мы, когда с ним познакомились, часто ходили на танцы, – сказал Кэт, и я заметил, что у нее, поскольку она находилась среди своих, ирландский акцент стал куда заметней. – А потом у нас появился «Капитан Марло», и стало не до танцев. Мы больше тридцати лет никуда вдвоем по вечерам не выходили.

– Сейчас четверть третьего, Айлиш, – сказала Рут, – так что скоро прибудет твое такси. Может быть, ты хотела бы уже начать прощаться?

Нет! – в отчаянии думал я. – Как же она может уехать, обрушив на меня эту груду фантастических историй и не ответив толком ни на один мой вопрос!

– Я надеялся, вы, по крайней мере, побудете здесь до завтра, Айлиш, – сказал я.

– О, я свои возможности хорошо знаю. – Она встала, опираясь на палку. – Ойзин проводит меня в аэропорт, а мой сосед, мистер О’Дейли, встретит меня в аэропорте Корка. Ты, Эд, уже получил от меня приглашение в Шипс-Хед. Постарайся им воспользоваться, пока оно еще имеет смысл. Или пока я сама еще имею какой-то смысл.

– По-моему, вы абсолютно несокрушимы, – искренне сказал я.

– На самом деле у всех нас впереди гораздо меньше времени, чем кажется, дорогой.

Нежно-розовые облака курчавились на узкой полоске неба над заградительными барьерами, вытянувшимися вдоль юго-западного багдадского шоссе. Пробки были чудовищные; даже по боковым проселочным дорогам было практически невозможно проехать, а уж последние мили перед гостиницей наша полу-«Королла» двигалась со скоростью тучного любителя бега трусцой. Зато мимо лихо проносились перегруженные мотоциклы и мотороллеры. Машину вел Насер; Азиз, сидевший с ним рядом, дремал, а я совсем сполз с заднего сиденья, прячась за нашими рубашками, висящими на крючках. Багдад казался каким-то удивительно темным во всех смыслах слова, поскольку из-за отсутствия электричества уличное освещение не работало, и в царивших вокруг сумерках таилась некая поистине трансильванская опасность; хотелось поскорей добраться до дома и покрепче запереть за собой дверь. К тому же на улицах мы успели стать свидетелями нескольких безобразных сцен, и теперь Насер пребывал в куда более мрачном настроении, чем обычно.

– Вот у моей жены, Эд, и впрямь было хорошее детство. Ее отец работал в нефтяной компании, она училась в приличной школе, денег у них хватало на все. Она у меня умная, училась хорошо. И Багдад тогда был очень хорошим местом. Здесь даже в 1980-х, после начала иранской войны, американских компаний хватало. Рейган присылал деньги, оружие, а помощники Саддама из ЦРУ – химическое оружие. Саддам ведь был союзником Америки, как тебе известно. Хорошее было время. Я тогда совсем молодым был. «Судзуки-125», кожаная куртка. Очень крутой. Всю ночь мог в кафе с приятелями проболтать. Девушки, музыка, книги, все такое. Тогда у нас было будущее. Благодаря связям отца жены в армии я, к счастью, не служил. У меня была хорошая работа на радио, потом в Министерстве информации. Потом война закончилась, и мы обрадовались. Наконец-то, думали мы, Саддам начнет тратить деньги на развитие страны, на университет, и у нас станет как в Турции. Но тут случился Кувейт. И американцы сказали: «Ладно, вторгайтесь, у Кувейта спорные границы». Но потом вдруг – нет, нельзя, резолюция ООН. И все мы подумали: какого черта? Саддам вел себя как загнанный в угол зверь. Он ни в коем случае не мог отступить, ибо тогда потерял бы лицо. Во время Кувейта моя работа была ну о-о-очень творческой – приходилось расписывать наше поражение как победу Саддама. И тогда будущее уже виделось весьма мрачным. Дома мы с женой тайком слушали Би-би-си по-арабски, и мы оба очень завидовали журналистам Би-би-си, которые могли свободно освещать реальные события. Я-то ведь именно этим и хотел заниматься. Но нет, мы писали всякую ложь: о курдах, о Саддаме и его сыновьях, о партии Баас, о том, какое светлое будущее ждет Ирак. А попробуешь написать правду, и тебя сгноят в Абу-Грейб. Затем случилось 11 сентября, и Буш заявил: «Мы свергнем Саддама!» И мы так обрадовались! Конечно, мы боялись, но все равно были счастливы. А затем, затем, Саддама, этого сукиного сына, не стало, и я подумал: все-таки Аллах велик, Ирак начнет новую жизнь, Ирак поднимется, возродится, как… эта огненная птица – как она называется, Эд?

– Феникс.

– Да. Я думал, Ирак возродится, как феникс, и я буду ездить куда хочу, говорить с кем хочу, писать что хочу. Я думал, мои дочери сделают карьеру, как когда-то сделала карьеру моя жена, ведь теперь их ждет хорошее будущее. Иракцы и американцы вместе стащили с пьедестала на землю статую Саддама. Но уже в тот же день к вечеру начались грабежи. Первым делом ограбили музей. И американские солдаты ничего не делали, они просто наблюдали. А генерал Гарнер сказал: «Ну что ж, это вполне естественно – после правления Саддама». И я подумал: боже мой, значит, у Америки нет никакого плана. А потом подумал: теперь наступят Темные века. Так и случилось. Война. В школу, где учились мои дочери, попала ракета. Деньги, выделенные на строительство новой школы, украли. Так что теперь уже много месяцев девочки не ходят в школу. Да они вообще из дома не выходят. Это слишком опасно. Они целыми днями спорят друг с другом, читают, рисуют, мечтают, стирают, если есть вода, смотрят у соседей телевизор, если случайно включают электричество. В телевизоре они видят других девочек-подростков, которые живут в Америке, на Беверли-Хиллз, которые учатся в колледжах, водят автомобили, назначают свидания мальчикам. У этих девочек из телевизора спальни больше, чем вся наша квартира, и есть еще отдельные комнаты для одежды и обуви. Боже мой! Для моих девочек все эти мечты – как пытка. Когда Америка уйдет, у Ирака возможны только два будущих. Одно будущее – пушки, ружья, ножи и бесконечная война суннитов с шиитами. Как в Ливане в 80-е. А второе будущее – это власть исламистов, шариат, женщины в бурках. Как сейчас в Афганистане. Мой кузен Омар в прошлом году бежал в Бейрут, а оттуда отправился в Брюссель, чтобы найти себе девушку и жениться; любую девушку, старую, молодую – любую, у которой есть паспорт Европейского Союза. Я говорю: «Омар, опомнись, ты совсем, черт тебя побери, спятил! Ты же не на девушке женишься, а на паспорте!» А он мне отвечает: «Лет шесть я буду хорошо обращаться с девушкой, я буду хорошо обращаться с ее родителями, а затем аккуратно подготовлю развод; к этому времени я уже буду гражданином Евросоюза, я буду свободен, и я останусь там». Да, теперь он там. Ему все удалось. И сегодня я думаю: нет, Омар вовсе не спятил. Это мы, кто остался, спятили. Будущего нет.