Поход семерых - Антон Дубинин

— Се — Агнец Божий, берущий на себя грехи мира. Блаженны званые на вечерю Агнца. — Белая облатка вознеслась над Чашей, и слуга Божий держал ее обеими руками.

— Господи, я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой, — ни Гай, ни Аллен не знали, говорят ли они вслух или же только голосами своих душ, — но скажи только слово, и исцелится душа моя.

И явилась фигура мальчика меж ними, и лицо Его было светлее любого пламени на земле. На ладонях и стопах Его алели кровоточащие раны, и был Он наг, но облечен таким великолепием, к которому вечно стремятся люди, облекая себя одеждами. И пятая рана была в сердце Его, и в ране цвела роза крови. Мальчик улыбнулся им, и сердце Аллена раскололось от радости, но осталось живым. И тогда Он вошел в маленькую белую облатку, и воздух в храме запел.

— Тело Христово.

Амен, истинно, отвечали двое алчущих Истины — и вкусили ее, и сладость той облатки превосходила по сладости саму жизнь.

Трубы и флейты запели в Алленовом теле, и солнце взошло в нем и осияло его, и он увидел все, к чему только стремилось его сердце, — то была Роза, и Роза вошла в него, и он сам стал ею.

…Они стояли в пустой сияющей церкви, а может, той церкви и не было — просто был Свет. Три юноши и древний старец, держащий небольшую глиняную чашу в руках — а над чашей легким облаком стоял светящийся туман.

— Отче, — голос Галаада чуть задрожал, — верно ли понял я весть Грааля? Я испытал столь сильную радость, что плоть моя сгорела в ней, и я более не могу оставаться на земле.

— Да, брат. Тебе позволено уйти сейчас, ибо миру более не вместить тебя. То мог лишь Господь, а ты войдешь в Жизнь вечную и увидишь То, чего не вынесла бы смертная плоть.

Галаад опустился на колени. Он сильно дрожал, и слезы текли по его щекам — то плоть не могла вынести совершенной радости его духа. И тогда, только тогда Аллен понял то, чего не знал, — он понял, каково истинное лицо ангела по имени Смерть. Как выглядел он до того, как враг рода человеческого извратил людские глаза и сердца, — и каково было его имя.

Имя его было Зов. Или же — Успение.

Лицо его было — Радость.

Человек идет вверх по дороге Радости и доходит до Предела. Отгибая лепестки розы, он заглядывает в сердцевину. «Ведь люди должны были бы умирать от радости, — крикнула душа Аллена, — просто идти выше — к горам, я знаю теперь…» Он плакал, и плакал Гай, но не о Галааде.

Он повернулся к ним — человек, которого они любили, за которым они шли, — но слова не вмещали его прощания. Он улыбнулся им и перекрестил их, и это осталось с ними навсегда.

— Вы слышали, что Грааль также зовут Пределом Стремлений. Сейчас вы стоите на этом Пределе и можете просить. Ибо все, чего желают ваши сердца, есть в Чаше, и она напитает вас.

Галаад на миг закрыл глаза.

— Я прошу о том, чтобы каждый ищущий Истины смог бы ее обрести.

Свет из глиняного сосуда ясно освещал старческое лицо. Иосиф плакал, и слезы его, упав на землю, продолжали светиться и там.

— Брат мой, милый брат, разве не знаешь ты, как я бы хотел этого сам. Как страстно жаждет этого наш Господь, отдавший за это Свою кровь. Но увы нам, увы, — ни молитвы всех святых, ни страдания самого Христа не приведут к истине душу, которая не идет к ней сама. Все, что можем мы сделать, — это оставить открытой ту дверь, запоры с которой сейчас снял ты. И всякий раз снимают подобные тебе.

— Тогда, — голос Галаада дрогнул и стал на миг голосом прежнего Йосефа, — я хотел бы встретить там, куда я направляюсь, своих мать и отца.

— Будет им по слову твоему. — И Иосиф поднял Чашу над головой. Белая звезда изошла из нее, и одновременно она была алой розой. — Ты встретишь их там, твое желание исполнено. Я лишь не знаю, узнаешь ли ты их.

— Это не важно, — прошептал Галаад, вознося свой меч, как распятие, и целуя его. Потом он вонзил его лезвием в землю и поднял лицо. — Благодарю Тебя, Господи. Благодарю Тебя.

Стопы его коснулись белых ступеней, ведущих в небеса; некоторое время они еще видели, как Галаад легко поднимается по ним вверх, потом, обернувшись, он махнул им рукой — улыбающийся, совсем молодой темноволосый человек с серыми глазами, — и не стало его более в мире.

Старец обернулся к двоим рыцарям Грааля, чьи глаза ослепли от слез, а сердца — от радости, сильной, как боль.

— Каких даров Грааля попросите вы, о радость моя и моя надежда?

Аллен неловко опустился на колени.

— Я хотел бы только одного — уйти. Так же, как ушел Галаад.

Иосиф покачал головой, морщинистое лицо его было сурово.

— Нет, сынок. Твое время еще не пришло. Ты можешь послужить Господу, оставаясь на земле.

— Что… что же я должен делать?.. — Лицо Аллена исказило отчаяние.

Иосиф чуть заметно улыбнулся.

— Писать. В твою плоть много излито от Святого Духа, и только ты можешь сказать обо всем, что видел, обо всем, что случилось на пути в Дом мой, — так, чтобы эта весть осталась у людей. Этот твой дар сохранил тебя, Искатель, для обретения.

— То есть… я дошел только потому, что я — поэт?..

— Для Господа нет «только потому». Ты дошел потому, что дошел, но во славу Грааля должен довести свое служение до конца. Едва закончив его, ты получишь свое право уйти.

Аллен помолчал, думая. Он воистину готов был употребить все, что горело в нем, на свое служение; да, честь и горечь эта его больше не терзала. Он думал о том, какого же дара ему попросить у Грааля.

— Тогда… я прошу: пусть все, чья кровь пролилась на моем пути, тоже окажутся там. Пусть они увидят Святой Грааль, как я его увижу, когда уйду… И пусть мы там встретимся.

Иосиф тихо засмеялся. Лицо его залучилось возвышенным весельем, похожим на благоговение.

— Твоя просьба опоздала, сынок. Они хорошие люди, и с ними все кончилось хорошо. Твой брат, твоя сестра, твоя мать и твой друг — они уже в Сердце Мира, и ты встретишь их там, когда придет твой срок.

Аллен поднялся с колен, горячая радость наполнила все его существо. Предательство его умерло в этот миг, чтобы никогда не воскреснуть, — так умирает смертная смерть, соприкоснувшись с жизнью вечной. Дерево, под которым он стоял, — это был каштан, и каштан тот цвел, и ярко горели в сгущавшемся сумраке его белые свечки.

— Есть ли у тебя иные просьбы? Право просить осталось с тобою.

— Нет, господин. У меня, кажется, все есть, мне не о чем просить. Впрочем, нет… ох, простите меня, но пока я буду писать… Я не хотел бы оставаться один.

— Просьба твоя будет исполнена.

Священник вознес Чашу над головой, и в свете ее из тени каштана вышел Лев. Он был белым, и шерсть его даже на вид была шелковистей, чем лебединый пух, а сложенные за спиной крыла тускло блестели золотом.