Могу! - Николай Нароков

Был уже третий час, когда позвонил телефон. Она быстро, точно боясь опоздать, схватила трубку.

— Алло!

— Миссис Пинар?

— Да, я…

Она узнала голос: это был управляющий конторой, доверенное лицо Ива, старый Паркинс. «А где же Ив?» — быстро подумала Софья Андреевна и собрала силы, чтобы казаться спокойной и говорить спокойно.

— Я слушаю…

— Вы просили, чтобы мистер Ив позвонил вам?

— Да…

— Его нет и не будет. С полчаса назад он вызвал меня к телефону и сказал, что у него нет времени заехать в контору. Он по очень важному делу должен спешно уехать.

— Уехать? Куда?

— Он мне этого не сказал, и я не счел возможным спрашивать его об этом. Я только спросил, надолго ли он уезжает, но он ответил, что покамест и сам в точности не знает. Распорядился, чтобы дела шли по общему порядку и чтобы я ждал дальнейших указаний. А больше — ничего.

— Но вы сказали ему, что я прошу позвонить мне?

— Как же, сказал! И он ответил, что когда это будет нужно, он вам напишет.

— А свой адрес он вам дал?

— Нет… Я спросил его, но он ответил, что адрес сообщит позже. Вы простите меня, миссис Пинар, но я несколько сбит с толку и не знаю, как мне быть… Вы не можете разъяснить мне что-нибудь?

— Нет, я тоже ничего не знаю… А если узнаю, то, конечно, сообщу вам. До свиданья, мистер Паркинс!

— До свиданья, миссис Пинар!

Софья Андреевна отошла от телефона. «Уехал… Уехал! — несколько раз повторила она, сдвинув брови. — Сбежал!» И это слово показалось ей унизительным: сбежавший Ив представился маленьким и ничтожным, почти раздавленным. «А почему он сбежал? — спросила она себя и тотчас же догадалась. — Это он испугался того, чем я ему вчера пригрозила: пойду к следователю и все расскажу! Утоплю себя, но утоплю и вас!» Смутно сознавала, что ей надо обдумать эту новость, что-то понять и к чему-то приготовиться, но ни думать, ни приготовиться не могла: не было сил. В голове бессвязно шевелились только ненужные мысли: «Ведь у него все уже было готово для бегства с Юлией Сергеевной… Вот он и воспользовался приготовленным… Сейчас ему было легко бежать…»

Противная вялость стала обволакивать ее, и внутри было пусто. «Ив сбежал? Ах, не все ли равно?» Ей казалось все безразличным: и сам Ив, и его бегство. Но это было не притупленное безразличие, это было подавление менее важного более волнующим и требовательным. Она не отдавала себе отчета в том, что именно сейчас стоит впереди всего, что более важно, чем бегство Ива, но не отдавала отчета только потому, что была не в силах назвать это самое важное словами. А внутри себя с несомненной ясностью знала, что более важное, волнующее и наполняющее ее есть.

И вдруг ей стало жалко себя. Она увидела, что сейчас, когда Ив исчез, она стала одинока. «Никого! Никого! Миша?» Но при мысли о Мише ей стало больно, и она насильно отогнала и мысль о нем, и его образ, и даже его имя. Забралась с ногами на диван, смотрела перед собой и не видела того, на что смотрит.

И со страхом прислушивалась: что-то сильное и повелительное овладевает ею, подчиняет, приказывает и ведет. И оно так властно, что не подчиниться ему нельзя: можно только склониться перед ним.

Миша вернулся в одиннадцатом часу. Вошел тихо, как будто боялся побеспокоить Софью Андреевну. Остановился в дверях и всмотрелся в темноту комнаты: здесь ли она? Она его услышала.

— Это ты?

— Да…

Ей сначала показалось, будто она рада тому, что он уже вернулся и она не будет одна. Но тут же поняла, что быть вдвоем ей не под силу: не под силу говорить, слушать и, главное, не под силу перестать думать о том, что само приходит и заставляет думать о себе.

— Ты, конечно, хочешь есть… — заставила она себя сообразить. — Пойди и возьми чего-нибудь… А я не могу! Поищи! Что хочешь…

— Нет, я сыт…

Она хотела спросить — «Где ты был?», но сообразила, что надо будет выслушать ответ и потом опять сказать что-нибудь, а это ей было трудно. Она закрыла глаза, чтобы не слышать и не видеть.

— Иди к себе! — слабо попросила она, не открывая глаз. — И сиди там, у себя… Мне надо быть одной, я… Я сейчас не могу говорить!

Миша послушно вышел. «Что с нею? Что это с нею?» — с бьющимся сердцем спрашивал он себя. Вошел в свою комнату. Очень тихо и осторожно, боясь стукнуть, закрыл за собою дверь и остановился в растерянном недоумении. Что ему сейчас делать? Что можно и что нужно сейчас делать? Оставаться одному и ждать? Чего ждать?

Все так же осторожно, почти бесшумно ступая, дошел до кресла и сел. Не думал ни о чем, но чувствовал странное и странно: как будто в его комнате есть что-то, невидимое и неощутимое, присутствие чего постигается непонятным образом, но постигается так же несомненно, как свет — глазом, а боль — нервом. Боялся пошевелиться: то ли, чтобы не побеспокоить Софью Андреевну, то ли оттого, что какой-то предостерегающий инстинкт не позволял ему даже шорохом обнаруживать себя. Перед кем обнаруживать? Ведь в комнате никого нет. Но хотелось сжаться, спрятаться, стать невидимым и неслышным.

Прошел час, потом другой.

Вдруг он услышал, как Софья Андреевна быстро, бегом пробежала через комнату. Он приподнял голову и замер, затаив дыхание. Потом услышал, как она с маху отворила входную дверь. Он вскочил с места, к чему-то готовый. На секунду приостановился и, сам не зная зачем, тотчас же выбежал из комнаты. Дверь из гостиной на улицу была настежь распахнута, а за нею была ночь. Он выбежал не улицу и огляделся. Глянул направо, потом налево и увидел: по пустынной, темной улице, не по тротуару, а по мостовой, стремглав бежит Софья Андреевна. Она была уже далеко, и на улице было темно, но Миша, как это бывает в минуты особого напряжения, и глазами, и вспыхнувшим воображением увидел: она бежит, полусогнувшись и подавшись вперед, с перекошенным лицом и с обезумевшими глазами. Он слышал ее хриплое, запыхавшееся дыхание, видел ее растрепавшиеся волосы, видел ужас, охвативший ее и видел все, чего нельзя было увидеть в темноте. Она металась скачками то в одну сторону, то в другую, словно искала стену, щель или яму, где можно забиться и спрятаться. И она не бежала куда-то, а убегала от чего-то, спасаясь в беспамятстве.

И в том, что видел Миша, и в том, чего он не видел, было страшное, до холода страшное.

Он, не понимая, что он делает, бросился за нею и тоже побежал: не то для того, чтобы догнать ее, не то для того, чтобы самому убежать от нее. Но она уже свернула за угол, и ее не было видно. Миша остановился, тяжело, прерывисто и конвульсивно дыша. Постоял несколько минут и побежал назад, не отдавая себе отчета, почему он бежит, а не идет. Несколько раз на бегу останавливался и прислушивался, но никаких шагов позади не было слышно. Было тихо, и эта тишина тоже казалась страшной и зловещей.

Добежав до дома, бросился в ярко освещенный прямоугольник распахнутой двери, но испугался пустоты в комнате и тотчас же выскочил обратно на улицу. Остановился на ступеньках и стал ждать. Прислушивался: где Софья Андреевна? Возвращается ли она? Но она не возвращалась. Озноб стал трясти его.

На улице было почти темно. Уличные деревья прятали свет фонарей, и еще неполная луна прозрачно светила сверху. Неровные облака набегали на нее: то спрячут, то откроют.

И вдруг Миша, холодея, вспомнил, как месяц назад, когда была вот такая же луна и когда такие же облака набегали на нее, Софья Андреевна неожиданно и непонятно испугалась: приказала задернуть занавеску и в страхе отошла от окна. Почему он это вспомнил? Что значила в тот прошлый раз и что значила сейчас неполная луна и набегающие на нее облака?

Глава 21

— Так ты говоришь, — убежала? Потеряв голову? Чуть ли не в панике?

— Да… И мне стало страшно!.. Я… Я…

Табурин так напрягся, слушая Мишу, что даже приостановил дыхание: боялся пропустить хоть одно Мишино слово и в то же время боялся потерять хоть одну из своих мыслей. А мысли беспорядочными вихрями налетали на него. Он жадно и цепко вглядывался в Мишины глаза, словно хотел схватить в них даже то, чего не было в словах, и все пытался что-то спросить, но ничего не спрашивал. Ему казалось, что он видит уже многое, но изо всех сил хотел увидеть больше, яснее, увереннее и — до конца. Все увидеть!

— А когда же она вернулась? Скоро?

— Кажется, через час… Или через полчаса? У меня все спуталось, я не знаю…

— А когда она вернулась, то… что? Как она вошла? Какая вошла? Что сказала?

— Я услышал, что отворилась дверь, и вышел навстречу, но она замахала на меня руками: «Уйди! Уйди!» Я хотел спросить ее, но она опять закричала: «Уйди!» Как-то очень страшно закричала, не своим голосом… И я ушел!

— А она?

— Не знаю! Кажется, она… Я не плотно закрыл дверь и прислушивался. Она прошла в столовую, и я услышал, как там звякнула бутылка и рюмка… И я понял: она пьет! Мне сделалось еще страшнее, и я вышел в гостиную и оттуда незаметно заглянул в столовую. Она стояла у буфета и пила. Я сразу увидел: пьет не из рюмки, а из стакана… Запрокинула голову и пьет, как будто это вода! Потом налила второй стакан, но стала пить медленнее: выпьет несколько глотков и остановится. А потом опять пьет… Налила даже третий стакан, но мне стало так страшно, что я убежал… Ушел к себе… А потом она тоже ушла в свою комнату и заперлась. Я слышал, как щелкнул замок.