Империя и нация в зеркале исторической памяти: Сборник статей - Александр Семенов

Гораздо более привлекательным может казаться образ «арийцев». Ведь шовинистическая историография уже давно наделила его достаточно престижными качествами. Во-первых, «арийцам» приписываются высокие креативные способности, и они рисуются создателями культурных достижений мирового значения. Во-вторых, их наделяют высокой духовностью и связывают с ними появление «истинных моральных ценностей» и «первой мировой религии» (зороастризма). В-третьих, их изображают успешными завоевателями, покорителями больших пространств. В-четвертых, повсюду они исполняют роль культуртрегеров: знакомят «варваров» и «дикарей» со своими культурными достижениями и создают им государственность. Все это позволяет нам понять стремление немалого числа современных интеллектуалов Евразии приписать своим народам «арийское происхождение». Особенно соблазнительным это представляется тем, кто способен связать происхождение и древнейшее прошлое «арийцев» со своей собственной территорией и истоками своей культуры.

В этом отношении миф об Аркаиме выглядит особенно показательным. Гипотеза российских ученых о том, что Аркаим и родственные ему памятники были оставлены индоиранцами, т. е. «арийцами», была моментально подхвачена СМИ и пришлась по вкусу прежде всего самым разным радикалам, как русским, так и тюркским. Ведь мало того, что обнаружение «арийских памятников» на российской территории побудило немалое число интеллектуалов (как русских, так и нерусских) связать их со своими предками. Заявление археологов о том, что они обнаружили «прародину ариев», породило соблазн сделать Россию примордиальной территорией исконного обитания «арийцев» и протянуть прямую линию преемственности между «арийцами» и славянами. Тем самым, русские якобы оказались прямыми наследниками «арийцев», и сегодня этот аргумент популярен в устах русских расистов и неонацистов, для которых это означает неоспоримое право на огромную территорию, экспансию и гегемонию. Неравнодушны к такому аргументу и некоторые российские политики. В этом смысле поездки Путина и Медведева на Аркаим оказываются знаковыми. Правда, попытки Г. Здановича сделать Аркаим «национальной идеей» России как будто бы не возымели на них действия.

В гораздо большей степени «арийская идея» увлекла президента Таджикистана, ухватившегося за нее для решения ряда насущных политических задач. То же самое происходит и в Северной Осетии, где местные власти при поддержке местной научной интеллигенции активно культивируют «аланскую идею» (разновидность «арийской»). Наконец, совершенно неожиданно к «арийской идее» сегодня обращаются духовные лидеры небольших народов и мигрантских меньшинств, в устах которых она приобретает совершенно иное наполнение – речь идет о борьбе за равноправие и сопротивление дискриминации. В этом случае люди верят, что наличие общих «арийских предков» сможет улучшить их взаимоотношения с доминирующим большинством, сделав их «близкими родственниками».

Рассмотренные выше данные показывают, что власти не только заинтересованы в подходящем образе далеких предков, но и оказывают разностороннее влияние на процесс археологического исследования. Во-первых, власть способна щедро финансировать те археологические проекты, которые отвечают ее насущным интересам. Во-вторых, она сама может определять объекты исследований (особые памятники, особый регион, особая эпоха, особая историко-культурная группа). В-третьих, она оказывает влияние на интерпретацию полученных материалов, стремясь получить от ученых именно тот продукт, который лучше обслуживает «национальную идею». Так власть контролирует «научное знание», тем самым лишая его ореола «непорочности».

Опираясь на полученные таким способом данные, власть инициирует создание Большого нарратива и запускает его в общество, прибегая к помощи школы, СМИ, кино– и телепродукции, театрализованных постановок, музейных экспозиций, рекламы, художественных и музыкальных произведений. Национальный миф используется для устройства всевозможных торжеств и массовых праздников. Заложенные в нем идеи и образы служат основой для национальной символики (государственные гербы, флаги, церемонии, памятники, места народной славы и пр.). Мало того, общественные деятели прибегают к ссылкам на национальный миф в своей риторике для легитимации той или иной политики. А исторические места и памятники, объявленные национальными святынями, могут служить удобным местом для политических воззваний или важных политических заявлений. Наконец, для создания себе привлекательного имиджа политик может принять образ любимого национального героя, фольклорного богатыря, древнего царя или даже божества. Тем самым, образ прошлого используется как не подлежащая критике традиция, которой нужно слепо следовать, ибо она поддерживается авторитетом далеких предков. Но, как мы видели, сегодня образ нужных предков создается вполне сознательно и целенаправленно с использованием самых современных научных технологий. В результате не традиция управляет современностью, а современность придает традиции такой облик, который требуют интересы текущей политики.

Упомянутые мифы о предках, создаваемые на основе археологических и фольклорных данных, становятся в эпоху национализма важным политическим и культурным капиталом. В частности, они создают основу для национальной символики (государственные гербы, флаги, церемонии, памятники, места народной славы и пр.). Они закрепляются в социальной памяти с помощью ежегодных праздников или празднования знаковых юбилеев, школьного преподавания, экскурсий и походов по памятным местам. Они создают канву для художественных произведений и отражаются в музейных экспозициях. Все это и призвано сплачивать нацию в единый организм. Мало того, такие мифы о предках, называющие друзей и врагов, используются иной раз и для легитимации внешней политики. И в этом отношении национализм в современной России мало чем отличается от национализмов в других постсоветских государствах.

В то же время, преследуя прагматические цели, национализм проявляет определенный цинизм в отношении прошлого и памяти о предках. Прошлое волнует его лишь постольку, поскольку позволяет решать актуальные политические задачи. Прошлое как миф и как символ кажется национализму не в пример важнее реального прошлого, запечатленного в его материальных остатках. Отсюда на первый взгляд парадоксальное отношение действующих политиков и чиновников к прошлому: с готовностью прибегая к лозунгам «защиты исторического наследия», чиновники не останавливаются перед уничтожением этого наследия, если оно становится помехой их амбициозным планам.

Наконец, отношение этнического национализма к предкам может разочаровать тех, кто наивно полагает, что идея общего родства способна примирить заклятых врагов. Напротив, там, где на кону стоят реальные интересы (территориальные, политические, экономические, культурные и пр.), противоборствующие стороны не только не склонны делиться друг с другом предками или опираться на идею единого прошлого, но стремятся использовать идею прошлого для увеличения дистанции между собой. Отсюда ожесточенная борьба за предков, наблюдающаяся в целом ряде постсоветских регионов [728] . Такая борьба не только включает присвоение чужого наследия, но порой доходит до прямого уничтожения культурного наследия противника.

Всему этому способствует понимание нации не как политической гражданской общности, а как культурно-исторического образования. Отсюда привилегированное положение «титульных народов»; отсюда деление на «коренных» и «некоренных», которое легко воспринимается обществом и нередко используется политиками; отсюда и трудности интеграции, с которыми встречается любой, кого общество воспринимает как иноэтничного «чужака». Поэтому межэтническая напряженность, характерная для всего постсоветского пространства, является не столько результатом деятельности каких-то зловредных экстремистов (хотя и таких немало), сколько производным от базисных мировоззренческих установок всего общества, лежащих в основе институциональных практик.

Библиографическая справка

Яель Зерубавель . Динамика коллективной памяти Ab Imperio [далее: AI]. 2004. № 3; пер. М. Лоскутовой. Впервые: Zarubavel Y. Recovered Roots: Collective Memory and the Making of Israeli National Tradition. Chicago; London: Chicago University Press, 1995 (глава 1).

Этьенн Франсуа . «Места памяти» по-немецки: как писать их историю? АI. 2004. № 1; пер. В. Мильчиной. Впервые: Fran ç ois E. Ecrire une histoire des lieux de mémoire allemands // Bulletin de la Société des Amis de l’Institut Historique Allemand. 1999. Vol. 5.

Тони Джадт. «Места памяти» Пьера Нора: Чьи места? Чья память? AI. 2004. № 1; пер. М. Лоскутовой. Впервые: Judt Т . A la Recherche du Temps Perdu // The New York Review of Books. 1998. December 3. Vol. 45. № 19.

Рональд Григор Суни . Диалог о Геноциде АI. 2004. № 4; пер. М. Лоскутовой.