Сицилия. Сладкий мед, горькие лимоны - Мэтью Форт

Потом долго сидел на террасе в сгущавшейся темноте, глядя, как оранжевая раскаленная лава ползет вниз по склону Этны. Подо мной сверкали огни города, а еще ниже — линия огней мыса Таормина и дуга Джардини-Наксос. В наступавшей темноте это было дивное зрелище, и я вспомнил строки, написанные в тринадцатом веке Энцо, сыном Фредерика II, короля Сицилии, на которые я наткнулся в одной из книг во время своего путешествия:

Есть время для взлета и время возврата,Есть время для слов и время молчанья.Есть время труду и отдыху время,Есть время с терпением мерки сниматьИ время для ожиданья Судьбы подношений.[80]

На Сицилии время обладает необыкновенными свойствами: оно эластично и относительно, течет и стоит на месте. Однако мне было пора прощаться с Сицилией.

Оглядываюсь назад, на несколько последних недель, проведенных на Сицилии, и на свою первую поездку в этом году, когда я проделал путь от Марсалы до Катании. Повсюду мне встречались только доброта и великодушие. Попытался я было вспомнить хотя бы один пример недоброжелательности или мгновение страха, какой-нибудь неприятный инцидент, да не смог. Нет, конечно, меня одолевали порой одиночество, дискомфорт, тревога, но в такие минуты на ум приходил тот самый пожилой мужчина, который помог мне выехать из Марсалы. И не только он. Первый совместный обед с семейством Лорето, который состоялся на следующий день, и трогательную заботу его дедушки; пессимистический энтузиазм Паскуале Торнаторе в Кальтаниссетте; темпераментного Серджио Савариио из Модены; Чезарину, активную защитницу кухни Марсалы; бесконечную трапезу в оливковой роще под Петтинео с семейством Саньедольче; пытливый ум и восприимчивость Леопольдо Родригеса и великолепный обед, устроенный Кончеттой здесь, в Таормине. Где бы я ни останавливался, всюду находился человек, готовый помочь, подсказать и поделиться тем, что имел, с вами. Сейчас я переживал все мои впечатления заново. Это было замечательно и необыкновенно трогательно. Нет ничего удивительного в том, что по дороге я даже, может быть, по уши влюбился.

Трудно точно установить, где и когда это произошло. Первые искры вспыхнули тридцать три года тому назад, когда Сицилия заняла совершенно особое место в моей душе и в моей личной географии. Но существует огромная разница между восторгом первого свидания и моей нынешней страстью, хоть я и не мог точно сказать, чем именно она рождена. Что такое Сицилия? Один из регионов Италии? Отдельная полноценная страна? Состояние души?

Сицилия парадоксальна. Это энциклопедия противоречий, явленная миру с таинственной театральностью. На Сицилии веками соседствуют великодушие и жестокость; благородство и угодничество; порядочность и преступность; неравнодушие к истории и терпимость по отношению к уничтожению городов и природы; ощущение собственной подневольности и создание корпораций, стремящих подавлять; утонченность и смиренность сознания; жесткость социальной структуры; христианские нравы и мусульманские манеры; индивидуальная живость и коллективная инерция, индивидуальное мужество и общая трусость… Что же связывает воедино все эти разношерстые элементы? Создать единую теорию Сицилии гораздо труднее, чем сочинить единую теорию физики.

И политика не дает никаких подсказок. Традиционный политический мейнстрим, который мы в Северной Европе считаем основой социальной стабильности и развития, играет в жизни Сицилии еще меньшую роль, чем в континентальной Италии, хотя, казалось бы, меньше некуда. Действительно, не считая нескольких слов Леопольдо Родригеса, за последние два месяца я не могу припомнить ни одной дискуссии на политическую тему, хотя мой визит на остров совпал с выборами председателя местного парламента. Не было ни малейших признаков эволюции сицилийского общества, ни намека на направление, в котором оно могло бы двигаться. Леонардо Шаша писал: «Остров всегда был таким, какой он есть, и минувшие века ни на йоту не изменили его ни в худшую, ни в лучшую сторону». Сицилия такая, какой всегда была.

Итак, были ли правы Гёте и Барзини, которые считали, что Сицилия — это более жестокий вариант Италии? Или остров — это la fine dell' Europa («конец Европы»), как сказала в кондитерской в Палермо одна молодая женщина, изящно всплеснув руками.

Возможно, доля истины есть в обоих этих наблюдениях, но ни одно из них не согласуется с моими личными выводами. Простое описание Сицилии как прото-Италии или как места, где встречаются Африка и Европа, не отражает ни ее истинной сущности, ни ее неоднозначности, ни ее важности. Находясь на Сицилии, вы сами решаете, куда вам смотреть для ориентировки: на север, на Италию и на континентальную Европу, или на юг, на Северную Африку и на Магриб[81]. Вы даже можете смотреть на восток, в сторону Византии и расположенных за ней стран Азии.

Да, я обнаружил на Сицилии многое из того, что присуще Италии: гибкость ума, различающееся по регионам чувство идентичности и лояльности, уважение к семейным ценностям, глубокий прагматизм, разочарование в традиционной политике и страсть к вкусной еде. Да, одновременно остров является той самой точкой, в которой встречаются Европа и Африка; арабское гостеприимство, манеры и традиции вплетены в ткань сицилийской жизни, как и кулинарные рецепты и методы, привезенные ими на остров.

Но Сицилия — это также и точка, в которой сталкиваются Европа и Азия, где встречаются христианство, ислам и язычество, где прошлое соседствует с настоящим, где современный мир противостоит классической эпохе и Средневековью, где рационализм переплетается с предрассудками. На Сицилии эпохи, силы и культуры, сформировавшие Европу, еще только прорываются в современный мир. В эпоху глобальных брендов, Интернета, немедленного доступа к любой информации Сицилия напоминает нам о нашем собственном прошлом и показывает, из чего соткано наше настоящее.

Многое, что касается острова и его обитателей, остается необъясненным. Слишком велика еще i или тайн, противоречий и парадоксов. Я не уверен в том, что Сицилию можно подвергнуть традиционному анализу, сформированному эпохой Просвещения, правилами эмпирической науки и академической логикой как основами европейского рационализма. Скорее всего, Сицилия — это место, которое нужно не объяснять, а чувствовать.

Не случайно, что у сицилийцев, с которыми мне довелось встретиться, острое чувство своей истории. С точки зрения повседневной жизни и ожиданий оно давит на них тяжелым грузом, порождая своего рода духовную инерцию, от которой они — во всяком случае мне так кажется — бегут, используя пищу как выражение своей самоидентичности и как утешение.