Лондон. Биография - Питер Акройд

Харчевни располагались уже отнюдь не только на Истчипе и Бред-стрит. Они возникали во всех густонаселенных частях столицы. Бишопсгейт-стрит, Линкольнс-инн-филдс, Олд-Бейли, Ковент-гарден, Хеймаркет и многие другие места обзавелись своими популярными заведениями, где можно было поесть.

В XVIII веке их стали называть beef-houses или chop-houses, то есть бифштексными или котлетными; наряду с ними существовали таверны, специализировавшиеся на более торжественных или продолжительных трапезах. Котлетная «У Долли» на Патерностер-роу была особенно популярна и славилась тем, что мясо там подают «с пылу с жару». Знаменитое скопление харчевен за церковью Сент-Мартин-ин-де‑филдс местные жители называли «Порридж-айленд», то есть «Остров овсяной каши»; то были, впрочем, забегаловки невысокого пошиба, где джин и эль играли столь же важную роль, как еда, приносимая из кухни «под оловянной крышкой».

Однако самыми знаменитыми заведениями в Лондоне XVIII века были, конечно, кофейни. Возникли они еще в середине XVII столетия, когда, согласно записи того времени, включенной в книгу «Топография Лондона», «был также турецкий напиток под названием Кофе, который продавали почти на каждой улице, и другой напиток под названием Чай, и еще один напиток под названием Шаколад, очень сытный». Первая кофейня была открыта в 1652 году на Сент-Майклз-элли близ Корнхилла; два или три года спустя поблизости – на улице Сент-Майклз-черчард – возникла вторая. Третья, называвшаяся «Радуга» и расположенная на Флит-стрит у ворот Иннер-Темпла, в 1657 году стала объектом судебного преследования ввиду «великих неудобств и помех для округи»; соседи жаловались главным образом на «дурные запахи» и на опасность пожара. Однако популярность кофеен среди жителей Лондона очень быстро стала очевидной – во-первых, как заметил Маколей, «благодаря возможности назначить встречу в любой части города», во-вторых, «благодаря возможности провести вечер в компании за весьма умеренную плату». В начале XVIII века в столице уже насчитывалось около двух тысяч кофеен.

Картина неизвестного художника, датируемая примерно 1700 годом, показывает интерьер одной из них: несколько джентльменов в париках принимаются за разлитый по чашкам кофе, на столах горят свечи, пол – голые доски. Один посетитель курит длинную глиняную трубку, другие читают периодические издания. Одно из них – «Спектейтор» – открыло свой первый номер весной 1711 года рассказом о мире кофеен: «Иногда я всовываю голову в кружок политических деятелей у Уилла и с превеликим вниманием слушаю речи, которые ведутся в этом маленьком избранном обществе. Иногда я выкуриваю трубку у Чайлда и, делая вид, что обращаю внимание только на почтальона, слушаю разговоры за всеми столами в зале. Воскресными вечерами я появляюсь в кофейне Сент-Джеймс и порой присоединяюсь к маленькому комитету политиков во внутренней комнате на правах того, кто приходит послушать и набраться ума. Мое лицо настолько же примелькалось и в Греке, и в Дереве какао…» Во всех этих кофейнях распространялись всевозможные вести и слухи на злобу дня.

Каждое ремесло и каждая профессия обзавелись своими кофейнями; Маколей пишет: «Иностранцы отмечали, что кофейни – самое яркое из всего, что отличает Лондон от прочих городов, что они суть подлинные жилища лондонцев и что человек, которому нужно разыскать того или иного джентльмена, обычно интересуется не тем, на какой улице он проживает – на Флит-стрит или на Чансери-лейн, – а тем, какую кофейню он посещает – „Грека“ или „Радугу“». Знаменитый врач Джон Радклиф, живший на Боу-стрит, ездил в кофейню Гаррауэя, находившуюся довольно далеко – на Чейндж-элли близ Корнхилла, – где его «всегда можно было найти за определенным столом в окружении хирургов и аптекарей». Он приурочивал свои посещения «к часу, когда биржа была полна», несомненно, рассчитывая на внимание со стороны богатых коммерсантов и брокеров.

В других кофейнях юристы встречались с клиентами, брокеры встречались друг с другом, коммерсанты пили кофе с покупателями, политики пили чай с журналистами. Кофейня «Виргиния и Мэриленд» на Треднидл-стрит, став признанным центром встреч для тех, кто вел дела с Россией, изменила название на «Балтику». Кофейня «Иерусалим» на Корнхилле была центром вест-индской торговли, заведение «У Батсона» на том же Корнхилле было своего рода «консультационной комнатой» для врачей, принимавших пациентов в Сити. Кофейня «У старого Слотера» на Сент-Мартин-лейн приобрела известность как прибежище лондонских художников. В кофейне «Сент-Джеймс» на Сент-Джеймс-стрит собирались виги, а дальше по той же улице в «Дереве какао» на углу Пэлл-Мэлл – тори и якобиты. «Грек» в Девере-корте привечал юристов, острословы и писатели облюбовали заведение «У Уилла» на северной стороне Расселл-стрит близ Ковент-гардена. Была даже плавучая кофейня – судно «Каприз», которое стояло на приколе у Сомерсет-хауса. «Большое, как военный корабль», оно было разделено на несколько залов, где подавали кофе, чай и спиртные напитки. Подобно многим лондонским заведениям на реке, оно вначале привлекало фешенебельную клиентуру, но постепенно становилось прибежищем пьяниц и прочей сомнительной публики, пока не превратилось, по существу, в плавучий бордель. В конце концов изрядно прогнившее судно было продано на дрова. Расположенное на воде, оно было лишено долговечности назначения, свойственной наземным учреждениям.

Где бы они ни находились, на воде или на суше, кофейни не сверкали безупречной чистотой, и в них сильно разило табаком. Во многих из них деревянный пол был посыпан песком и на каждом шагу попадались плевательницы. В некоторых из этих заведений стояли грязные и покрытые пятнами столы и стулья, другие были «разгорожены на отсеки с узкими скамьями вдоль стен»; лампы коптили, свечи мерцали и потрескивали. Так почему же они пользовались такой популярностью, почему кофейня, как в XX веке – паб, стала символом и вместилищем городской жизни? Причина, как всегда, носит коммерческий характер. Кофейни взяли на себя роль контор, помещений для деловых встреч, аукционных и торговых залов, где коммерсанты и маклеры, клерки и брокеры могли вершить свой бизнес. Агенты, продававшие земельные участки и строения, встречались там с клиентами; процветали и иные виды торговли. К примеру, в 1708 году можно было прочесть такое малоприятное, на нынешний взгляд, объявление: «Чернокожий мальчик двенадцати лет, умеющий прислуживать джентльмену, будет предложен для передачи в другие руки в кофейне Денниса (Финч-лейн)».

Сама обстановка кофеен могла служить коммерческим целям, и не случайно аукционы стали в них обычным явлением. Во время «свечных распродаж»[67] в кофейне Гаррауэя для активизации торгов в ход шли кофе, спиртные напитки и горячие булочки. Это заведение находилось напротив биржи, и, само собой, там всегда было много «хорошей публики, ведущей дела в Сити, и богатых горожан»; поэтому там проводились распродажи книг и картин, чая и мебели, вин и древесины ценных пород. В центре широкого зала с низким потолком, разгороженного на отсеки с сиденьями, была большая лестница, которая вела наверх, в аукционный зал, так что бизнес и развлечение сошлись здесь вплотную, диковинно переплелись между собой. Радушный облик этой кофейни с ее камином, где горел каменный уголь, и булочками, которые подрумянивались на вилках, соответствует описанию ее посетителей, данному Алефом в «Лондонских сценах и типах»: «…восхитительный юмор; хитрые шуточки передавались из уст в уста; казалось, что все здесь всех знают». Однако в Лондоне видимость сплошь и рядом оказывается обманчивой. Говоря о последствиях банкротства в 1720 году Компании Южных морей, когда лопнул так называемый «мыльный пузырь Южных морей» и пропали деньги многих акционеров, Свифт назвал сидящих «на Гаррауэйских скалах» спекулянтов дикарским племенем, «чья пища – кораблекрушенья».

«Я стал завсегдатаем кофейни „Капитул“, – писал Томас Чаттертон матери в 1770 году, – и перезнакомился со всеми здешними гениями». Популярная среди книгопродавцев и честолюбивых молодых писателей, кофейня эта располагалась на углу Патерностер-роу напротив Айви-лейн и была типичной в своем роде: окна в мелкую клетку, обшитые панелями стены, низкие потолки с массивными балками, полумрак даже в полдень. Говоря о местных «гениях», Чаттертон, скорее всего, имел в виду небольшой кружок издателей и писателей, неизменно занимавших отсек в северо-восточном углу зала и называвших себя «Клубом непросохших страниц». Если они рекомендовали кому-либо «хорошую книгу», это, несомненно, было издание, которое бойко распродавалось. В связи с вышесказанным и упомянутой компанией нелишне вспомнить, что самоубийство Чаттертона считается прямым следствием его неспособности найти средства к существованию в лондонском издательско-коммерческом мире.