Хаски и его Учитель Белый Кот, Том I - Жоубао Бучи Жоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Будем считать, что сегодня я был образцом доброты и великодушия. Не смей сбрасывать одеяло ночью! У тебя лихорадка — не накрывшись, точно простудишься и…
На середине фразы он вдруг вспылил и пнул ножку кровати.
— Да какая мне разница, простудишься ты или нет?! Даже если и так! Я надеюсь, что ты разболеешься так, что в итоге наконец-то сдохнешь!
Он повернулся и пошел прочь. Когда Мо Жань уже дошел до двери, то почувствовал, что все еще не может успокоиться, поэтому повернулся и прищурился в раздумье. Сообразив, что не так, он вернулся к столу, задул свечу и вышел в тишину ночи. Когда он добрался до пруда с лотосами, то увидел, что после поглощения жизненной энергии из крови Чу Ваньнина почти все цветы расцвели, и раздражение в его сердце только усилилось.
Прикрыв смущение вспышкой гнева, он внезапно повернул назад. Руки и ноги двигались как будто сами по себе. Попетляв вокруг надводного павильона, еле волоча ноги, словно старый, ржавый механический воин, Мо Жань снова неохотно подошел к кровати Чу Ваньнина. Лунный свет мягко лился из полуприкрытого бамбуковой шторкой окна, освещая умиротворенное, благородное лицо Чу Ваньнина. Его губы были бледны, а брови — слегка нахмурены.
Немного подумав, Мо Жань все-таки закрыл окно. В таком влажном месте оставить окно открытым во время сна было совсем не полезно для здоровья. Сделав это, Мо Жань мысленно поклялся: «Я буду тупой псиной, если сегодня еще раз войду в эту дверь!»
Уже у двери на улицу он услышал за спиной тихий шорох. Чу Ваньнин сбросил с себя одеяло.
Мо Жань: — …
«И что мне делать с привычкой этого человека сбрасывать одеяло во время сна?»
Чтобы не быть тупой псиной, шестнадцатилетний Наступающий на Бессмертных Император проигнорировал случившееся и пошел дальше.
«Я не отступлю от своего слова и не войду снова в эту дверь!»
Однако через некоторое время…
Блистательный и всемогущий император открыл окно и запрыгнул в комнату.
Он поднял с пола одеяло и накрыл им Чу Ваньнина. Услышав тяжелое, прерывистое дыхание, увидев, как дрожит свернувшееся калачиком в углу кровати тело, Мо Жань почувствовал, как уходит гнев, который последние годы был самым привычным чувством по отношению к этому человеку.
И пусть на языке привычно вертелось: «так тебе и надо», — но сердце все равно немного болело за него.
Поэтому Мо Жань сидел у кровати, следя за тем, чтобы он снова не сбросил одеяло, пока усталость наконец не сморила его. Склонив голову, он задремал.
Сон его не был спокойным. Чу Ваньнин ворочался с боку на бок, и Мо Жаню казалось, что сквозь сон он слышит, как тот тихо стонет.
Пребывая в туманной дреме, Мо Жань не мог сказать, который сейчас день или час. Он не помнил, когда и как оказался на кровати и заключил дрожащего в лихорадке мужчину в свои объятия. Сощурив глаза, он в полудреме нежно гладил человека в своих объятиях по спине и голове, бормоча всякую чушь:
— Все будет хорошо... тише… боль уйдет... боль уйдет...
Во сне Мо Жань опять словно вернулся во времена своей прошлой жизни, на гору Сышэн, в пустой и мрачный Дворец Ушань. После смерти Чу Ваньнина не было никого, кого бы он мог обнять во сне.
Может дело было в их длительных интимных отношениях, а может, он просто так привык ненавидеть его, что, когда Чу Ваньнин ушел, пустота, оставшаяся вместо этих сильных чувств, грозила поглотить его сердце, как пожирающие плоть муравьи. Но как бы сильно Мо Вэйюй того ни желал, Чу Ваньнин не вернулся к нему. Когда пламя ненависти совсем угасло и не осталось ничего, Тасянь-Цзюнь утратил желание жить.
Мо Жань обнимал Чу Ваньнина всю ночь. В тяжелом дурмане полусна он ясно сознавал, что переродился, но чувствовал себя так, словно все еще находится в прошлой жизни.
Внезапно ему стало страшно открыть глаза. Мо Жань испугался, что, когда наступит утро, он опять увидит холодную пустую подушку и продуваемые сквозняками занавески во Дворце Ушань. И тогда в этом огромном мире, в этой слишком длинной жизни останется только он один.
Мо Вэйюй был уверен, что ненавидит Чу Ваньнина, но сейчас, заключив его тело в крепкие объятия, он чувствовал, как в уголках его глаз собирается предательская влага. Он снова чувствовал то тепло, которое тридцатидвухлетний Тасянь-Цзюнь когда-то так отчаялся и безуспешно пытался вернуть.
— Ваньнин, не болей…
Эта фраза сама сорвалась с его губ. Пребывая на грани сна и яви, он снова был Мо Вэйюем из прошлого и гладил волосы спящего в его объятиях мужчины, бездумно бормоча ласковые слова. Он так устал, что не понимал, что сказал и как его назвал. Эти слова вырвались помимо его воли, и он не придал им особого значения. После этого дыхание Мо Жаня выровнялось, и он погрузился в глубокий сон.
На следующее утро ресницы Чу Ваньнина затрепетали и он медленно начал приходить в себя. Жар, который изводил его всю ночь, отступил. Когда Чу Ваньнин неохотно открыл глаза, его сознание все еще было затуманено сном. Попытавшись встать, он неожиданно обнаружил, что в постели с ним лежит кто-то еще.
Мо... Мо Вэйюй?
Теперь он испугался не на шутку. Побледнев, он напряг память, пытаясь вспомнить, что случилось прошлой ночью. К сожалению, его попытка подняться с кровати разбудила и Мо Жаня.
Молодой человек сладко зевнул. Приподняв порозовевшее после сна гладкое и нежное лицо, он прищурился от бившего в глаза утреннего солнца и, посмотрев на Чу Ваньнина, пробормотал:
— Ах… дай этому достопочтенному еще немного поспать… И раз уж ты уже проснулся, почему бы тебе не приготовить мне жидкую кашу с нежирным мясом и яйцом?
Чу Ваньнин: — …
«Что за чушь он несет? Разговаривает во сне?»
Мысли Мо Жаня все еще путались. Когда он увидел, что Чу Ваньнин не спешит встать, чтобы приготовить ему завтрак, он не стал настаивать. Вместо этого лениво улыбнулся и, нежно погладив Чу Ваньнина по щеке, притянул его лицо ближе, чтобы привычно поцеловать его в губы.
— Если не хочешь вставать, не вставай. Этому достопочтенному только что приснился очень страшный сон. В нем… ах... неважно, не будем об этом, — вздохнув, он обнял застывшего в изумлении Чу Ваньнина и, ласково потеревшись подбородком о
