Другая жизнь - Джоди Чапмен

что кинотеатр слишком далеко. Сказал, что надо было его оставить в машине, как он и велел. Позвонил туда, но его не нашли.

Джо снова завыл и затрясся от рыданий, а Анна прижала его к себе.

– Ничего, мой сладкий, ничего, – прошептала она ему на ухо. – Выплачься хорошенько. Выплачься.

Когда плач затих, Анна слегка отстранилась и пригладила сыну волосы.

– Иди прокатись на велосипеде, пока еще солнышко светит, а я тебе пирог принесу, хорошо?

Мальчик кивнул, поспешил к маленькому красному велосипеду и уселся на него, то и дело бросая на меня робкие взгляды. Я улыбнулся и отвел глаза, чтобы он не смущался и не думал, будто я заметил его слезы. Потом я опустился на один из садовых стульев, а Анна снова вышла из дома с куском пирога, завернутым в фольгу, развернула его и протянула мальчику. Он поудобнее уселся на велосипеде и жадно вонзил зубы в слой зефира.

– А кто это – Голди? – спросил я, когда Анна села рядом.

Она подперла подбородок рукой и остановила взгляд на сыне.

– Плюшевый мишка, он у него с раннего детства, – тихо пояснила она. – Сегодня наверняка буду с боем укладывать его спать.

Я наблюдал, как она смотрит на своего мальчика.

– Ты хорошая мама, – заметил я.

Она улыбнулась, и щеки у нее порозовели.

– Могла быть и лучше.

– Мы все могли бы быть лучше.

– Мне кажется, очень важно разрешать мальчикам плакать, – сказала Анна. – Разрешать чувствовать не только радость, но и горе. Его отец говорит, что я делаю из него неженку, ну и слава богу. Как они научатся сочувствовать другим, если сами себе сочувствовать не будут? С чего мы взяли, что в молчании сила?

И она заглянула мне в глаза.

На следующий день

Я ушел пораньше, когда мальчик еще спал: спустился по лестнице, будто чужой, набросил пальто в прихожей. Анна стояла неподвижно, кутаясь в халат, и ждала.

– Славные получились выходные, – сказала она.

Я застегнул свое пальто.

– Мне тоже так кажется.

Она перевела взгляд с моего лица на руки – я возился с перчатками, неуклюже пытаясь натянуть их на пальцы. Наступила тишина – напряженная, как перед выстрелом. Я чувствовал, что она ждет от меня слов.

– Спасибо за гостеприимство, – сказал я, склонившись к ней и похлопав ее по спине.

– За гостеприимство? – со смешком повторила она и отстранилась. – Это еще что за фокусы?

Она была совершенно права. Такие выходные надо заканчивать вовсе не вежливостью, но между нами сгустилось какое-то странное чувство, и я не знал, как его развеять. На улице снова похолодало, я натянул капюшон.

– Слушай, – сказала она и, шагнув вперед, взяла меня за руку, – не строй из себя чужого.

Я ощутил ее касание даже через перчатки, и по жилам мгновенно разлилось тепло. Мы посмотрели друг на друга и увидели свое будущее. Она улыбнулась. Я поцеловал ей руку.

* * *

Следующие несколько недель я не выходил на связь с Анной.

Я видел в интернете новость о том, что она получила премию за декорации, которые делала для одного спектакля, но так и не смог заставить себя лайкнуть этот пост. Вместо этого я читал и перечитывал текст, пока не выучил его наизусть.

Стоило мне заметить, что она в сети, как я тут же из нее выходил и некоторое время сидел в офлайне. Чтобы не оставлять лишних следов, я настроил мессенджер так, что нельзя было определить, как давно я заходил в сеть. Ох уж эти игры.

Зачем мне все это понадобилось? Зачем я так сблизился с ней, а потом разжался, будто пружина? Для чего делал вид, будто мне все равно, если в глубине души уже решил, что расстанусь со своей девушкой?

Объясните мне.

Пожалуйста.

Я разыгрывал в воображении диалоги с самим собой, пока сидел в туалете или смотрел в зеркало ванной, и они всегда заканчивались радужно, словно все их участники, сидя за круглым столом, трезво оценивают происходящее и чувствуют примерно одно и то же. Обожаю такие разговоры. Если бы они еще происходили в реальности.

До возвращения Лоры оставалась пара недель, и какие-то извращенные умозаключения привели меня к решению хранить ей до той поры верность. Рядом с Анной я терял над собой контроль, а теперь, когда разобрался в собственных намерениях, сокрушительной мощи моего чувства не было предела. Ночами оно захватывало меня без остатка.

Я старался сосредоточиться на другом, надеясь, что, если отвлечься, время пролетит быстрее. Я прибрал за холодильником, начал готовить по сборникам модных рецептов, стал допоздна задерживаться на работе – дошло даже до того, что начальник похлопал меня по спине и повысил зарплату.

Как-то раз мы с Дэзом встретились на выходных, чтобы выпить пива. Незадолго до этого Дэз расстался с Джеммой, девушкой, с которой он дольше всего состоял в отношениях, и сердечная рана еще не успела затянуться.

– А я знаю, почему ничего не сложилось, – сказал он за третьим стаканом пива. – Она не моего поля ягода.

Я сидел напротив него, по другую сторону складного столика. Погода стояла по-мартовски промозглая, но Дэз, как и я, курил одну за другой. Оба мы скрывали свои бритые головы под шапками-бини. Дэз подрабатывал по ночам – клал асфальт на шоссе неподалеку – и заранее надел оранжевый форменный комбинезон, чтобы после нашей встречи заступить на смену. Светоотражающие полоски у него на рукавах поблескивали в лучах фонаря.

– Скорее всего, причина в тех женщинах, которых ты потрахивал у нее за спиной, – заметил я, отпив пива.

Дэз покачал головой:

– О них она ничего не знала. Уж я умею разводить цыпочек по углам.

– Выходит, ты понимал, что она слишком хороша для тебя, но это тебе не мешало присовывать направо и налево?

Дэз выпустил в воздух длинную струйку дыма и вскинул руки в знак протеста:

– Ну скажи, когда бы я вообще успел измениться?

Лора все удивлялась, почему мы с Дэзом по-прежнему общаемся: «Но он же такой… такой… – В этом месте меня так и подмывало уточнить: «типичный представитель рабочего класса?» Но Лора морщила носик и продолжала: – Ему, по-моему, наплевать на свою жизнь с высокой колокольни». Я тут же изобретал какой-нибудь вялый аргумент в его защиту. В том, что это и мне часто приходило в голову, я Лоре не признавался, хотя временами мне казалось, что фундаментом нашей многолетней дружбы отчасти служит все упрощающая близость, а отчасти – постыдное желание снова и снова убеждаться в том, что на свете есть и куда худшие неудачники, чем ты сам. Я