Базалетский бой - Анна Антоновская

Так наставлял эмир своего невольника. Распростершись ниц, Али поцеловал землю между рук и смиренно сказал:

— Слушаю и повинуюсь!

Это — о понятливом Али. Об эмире — другое.

Пройдя большие и малые дороги, начертанные судьбою, эмир внезапно остановился у высокого входа.

На зеленой доске сверкала белая доска с надписью желтого цвета:

«Войди, о путник, здесь Майдан чудес! Усладись бессмертными мыслями, и да будет тебе утешением опустошенный кисет».

Прочел эмир и подумал: «Такая надпись более полезна при выходе из Майдана чудес». Но ничто не может остановить ищущего, и эмир почти вбежал в приветливо распахнувшиеся ворота.

Не далее как в десяти локтях от входа эмир увидел отягощенное золотистыми плодами дерево. На одной из веток висел большой розовый лист с поучительной надписью:

«О путник, остерегайся плодов познания, ибо однажды они лишили человека небесного рая».

Эмир спокойно посмотрел вверх на голубой шатер, хитро улыбнулся гаремным воспоминаниям, наполнил карманы золотистыми плодами и сказал себе так: «Поистине велик аллах, ибо он знал, что делал, когда создавал человека».

Идя рядом со своей тенью, эмир убедился, что, кроме множества бесполезных деревьев с надписями:

«Орех, не раскушенный ни одним правоверным», «Цветы наслаждений, хранящие в сердцевине змеиное жало», — есть и еще многое, что достойно изумления.

— О аллах, как велик ты в шутках своих! — невольно воскликнул эмир. Неужели и это люди, ибо у них две ноги и голова? Но клянусь бородой пророка, они созданы шайтаном! Подобно лавкам, они торчат на всех тропинках, и чтобы их не приняли за тех, кем они воистину являются, они повесили на своих шеях доски с соблазнительными надписями.

На соединении двух дорог стоял улыбчивый чужеземец с открытым лицом, открытым сердцем и… — о святой Хуссейн! — весь он так был откровенно открыт, что, подобно кисее, просвечивал насквозь, являя взору то, что из благопристойности скрыто аллахом под покровом кожи.

О правоверные! Не сочтите меня лгуном! На груди чужеземца висела медная доска с греческой надписью: «Познай самого себя, и ты познаешь бытие».

— Клянусь аллахом! — воскликнул эмир. — Незачем утруждать себя познанием, ибо эту мозаику можно даром, и притом каждый день, видеть в «сарае одиночества»!

И, высокомерно отвернувшись, он внезапно узрел нежную, подобную утренней заре, гурию в пышной одежде, обвешанную смарагдами, — и стал жертвой удивления. Гурия, с ангельской улыбкой проглотив курицу, схватила баранью ногу. Откинув кость, она томно выгнула спину и рванула к себе котел с пилавом…

«Мать красоты! Дочь морской пены и чайки мужского рода», — прочел эмир над нею надпись и, подумав немного, сказал:

— Неизбежно аллаху прекратить подобные забавы чаек, иначе обыкновенно рожденным не останется ни одного финика.

Сворачивая вправо и влево, эмир споткнулся и словно окаменел: перед ним стояла плоская, как доска, женщина с изогнутыми ногами, с вывернутыми руками, с повернутой набок головою.

Прочитав надпись: «Изящество», — эмир, отдуваясь, забегал вокруг женщины. Внезапно он радостно вскрикнул:

— Клянусь аллахом, вот перёд! Ибо я никогда не видел, чтобы амулеты висели на спине!

Успокоившись, эмир опустился на колени около юркого грека с надписью, составленной из оливок:

«От всех правоверных и неправоверных принимаю заказы на бочки Диогена».

Эмир любил оливки, но не бочки. Он пошел дальше по волшебной тропе, переходя от чуда к чуду, потом спешно расстелил коврик и совершил намаз:

— О всемогущий, не допусти мозолям коснуться глаз моих и направь мои взоры, о вращатель сердец, на то, что я ищу!

И аллах счел возможным услышать его и повернуть к чуду из чудес.

Изумленный эмир чуть не упал замертво, но, раздумав, обратил свое внимание на тело чуда. Подобное змее с рыбьим хвостом, оно возлежало на мшистом ковре, головы были прозрачные, а их эмир насчитал ровно сто и одну: посередине самая большая и по пятьдесят с боков, постепенно уменьшающиеся к хвосту. В самой большой притаилась молния. А в остальных, как в ханэ, размещалось все, что аллах создал для земли. Были головы, набитые колесницами, движущимися без коней, верблюдов и даже без ослов. Другие ближе к хвосту — отсвечивали женскими украшениями, привлекали загадочным сочетанием красок и одурманивали благовониями.

Когда аллах помог эмиру очнуться, он воскликнул:

— Не иначе как здесь найду то, за чем путешествую! О Мохаммет! О Аали! Проявите милосердие, пошлите мне ради сладости жизни средство от бесплодия моего гарема.

Тут эмир предался созерцанию единственной груди чуда, опрокинутой золотой чашей, с нежным соском цвета радуги, из которого капало золотистое молоко.

— Бисмиллах! Как питательно золото! — восхитился эмир.

Но чудо, приняв восторг эмира за ослиный крик, продолжало гладить голову юноши, который жадно прильнул к золотоисточающей груди.

— Поистине велик аллах в забавах своих! — воскликнул эмир. — О ханум, сколько времени может стукаться о твои головы юноша без вреда для своей головы?

— Во имя утренней звезды, отойди, праздношатающийся по Майдану чудес! гневно ответило чудо. — Ты родился в счастливый день, ибо у меня только две руки и обе заняты, иначе, видит Хуссейн, я не замедлило бы научить невежду не мешать мне выращивать великих мудрецов.

— О кроткая ханум! Да сохранит тебя аллах, как благоухание в хрустальном сосуде, но разве нельзя хоть на четверть базарного дня оторваться от…

— Глупец из глупцов! Знай, мудрецы выращиваются столетиями, и если я хоть на четверть мига задержу свой взгляд на твоем ничего не значащем лице, то запоздаю на много солнечных лет, и мир будет рад обойтись без мудрецов.

— Избранная ханум с занятыми руками и свободным ртом, не твои ли мудрецы иногда появляются в эмирате, проповедуя истины, клянусь небом, вроде того, что «без крыльев невозможно летать, особенно над пропастью», или что «человек может переплыть море, перешагнуть горы, но выше своего носа ему не прыгнуть», или что «можно открыть новую звезду, но попробуй вылечить насморк», или…

— О презренный! Чем же вы благодарите моих питомцев за великие истины?

— Клянусь Меккой, женщина с мудрой грудью! У тебя нет повода к беспокойству, ибо аллах дал человеку немало способов проявить свою сущность: вскормленных тобою сначала жгли, потом жалели, что не дослушивали, ибо являлись последователи, извращавшие смысл поучений сожженного, их тоже за это жгли. Но мир обогащался твоими новыми питомцами, отвергавшими истины предшественников. Свидетель Хассан, за это их также жгли или замуровывали живыми, иногда вешали. Потом, по предопределению свыше, к ним привыкли, и калиф Харун-ар-Рашид даже издал для мудрецов особый ферман, где сказано: «Пусть существуют, но не размножаются». По этой причине, о плодовитая женщина, на них перестали обращать внимание, предоставив уличным мальчишкам, которые — поистине бич правоверных! — с криком: «Мудрец! Ийя, мудрец!» толпами бегали за ними. И правоверные сожалели, что сожженных еще жарче не отблагодарили.

— О рожденный шайтаном! О пресмыкающийся! — в ярости затряслось чудо. Тебе аллах в щедрости своей дал одну голову, но для эмира и это оказалось слишком много.

— Я сейчас узнал все в изобилии, но ничего веселого, — вздохнул эмир. О ханум с чрезмерной грудью! Зачем тратишь молоко на бесполезных, не лучше ли выращивать племенных ослов, столь ценимых эмирами?

— Аллах воздал каждому по силам его, — с ехидной скромностью произнесло чудо. — Я выращиваю мудрецов для вселенной, а среди эмиров и без моей помощи достаточно ослов.

Эмир почему-то обиделся. Он пощупал свои уши, потом поправил жемчужный султан на тюрбане, дотронулся до талисмана, обретя величие, воскликнул:

— Бисмиллах, сегодня во сне я видел рыбу! Где же наяву удача? И какой ответ может быть убедительным, если я не могу подкрепить его ножом палача?

Из этого затруднения его вывел невольник Али, мчавшийся к своему повелителю, подобно урагану. Охваченный восхищением, Али пытался обогнать свой собственный крик, сверкающие глаза его источали восторг.

— О эмир эмиров, спешу усладить твой слух радостной вестью об умножении твоего благосостояния! Молитвы твои услышаны аллахом, ибо четыре жены и шестьдесят шесть наложниц твоих родили по мальчику, прекрасному, как луна в четырнадцатый день своего рождения! По желанию аллаха, каждые шесть братьев старше других шести на одни только сутки.

— Неизбежно мне узнать, сколько времени я путешествую? — спросил, подумав, эмир.

— О господин мой, ровно девять месяцев и десять дней, Мохаммет проявил к твоему гарему приветливость и благосклонность, и я, не дыша, мчался сюда, желая поскорей обрадовать тебя многочисленным потомством.