За пределами просветления - Бхагаван Раджниш (Ошо)

И как я вижу, ты развиваешься в правильном направлении и двигаешься с искренним сердцем… Я слышал твои песни, в них есть сладостная боль, сердечная благодарность. Они сладостны, потому что нет ничего более сладостного, чем вступить в контакт с вечным, безвременным, бессмертным источником жизни.

Быть в контакте с мастером – значит косвенным образом быть в контакте с божественностью существования.

В твоих песнях есть сладость, и в них есть некая боль. Боль – потому, что слова бессильны выразить все то, что тебе хочется выразить. Тебе хочется петь… Твое сердце переполнено этим, но язык не способен это выразить. Твои музыкальные инструменты, какими бы совершенными они ни были, не могут привнести музыку тишины в мир звука. Это два диаметрально противоположных измерения.

Но твоя боль не разрушает красоты этой сладости; она делает ее еще более прекрасной, придает ей глубину. Она свидетельствует о твоем переживании и одновременно о неспособности выразить его. То, что может быть выражено, является мирским. То, что не может быть выражено, – священно.

И все художники – музыканты и поэты, живописцы и танцоры – миллионы лет пытались выразить невыразимое. Даже если они могут дать непрямой намек – просто палец, указывающий на Луну, – это уже большой успех. И тебе это удается.

Пой без всяких сомнений, не беспокойся о том, что тебя сочтут безумцем. Если мир не считает певца безумцем, значит, он вовсе не певец; если танцора не помещают в сумасшедший дом, значит, мир не дал ему свидетельство о таланте.

Все гении кажутся миру безумцами: «Что-то не так с этими беднягами».

Винсент Ван Гог, один из голландских художников, за всю свою жизнь не мог продать ни одной своей картины. Сейчас из тысяч написанных им картин сохранилось только двести, потому что никто не заботился о них. Ван Гог просто раздавал их своим знакомым; никто бы не стал покупать их. Люди боялись даже повесить его картины в своих гостиных, потому что их гости могли бы подумать, что хозяева дома сошли с ума: «Что за картины вы здесь повесили?» Люди брали его картины – чтобы не обидеть его, – благодарили его и бросали его картины в подвал, чтобы их никто не видел.

Теперь каждая его картина стоит миллион долларов. Что случилось за эти сто лет?

Самого Ван Гога посадили в сумасшедший дом, когда ему было всего тридцать два года. И посадили его туда за его картины – от него не было никакого вреда, он не был буйным, он никому ничего плохого не делал. Но всякий, кто видел его картины, был абсолютно уверен в том, что этот человек безнадежно болен. Ему место в сумасшедшем доме. Если он мог написать такие картины, он способен на что угодно…

Например, он всегда писал звезды в виде спиралей. Даже другие художники говорили ему: «Звезды – не спирали!»

Он отвечал: «Я тоже вижу звезды. И я вижу, что они – не спирали, но когда я начинаю писать их, что-то во мне говорит, что звезды – это спирали. Расстояние до них так огромно… Вот почему невозможно увидеть, какая у них форма. И этот голос во мне так силен. Я просто не могу не сделать того, что мне велит мое внутреннее существо».

А сейчас физики узнали, что звезды – это спирали. В мире художников это вызвало шок, потому что только один художник за всю историю человечества имел некую внутреннюю связь со звездами – и этого человека считали сумасшедшим. И именно потому, что его считали сумасшедшим, никто не хотел заказывать у него картины.

Его брат каждую неделю давал ему ровно столько денег, чтобы ему хватило на семь дней. Но он три дня в неделю ничего не ел – потому что, только сэкономив деньги на еде, он мог купить холст, краски и кисти. Живопись для него была важнее жизни.

Когда ему было тридцать три года, он покончил с собой. После того, как его выпустили из сумасшедшего дома, он написал только одну картину, которую там ему не давали писать. Он хотел написать солнце. На эту картину у него ушел один год. Он испортил себе глаза… Палящее солнце, горячее солнце… Целыми днями он смотрел на него – с утра до вечера, от восхода до заката. Он хотел, чтобы его картина заключала в себе все о солнце, всю биографию солнца.

Каждый, кто относился к нему с сочувствием, говорил ему: «Это уж слишком. Достаточно поизучать его один день, – солнце всегда одинаково».

Ван Гог отвечал: «Вы не знаете. Оно никогда не бывает одинаковым. Вы просто не смотрели на него. Я никогда не видел два одинаковых восхода, никогда не видел два одинаковых заката. И я хочу, чтобы моя картина была биографией солнца».

Целый год… с утра до вечера он наблюдал за солнцем… Он испортил себе глаза, но он продолжал писать свою картину.

И когда картина была завершена, он написал своему брату короткое письмо: «Я совершаю самоубийство не от отчаяния – ведь я один из самых счастливых людей в мире. Я делал то, что я хотел делать, несмотря на то, что весь мир осуждал меня. Моим последним желанием было отобразить всю биографию солнца в одной картине. Сегодня картина завершена. Я очень рад, и мне теперь незачем жить. Я жил, чтобы писать картины; моей жизнью была живопись, а не дыхание».

И он застрелился.

Его нельзя отнести к числу обычных самоубийц. Это не самоубийство – он сделал это не от отчаяния, не от тоски, не потому, что потерпел неудачу. Он сделал это потому, что достиг потрясающего успеха, тотальной реализации и увидел, что теперь ему незачем продолжать жить и просто ждать смерти… «Я сделал работу, которую хотел сделать».

Каждому творческому человеку необходимо понимать, что как только люди начинают думать, что с его головой что-то не так, он должен радоваться тому, что перешел границу мирского и посредственного. Теперь у него выросли крылья, которых у других нет.

И я вижу в тебе эту возможность, потенциал.

Медитируй и позволь музыке стать твоей медитацией. Пой и позволь пению стать твоей жизнью, самим твоим дыханием, биением твоего сердца.

В мире господствует очень глупая идея, что религиозны только святые. На самом деле почти девяносто девять и девять десятых процента святых не религиозны. Настоящих религиозных людей можно найти среди творцов – танцоров, поэтов, художников, певцов, музыкантов, скульпторов. Будущее принадлежит творческому человеку.

Прошлое принадлежало праведникам, которые не были творческими людьми. Они ничего не создали, их единственным достоинством было самоистязание. На самом деле все они были мазохистами. В более разумном мире их бы лечили, а не поклонялись им. Они были не святыми, а психически больными людьми. Но поскольку нетворческие люди доминировали, творцам приходилось очень много страдать. Их считали больными.

Будущее будет совершенно иным. Сейчас никто не может быть святым только потому, что он способен себя истязать. Такому человеку место в цирке.

У Тургенева есть прекрасный рассказ.

В одном цирке работал человек, все мастерство которого заключалось в том, что он мог голодать на протяжении сорока, пятидесяти дней – столько, сколько цирк оставался в одном городе. Все то время, пока цирк находился в городе, он голодал. Его проверяли доктора, люди следили за ним – он не принимал пищи.

Цирк переезжал из города в город, и затем он приехал в столицу, где оставался более сорока дней. И что такого в человеке, который голодает? На него можно посмотреть один раз – после этого он уже не вызывает никакого интереса. И через несколько дней люди забыли о нем.

Рядом с цирком было много палаток, но поскольку в палатку с голодающим человеком никто не приходил, ее поместили в самом конце. Так что о нем совсем забыли. Даже дирекция цирка забыла о нем, потому что он оказался никому не нужен. И он продолжал свое голодание после того, как прошло сорок дней, так как он забыл, что надо считать дни. Он знал только то, что, когда цирк переезжал из одного города в другой, в дороге ему давали еду.

Он умирал. И тогда кто-то вспомнил: а как там великий голодающий? Хозяин бросился к нему. Этот человек был на грани смерти, его голодание продолжалось девяносто дней. Девяносто дней – это предел продолжительности голодания для человека, если он здоров.

Его спросили:

– Ты что, с ума сошел? После сорока дней тебе нужно было сообщить об этом, нужно было позвать кого-нибудь.

Он ответил:

– Тому было две причины. Первая: я никогда не считаю дни. Вторая: постепенно я осознал, что, похоже, на этот раз времени прошло больше, чем обычно, но голодание стало привычкой. Теперь прием пищи создает для меня трудности. И когда вы переезжаете из одного города в другой, мне приходится очень тяжело. Сорок дней я голодаю… а в течение семи дней, пока вы переезжаете в другой город, прием и переваривания пищи становятся для меня ужасной пыткой. Я почувствовал облегчение от того, что срок голодания оказался длиннее.

В отношении голода нужно запомнить несколько вещей. Если вы голодаете, вы будете испытывать голод только первые три дня. Через три дня чувство голода начнет исчезать, потому что в организме есть аварийный механизм: в течение трех дней он ждет пищи – больше он ждать не может. Через три дня ваш организм начинает поедать самого себя. Именно поэтому вы худеете.