Падение Стоуна - Йен Пирс

И два дня в неделю я участвовал в торгах — но на свой лад. Вероятно, мне следует остановиться на этом поподробнее, так как оно лучше другого иллюстрирует истинную природу шпионажа. Едва приехав, я арендовал захудалую маленькую контору на рю Рамо, тщательно выбранную с тем, чтобы имела несколько выходов и возможность просматривать улицу внизу в обе стороны — Арнсли Дреннан обучил меня даже большему, чем я сознавал. Контора была хмурая, неуютная и дешевая — идеальная для моих нужд. Потом я зарегистрировал себя как Жюля де Брункера, маклера по экспорту-импорту, и от имени этого вымышленного джентльмена неопределенно голландского происхождения, написал некоему молодому человеку в немецком посольстве, который любительски занимался сбором информации. Этот приятный, но не слишком далекий малый пришел меня повидать, и я предложил ему информацию о будущих учениях британского флота. Сведения были интересные, хотя и совершенно безопасные, но он был счастлив их получить. На следующей неделе за ними последовали еще, и через неделю — новые, пока не настал момент, когда он начал задумываться, а что же мне нужно.

Ничего, сказал я, но сочту разумной платой любую информацию, какая ему попадется о передвижении французских войск в Северной Африке. Подобная информация не имела стратегического интереса для немцев, поэтому, недолго обдумав ситуацию, его начальники согласились.

Затем я связался с офицером в русском посольстве, в австрийском посольстве и во французской разведке и предложил им всем ту же самую информацию. Все достаточно заинтересовались, и от русских я со временем получил взамен сведения о новой французской пушке, от австрийцев — сведения о французской и немецкой дипломатической корреспонденции, а французы выдали мне характеристики немецкой брони — упорядоченная, эта информация была передана в компании Джона Стоуна и помогла устранить некоторые недостатки в производстве британской стали.

Так оно и происходило: я действительно был брокером, покупал информацию и перепродавал ее. Достоинство информации в том, что в отличие от золота ее возможно воспроизвести в точности. Одни и те же данные о кораблестроении в Британии, например, можно обменять на сведения из полдюжины различных источников, и каждое из них, в свою очередь, способно многократно умножиться. Поэтому я поставил информацию о новой двенадцатидюймовой пушке «Виккерса». А взамен получил подробные сведения о новой гаубице на вооружении немецкой армии, потребностях австрийской армии в лошадях, позиции итальянского правительства по переговорам в Северной Африке и истинной политике французского правительства в отношении британского влияния на Верхнем Ниле. Характеристики немецкой гаубицы были обменены затем на новую информацию. Прелесть системы заключалась в том, что ни от кого конкретно я не требовал сведений, способных нанести вред его собственной стране, а запрашивал материал сам по себе безвредный (пока не будет совмещен со сведениями из других источников) или потенциально опасный для иностранного соперника. Шпионы в большинстве бюрократы; у них есть хозяева, которых надо удовлетворять, и при ведении дел они должны принимать это в расчет; поставляя информацию, я облегчал им жизнь, поэтому они считали меня человеком, с которым полезно вести дела. Разумеется, практичной моя система оставалась ровно до тех пор, пока я обладал монополией на метод, иначе одна и та же информация всплывала бы снова и снова.

С очень небольшим, так сказать, начальным капиталом я стал пожинать недурные прибыли, и не думайте, что от меня укрылось сходство моего подхода с подходом Элизабет. Мы оба торговали специализированным товаром и использовали слабости рынка, чтобы продавать одно и то же многим потребителям одновременно. Успех зависел от того, чтобы каждый потребитель не подозревал о существовании остальных. Эта опасность подстерегала нас обоих.

Так, в тот период, когда я старался увлечь себя Угольной биржей, единственное мое истинное отвлечение исходило от Элизабет. Меня заинтересовали ее акционеры. Надеюсь, вы понимаете, что не из каких-либо вуайеристских соображений, а ради самой информации. А потому, вернувшись в Париж, я велел Жюлю, моему верному и натасканному пехотинцу, занять позицию вблизи ее дома, чтобы наблюдать за посетителями.

Полезный парнишка, этот Жюль. Он был сыном Роже Маршана, отставного солдата с неизлечимой неприязнью к дисциплине, связанной как с армией, так и с более обычной оплачиваемой работой, которого держал у себя на неполный день Томас Барклай.

— Поскольку ногами работать будете вы, пусть Роже вам помогает, — умолял Барклай, хотя одного взгляда на Маршана (который слегка покачивался, когда нас познакомили) хватило, чтобы я сказал, что никак не могу лишить его столь полезного сотрудника.

Главной проблемой являлся не Роже (хотя понятие «абсолютная надежность» к нему было неприменимо), а его жена и несколько детей, чьи потребности сильно превосходили способности бедолаги их прокормить. Коробка с деньгами на мелкие расходы «Таймс» постоянно подвергалась набегам — сначала Барклая и позднее меня самого в отчаянной попытке выдворить несчастную из конторы, куда она являлась, когда считала, что до голодной смерти остается всего несколько часов. Роже относился к этому на удивление беспечно. Обязанности семейной жизни, по его мнению, не подразумевали, что он обязан семью кормить.

Озарением с моей стороны было решить проблему, наняв в помощники сына и тем самым гарантировав поступление дохода в руки матери, чтобы денежный поток не отводился бы на утоление жажды отца, а заодно я заручился услугами одного из самых полезных людей, кого когда-либо знал.

Мне несвойственно тратить время на описания характера шестнадцатилетних подростков, но поскольку молодой Жюль теперь влиятельная фигура во Франции и поскольку я с гордостью могу претендовать на то, что сделал его таким, думаю, стоит ненадолго отвлечься на надлежащий рассказ о нем.

Как я и говорил, он был старшим сыном в бедной семье, с отцом ленивым пьяницей дружелюбного нрава, и матерью, суетливым комком нервов, которая жила в вечном мареве кризиса и отчаяния. В одной комнатушке ютились родители и пятеро детей, некоторые из них были самыми плохо воспитанными и омерзительными младенцами, каких я только встречал. Что они не закончили свою жизнь в тюрьме или хуже того, они обязаны главным образом трудам Жюля, который взял на себя тяготы родительства, по праву принадлежавшие другим. На деле к двенадцати годам он был закоренелым преступником, экспертом по части краж овощей и фруктов с рыночных прилавков, молока из молочных, сосисок и мяса из фургонов поставщиков, одежды из магазинов. Также он совершенствовался в карманничестве, пока я не убедил его, что эта карьера не слишком разумна.

— Риск чересчур велик, а прибыль не поддается подсчету, — строго сказал я, грозя ему моим бумажником. — И, как я понимаю, наказание во Франции за подобную деятельность исключительно сурово. Ты слишком молод, чтобы следующие несколько лет провести в тюрьме. Ее вообще лучше избегать.

Он не вполне понимал, как расценивать мои замечания: в конце-то концов, я поймал его руку у себя в кармане и крепко сжал запястье, чтобы он не сбежал. Он пискнул от боли, стараясь вывернуться и привлекая взгляды прохожих на рю де Ришелье, по которой я возвращался с ленча. Я подождал, пока он поймет, что от меня не освободиться, и не успокоится.

— Хорошо, — сказал я, когда трепыхания стихли. — Насколько я разбираюсь в подобных вещах, никогда, никогда не следует работать в одиночку, тебе требуется кто-то, кто бы отвлекал внимание лица, чьим бумажником ты восхищаешься. Во-вторых, неразумно красть у джентльмена: джентльмены гораздо нелюбезнее и более склонны к насилию, чем простой рабочий люд, и не помешкают вызвать полицию. Собственностью владеет только тот, кто умеет эту собственность сохранить. В третьих, как и большинство хорошо одетых людей, я держу в бумажнике очень немного наличных денег, а гораздо больше — в банке. Если хочешь серьезный куш, предлагаю тебе обратить свое внимание вон туда.

Я махнул ему за спину на фасад «Креди Лионэ», едва видимый на бульваре позади нас.

Он таращился на меня со все возрастающим сомнением и начал опасливо переминаться с ноги на ногу.

— Ты голоден? У тебя изможденный вид. Возможно, ты крал, чтобы купить себе сносный обед?

— Нет, — презрительно отозвался он. — Я хочу сказать, я голоден, но…

— В таком случае, молодой человек, позволь предложить тебе добрую миску супа и хлеб. Содержимое этого бумажника почти уже было твоим, и, на мой взгляд, такая близость к триумфу не должна остаться без возмещения.

Он посмотрел на меня прищурясь, но не возразил, когда я повел его — все еще очень крепко держа за запястье — вверх по лестнице в bouillon[7] на противоположной стороне улицы.