Ричард Длинные Руки — Вильдграф - Гай Орловский

— Принцесса! — воскликнул конунг радостно. — Как хорошо, что я вас встретил!..

Она в удивлении вскинула брови.

— С чего бы?

Он учтиво поклонился.

— Надо бы сказать, что встреча с такой совершенной красотой — всякий раз счастье… и хотя на самом деле все так, но от меня ждут мудрости… гм… и хотя она начисто выпархивает из моей головы при виде вашей совершенной красоты…

Она прервала, лучезарно улыбаясь:

— Вы это говорили, любезный конунг!

Я попытался отступить, чтобы не оказаться в роли подслушивающего, это совсем не то, что внимать тайному сборищу заговорщиков во главе с Раберсом, там я — бравый лазутчик, вызнающий важные секреты, а здесь — свинья рогатая…

Соблазн скользнуть в личину исчезника с сожалением отпихнул. Если кто издали увидит меня поблизости — не удивится, варвар любопытствует и поражается громадности дворцового сада, его деревьям и прирученным животным, но если хотя бы один из людей Ланаяна, что наверняка владеют нужными амулетами, заметит призрачно-багровую фигуру исчезника, тут же поднимется тревога.

Оба вождя смотрели на принцессу бесстрастно, даже не поклонились, а конунг продолжал с поклоном:

— Да-да, ваша совершенная красота смешает мысли любого мудреца… Но я еще и конунг, потому я прежде всего отец своего племени и тем людям, кто вверяет себя моей заботе. А как конунг, позвольте заверить вас, что при всем восторге вашим совершенством еще больше уважаю вас и восторгаюсь вашим умом! Даже больше, чем красотой. Красоту видят все, а ваш блистательный ум и вашу цельность характера — только такие же, равные вам.

Она тоже не повела в сторону полевых вождей даже бровью, подумаешь, дикари немытые, смотрела настороженно на конунга.

— Это вы к чему? — поинтересовалась она.

Он сказал с обаятельной улыбкой, что так неестественно смотрится на его жестоком лице:

— Вы прекрасная пара с ярлом Элькрефом. У вас все хорошо, вам сейчас не нужна моя помощь…

Она произнесла с удивлением:

— Конечно, не нужна! Мы в безопасности, у нас все прекрасно…

Он поклонился.

— Простите, я выражаюсь сумбурно, но обстоятельства… Я сам слышал гнусные слухи, что якобы усиливаю свои позиции в королевстве для того, чтобы потребовать у короля вас в жены.

Она отшатнулась.

— Правда?

Он поспешно выставил перед собой руки.

— Я что, похож на сумасшедшего? Ваша светлость, я никогда бы не стал претендовать на вашу руку, будь я ниже, выше или ровней вам. Более того, есть и намного более важные причины…

Она спросила невольно:

— Какие? Вы женаты?

Он отмахнулся.

— Нет, но дело не в этом. Даже был бы женат, нам можно брать до четырех жен. Причина куда важнее…

— Говорите, — потребовала она. Спутники конунга чуть поморщились, но оставались прямыми и неподвижными, как чингачгуки на костре. — Что у вас такое важное?

— Можно, — спросил конунг преувеличенно серьезно, — я буду с вами предельно откровенен?

— Говорите, — повторила она уже настороженно.

— Ваша светлость, — сказал он, — вы… слишком хороши. Простите за откровенность, но… я никогда бы не был с вами спокоен. У вас есть ум, сила, решимость, целеустремленность. Вы стали бы величайшим человеком… родись мужчиной. Мне, уж простите, жена нужна попроще. Простая женщина, для который я буду богом. Для вас же поставить мужчину выше себя — немыслимо. Потому я и говорю вам совершенно искренне: хочу вас видеть в друзьях, готов вам помогать, если вам это вдруг понадобится, но сам я не претендую на вашу руку!

Настороженность медленно уходила с ее лица, глаза чуть сощурились, а губы дрогнули в улыбке.

— Довольно откровенно, — произнесла она насмешливо. — Спасибо. Я знаю, многие думают так, но вы все выразили и в словах. Спасибо! Думаю, мы с вами можем быть друзьями.

Он поклонился и поцеловал ей руку. Я наблюдал, как она удалилась с довольным и величественным видом, не понимая, что эта хитрая тварь усыпила ее бдительность, а когда захватит власть, брыкаться будет поздно. Такие люди обожают покорять, нагибать, ломать непокорных. Он обязательно возьмет ее в жены, чтобы ежедневно давать ей понять, что сильнее, главнее.

Один из вождей, кряжистый и кривоногий, олицетворение кочевника, что и спит на коне, сказал с враждебностью:

— Да, твой сладкий язык любого зачарует. Но зачем ты привел нас сюда, в смрадный город глиноедов?

— Мы получим больше, — заверил Бадия, — чем получали когда-либо люди степи и ветра. Если не считать первых Людей Моря, что высадились на этот берег! Поверь, Эмекток!

Второй вождь молчал, а первый, который Эмекток, спросил с недоверием:

— Что именно получим?

— Контроль над городом, — заверил Бадия, — это больше, чем дань. А затем и контроль над королевством.

— Зачем нам этот мелкий контроль? — спросил Эмекток упрямо. — Разве мы не хозяева всему Гандерсгейму?

— Мы не пользуемся своей властью, — сказал Бадия. — Нам в своей гордыне достаточно, что победили, что нам кланяются, а нашему Мечу в городах ставят победные памятники, напоминая глиноедам о их разгроме и унижении. И все наши кочевники почему-то считают, что этого достаточно! Глупцы.

Эмекток сказал резко:

— Мы все с детства помним, что в городах превращаемся в никчемных существ, а затем исчезаем. Потому все племена строго исповедуют Закон Степей. Это закон выживания! А ты предлагаешь после короткой сладкой жизни в городах всем нам исчезнуть, как гордому и отважному народу чести и доблести?

Бадия молчал, отводил глаза. Я видел, что конунг поколеблен, Эмекток говорит не только с напором, но и со страстным убеждением, что говорит не он, а через него вещает мудрость поколений. И, похоже, сдвинуть его с позиций непросто.

— Мы не исчезнем, — проговорил наконец Бадия.

— У нас останутся только имена, — сказал Эмекток еще резче. — А вот кем мы станем?

Бадия огляделся по сторонам.

— Послушай, Эмекток, — проговорил он тихо, огляделся еще и приглушил голос почти до шепота, — послушай и ты, Бадрутдин. Я никому этого еще не говорил, но, вижу, вам сказать можно и нужно…

Он сделал паузу, глядя испытующе, Эмекток сказал резко:

— Сомнение оскорбительно.

— Прости, — сказал Бадия и приглушил голос. — Словом, я скажу вам то, чего никому еще не говорил. Только вам, потому что вы — лучшие! На вас держится племя, в вас живет и рвется наружу неукротимый воинский дух кочевого народа, рожденного в доблести и для доблести… В общем, я только делаю вид, что хочу влиться в городскую жизнь и принять ее такой, какая она есть. Да, это гибель для нас, как для самобытного народа. И я этого не допущу.