Ричард Длинные Руки — Вильдграф - Гай Орловский

Сарканл прогудел густым тяжелым голосом:

— Темный он какой-то… И слишком в нем много неясного.

— Он же не просто гонец от старшего брата к младшему, — возразил кто-то из зала. — Он посол, как сам сказал!

Раберс раздраженно отмахнулся.

— Назваться может кем угодно!.. Но я согласен, такого вообще лучше изгнать или как-то удалить из королевства. Пока неприятности не захлестнули и нас.

— Он отважен, — пробормотал Сарканл, — даже слишком… Конунг рассвирепел, когда этот дикарь побил его сильнейших бойцов. Я видел, с каким трудом он сдерживается. Но пока улыбается! Конунг не похож на остальных варваров. Те открыты, этот хитер…

— Похож на нас, — сухо заметил Иронгейт.

Фангер сказал визгливо:

— Конунг уже укрепился здесь. Даже мы поддерживаем его почти открыто. А этот десятник… откуда его принесло на нашу голову?

Раберс пожал плечами.

— Степные племена — бурлящие котлы. Там постоянно рождаются герои с неистовой жаждой подвигов и славы. Большая часть гибнет в схватках друг с другом, но самые яркие идут искать приключений дальше. Побеждают лучших в племенах по дороге, и очень гордые едут дальше, дальше…

— Лучше бы он сломал шею по дороге к нам, — пробурчал Сарканл.

— Надо помочь, — сказал Раберс с недоброй улыбкой. — У нас спокойное благополучное королевство. Нам не нужны возмутители. Даже конунг не случайно старается вписаться в наш быт и наши обычаи. У нас вообще никто не носит оружия, кроме городской стражи. И охраны дворца. А этот разгуливает с мечом за спиной!

Брешешь, возразил я беззвучно. Я видел мужчин при оружии. Правда, не местные, а вроде меня. Но главное — все люди конунга вооружены до зубов. Разоружатся ли, когда полностью впишутся в местный быт, неизвестно…

Сарканл тяжело повернулся в кресле, вокруг сдвинулись волны кишечно-коричневого цвета.

— А если они схлестнутся с конунгом? — произнес он гулким голосом. — Ну и что? Не думаю, что ярость Бадии заденет нас. Он знает, что этот десятник просто один из приезжих. Просто привез новости гостю Его Величества короля Жильзака.

— Так дайте ему ответ в зубы, — потребовал Иронгейт, — и пусть везет обратно!

— Уже получен, — сказал всезнающий Фангер. — Ярл Элькреф составил письмо брату и передал этому десятнику.

— Что в том письме?

Фангер развел руками.

— Даже не пытался узнать… из-за ничтожности интереса. Нам какая разница, будет ярл Элькреф или не будет возвращаться в свое племя? Он и здесь не больше мелкой рыбешки.

— А что десятник сделал с письмом?

— Набирается сил перед дальней дорогой! Скоро уедет.

Раберс пробормотал:

— Мы не вольны ему приказывать. Насколько знаю, он вольный степняк, его крохотное племя далеко и ярлу Эльк-рефу не подчиняется. Как и его брату. Передать письмо — было просто любезностью попутчика.

— И чего он тут торчит?

— Он только приехал, — вступился Фангер. — Правда, сразу же подрался с челядью Его Величества, из-за чего немедленно привлек к себе внимание.

— Иначе кто бы его заметил, — вставил Иронгейт желчно.

— А потом, — закончил Фангер, — то ли подвиги, о которых никто не знает, то ли слухи о них…

— Может быть, — с раздражением в голосе спросил Иронгейт, — ему денег дать на дорогу? Коня перековать, запасы купить?… Что нужно, чтобы убрался немедленно?

Раберс сказал со вздохом:

— Степняки слишком помешаны на чести, гордости.

Он денег не возьмет, а уедет только тогда, когда захочет. Даже когда восхочет! Мне кажется, он сам уже зол на конунга.

И жаждет с ним схватки.

Фангер воскликнул тонким голосом, я видел, как его затрясло, распространяя по залу кисло-тошнотворный цвет резеды:

— Только этого недоставало! Они же разнесут весь дворец!

— Если бы только дворец, — пробормотал Иронгейт. — А вот город…

— Может быть, предложить ему выполнить какое-то поручение на противоположном краю Гандерсгейма? За большую награду. И еще пообещать почести, конечно.

Раберс буркнул:

— А нам это зачем?

— Он может погибнуть, — пояснил Фангер, — по дороге туда, может — на обратном! А еще наверняка погибнет там, на месте, если придумаем что-то невозможно трудное…

Я видел, как лица у всех посветлели, сам подумал, стоит ли браться, смотря что пообещают в награду, но Раберс устало махнул рукой и заявил раздраженно:

— Перестаньте! Такие люди все делают по-своему. Никаких поручений он брать от нас не восхочет.

— Почему? — спросил Фангер обиженно. Раберс фыркнул:

— Они ж гордые!

Ну, не настолько, мелькнула у меня мысль, смотря что предложили бы. Ну да ладно, они думают обо мне лучше, чем я о себе сам, так что постараюсь соответствовать народному мнению.

Самый пугливый из активных заговорщиков, Фангер, пропищал тонким голосом:

— Как собрание думает, десятник все-таки ввяжется в противостояниие с конунгом?

Иронгейт пожал плечами.

— Кто знает. Варвары непредсказуемы. Им резоны не указ, они прислушиваются к внутреннему голосу чести. Что тот скажет, то и делают. А мы хоть стой, хоть падай от того, что получается.

Раберсу, похоже, надоел разговор, что ушел в сторону, сказал нетерпеливо:

— В любом случае, это касается только этого безрассудного десятника и конунга. Оба степняки, оба считают себя великими героями, оба предпочитают решать сложные вопросы простыми ударами мечей. Вот пусть и решают.

Я чувствовал, собрание подходит к концу, скоро все хлынут к дверям и сомнут меня. Стражи так и не ощутили, когда я осторожно поднялся, затаив дыхание, и на цыпочках пробежал за угол, где в глубокой нише вышел из незримности и уже гордо-деловым шагом удалился.

Конечно же, никто не сомневается в исходе схватки конунга и десятника. Конунг не только умелый воин, но и умный, осторожный, предусмотрительный. А я, понятно, только умелый…

ГЛАВА 3

Воздух чистый и свежий расцеловал меня, едва я ступил за дверь. Почти с чистого синего неба по саду бьют крупные редкие капли летнего дождя. Солнце просвечивает все капли, и они сверкают в падении ярче бриллиантов.

Он прекратился раньше, чем ноги вынесли меня из-под навеса. Я почти ослеп от бьющего солнца не только сверху, но из-под ног, с мокрых листьев деревьев, отмытых камней обычно запыленных стен.

Голова закружилась от бездны света, я чувствовал себя странно, инстинкт вел в сад поглубже, спасаясь от ярких лучей, здесь все дремлет, отягощенное жарой и зноем, терпеливо ждет вечерней прохлады. Узоры светотени скользят по дорожке взад-вперед, откликаясь на едва слышный ветерок далеко вверху, воздух неподвижный, как в неглубоком и прогретом до дна озере.