Приговоренный к власти - Александр Горохов

— Да что уж теперь прятаться! — засмеялась Наталья Васильевна в трубку. — Не сегодня-завтра он тебя вычислит. Все равно ты с ним рано или поздно столкнешься, а память у него, сам слышал, сильная, и он тебя узнает… Хорошо…

Она положила трубку на аппарат.

— Что тебе еще неясно? Наша беседа завершается.

— Вы так и не сказали главного. Почему меня и Журавлева не убили сразу?

Женщина насмешливо улыбнулась.

— В первый день тебя спасла отличная игра в футбол. Помнишь?

— Еще бы. После того матча Диянов за меня заступился. Это я понял еще тогда.

— Правильно. А потом у тебя проявился другой ангел-хранитель.

— Вы? — с сомнением глянул Лешка.

— Что ты! Я предлагала тебя ликвидировать в первую же твою ночь на даче Топоркова! Но дело сложилось так… Романтическая история, выпей, чтобы поверить. Давай, мой дорогой, за любовь!

Она дотянулась до чистого бокала на отдельном столике, Лешка налил вина из новой бутылки и они чокнулись.

— Ну за любовь, — Лешка допил свой бокал.

— Так вот, Алексей Дмитриевич. Через пару дней после того, как ты был отправлен в Афганистан, Алена — случайно или, я думаю, прилагая к тому усилия, прознала про наши… м-м… неофициальные дела, наш подпольный бизнес. Девочка она умненькая, где-то подслушала, в какие-то бумаги залезла и очень скоро узнала так много, что смогла поймать нас на крючок! Понял? И она заявила, что если с тобой что случится — мы все сгорим! Все! Включая папашу! И тогда папочка из горячей родительской любви встал на ее сторону. А Топорков нам нужен! Топорков идет к власти, и не сегодня, так завтра будет президентом! Его любят в армии, полюбят и везде. И потому, потакая капризам любимой дочери, он взял тебя под охрану, одновременно возненавидев. А мы возились с тобой, черт побери, все эти годы! Как последняя прислуга, отчитывались перед Аленой, как ты живешь, с кем, здоров ли, не чихаешь ли и какой у тебя стул! Ее замужество с Охлопьевым ни черта не решило! Потому что эта сука при постоянной течке продолжала охранять каждый твой шаг. Передышка была только тогда, когда ты сидел в лагерях! Ты давно бы гнил в земле вместе со своим Журавлевым, но в руках этой маленькой стервозы оказалась такая информация, которая могла размолоть нас всех в порошок! Дюжина сильнейших мужиков не могла справиться с одной девчонкой. Папа Топорков безумно любит доченьку, доченька грезит о тебе. Из-за этого ты до сих пор жив! Понял?

— Да, — с трудом ответил Лешка. — Понял.

— У тебя будет все, Алексей, — твердо и серьезно сказала она. — Охлопьев отлетит в сторону и не пикнет, как только ты этого захочешь. О деньгах, сам понимаешь, думать тебе не придется. О наших возможностях ты представление имеешь. Ну, а напоследок, повернись, — Наталья Васильевна сделала жест рукой назад, — напряги память и сделай выводы.

Лешка послушался и повернулся.

Из глубины зала неторопливо шел невысокий, кряжистый мужчина в черных брюках и белой сорочке, в легкой белой каскетке с длинными козырьком на голове. Козырек шапчонки прикрывал его лицо, и когда он приблизился к Лешке шагов на десять, то скинул каскетку, и над могучим лбом блеснула отполированная лысина.

— Большой майор?! — подскочил в кресле Лешка. — Да я же столько вас искал! Вы так были мне нужны, чтоб вытащить из лагерей! Отец мой вас искал, Санька Журавлев, вы словно сквозь землю провалились!

— Вот и нашел. Пусть я для тебя так и останусь Большим майором.

— Подождите… Но вы же тогда, в те дни, защищали Белый дом! Вы отправили нас остановить вертолеты Топоркова!

— Да. Мы сражались за нашу победу. Вышло не совсем так, как хотелось. Но все еще впереди. Позиции в борьбе могут меняться. Ведь меняется время, не так ли?

— Да… Конечно, — ошеломленно сказал Лешка. — Многих из людей августа девяносто первого жизнь развела по разные стороны баррикады… Многих.

— Конечно, — сказал Большой майор. — Достаточно взглянуть на тех, кто у власти, на обе палаты парламента, на тех, кто борется сейчас за кресло президента на грядущих выборах. Достаточно взглянуть и вспомнить, какие окопы они занимали в августе девяносто первого. Жизнь всех слегка перемешала и расставила по местам. И подумай раз сто, лейтенант… прежде, чем кого-то назвать предателем.

Лешка через силу, бледно улыбнулся.

— Вы возвращаете мне мое звание?

— Ну, что ты. Мы тебе значительно повысим звание. Смотря как решишь. По-моему, тебе все уже ясно. Полагаю, что тебе нужно все хорошенько обдумать. Спокойно, уверенно, неторопливо. Наталья тебе все рассказала, соврала по мелочам, но ее предложение я подтверждаю. Мы будем у власти. У всех видов власти. Вопросы есть?

— Нет…

— Тогда до встречи… Увидимся.

Он вышел в те же двери, из которых появился.

Наталья Васильевна опустила трубку внутреннего телефона, а Лешка даже и не заметил, что она с кем-то негромко говорила.

— Мы с тобой, кажется, уже все выяснили? — спросила она.

— Да… Пожалуй. Жестоко нас всех перевязало.

— Разберешься. А чтобы все было совсем ясным, повернись вон туда, вон в ту сторону.

Лешка безнадежно повернулся.

В парадных дверях стояла Алена. За руку она держала девочку — смешную куклу лет шести, одетую точно, как мать, — в джинсики и зеленый свитерочек.

Лешка поднялся и пошел к ним навстречу.

Алена отпустила руку девочки и громко крикнула:

— Наталья! Уйди отсюда! И выключи свою связь по дому!

— Конечно, конечно.

Он смотрел на Алену и слышал по стуку каблуков, что Наталья Васильевна вышла из зала.

— Это твоя дочь? — глуповато спросил Лешка.

— Да.

— И вы здесь живете?

— Нет, рядом. Мы пришли, чтоб ты нас увидел.

— Увидел.

— Я знаю, что тебе предложили, Леша.

— Понятно, — промямлил он.

— До этого дня я делала все, что могла. Но больше не могу. Мои силы и возможности кончились. Теперь все в твоих руках. Мое будущее, твое и ее. Но мы не навязываемся. Поступай как считаешь нужным.

Девчонка молчала, смотрела на Лешку и улыбалась.

— Она всегда такая молчунья?

— Нет. Она тебя разглядывает. Отец сказал, что у нас с тобой мог бы быть еще один выход.

— Догадываюсь, — усмехнулся Лешка. — В этой компании всегда предлагают три выхода. Можно уехать, исчезнуть, начать другую жизнь, так?

— Да.

— Это чепуха, Алена. Не получится. Мы увязли так, что никакой новой жизни не начнешь нигде. Надо тянуть эту.

— У тебя есть решение?

— Иди домой. Я тебе скажу его попозже.

— Хорошо. Коврижка, скажи дяде Леше «до свидания».

— До свидания, — сказала девочка.

— Я зову ее так с первого дня.

Ответить на это Лешка не сумел. Молча смотрел, как они вышли из зала и дверь за ними закрылась.

Он сел к столику, вылил остатки вина в бокал и выпил его залпом.

Звякнул телефон, и Лешка, поколебавшись, снял трубку.

Наталья Васильевна сказала весело:

— Значит, общий вывод такой. Все понимают, что решение для тебя сложное, думай до утра. А потом, в зависимости от твоей позиции, будем решать мы. Хотя наши предложения ты знаешь. Третьего выхода на этот раз не будет. Ты знаешь чересчур много. Знаешь все. Утром свое решение сообщишь мне — Большой майор уехал.

— Ясно, — ответил Лешка и положил трубку.

Охранник с автоматом уже стоял в дверях и делал Лешке знаки на выход.

Его вернули в ту же кладовку, но в ней произошли перемены, появились диван с подушками и пледом, маленький японский телевизор, на столе — добротная закуска и несколько бутылок.

На этот раз охранник запер дверь, лязгнув замком, и через секунду стало тихо, как в могиле.

Время шло медленно, словно растягивалась мягкая резина.

Лешка глянул на часы. Без четверти семь вечера. До рассвета около полусуток. За это время никто не хватится его разыскивать, да и к чему — если даже и найдут, то это ничего не решит.

Лешка растянулся на диване, прикрылся пледом, не мигая, уставился на свет лампочки без абажура под потолком и медленно стал прокручивать в памяти прожитые годы. Он знал, что завтра его дни кончатся. Свет лампочки слепил глаза и становился то красным, то режуще зеленым, а потом сгустился, и все закрыла темнота. Никакого решения он и не думал принимать. С горечью вспомнил Вово Раздорского, все и вся продавшего за деньги и заграницу, с еще большим отчаянием — Саньку Журавлева, который жил бок о бок с человеком, предающим его каждый день, вспомнил глупого пропойцу Авдюшко, умершего неизвестно за что, всплыло развороченное пулей лицо Ланы, выплыло из темноты кинжальное, безгубое лицо Араба, а потом исчезло и оно, а откуда-то издалека послышался серебряный звук Алькиной трубы.

Сквозь забытье он услышал, как заскрипел замок в дверях, но не повернулся, пока не почувствовал, что человек вошел в кладовку, тронул его за плечо, и сиплый голос произнес: