Случай на станции Кречетовка - Валерий Владимирович Рябых
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Женщина ты видная, красивая, справная, хозяйственная, — и чего мужики нос задирают… Не будь женатым, серьезно бы посватался… А там, глядишь… детишек нарожали бы, у нас с Танюшкой ничего не получалось, — Ширяев знал, что подло говорит, но чутье подсказывало — делает все правильно. — Ты, Устинья, клад, а не женщина, уверен скоро найдешь долгожданное счастье. Бог правду видит, знаю, пренепременно поможет…
Да, похоже, получилось, что Роман Денисович подобрал к Устинье нужный ключик.
А та уже распрямилась, приосанилась, воспряла духом. Щеки зарделись, взгляд стал томным, влажным, груди заколыхались, тело пыхнуло жаром. И понятно уже, что там надумала хитрюга — ребенку ясно… Устинья жеманно улыбаясь, без околичностей предложила Роману Денисовичу выпить по стаканчику винца. И уже было направилась за графинчиком и снедью.
А Ширяев подумал тогда вовсе не радостно, что бабенка завелась с пол-оборота и уже готова раздвинуть ноги. Да, видимо, не рассчитал, поспешил и перегнул палку… Нужно немедля давать задний ход, иначе «впиздишься по полное не хочу», как говорят шоферы. Сославшись на то, что начальник уже заждался, а инженер как-никак человек подневольный, Роман Денисович, грешным делом, поспешил ретироваться. А то еще чуть-чуть и вожделеющая мегера, чего доброго, возьмет и изнасилует…
Но проделал отступление Ширяев чинно и гладко, обходительно, используя только благородные (в понимании торговки) слова. Прикинувшись простофилей, даже чуть влюбленным олухом, назначил Устинье встречу, свиданье на завтрашний вечер. Хотя знал наверняка, что не придет. Однако, если быть честным, пышная грудь Устиньи с выступающими сквозь ткань сорочки набухшим сосками, уже начинала волновать фантазии Романа Денисовича. Неужели разведчик повелся на эту пошлую бабенку… Альберт Арнольд — выходец из патрицианского сословия, окончивший Preusische Kriegsakademie, человек воли и долга, ни разу, не изменивший ненаглядной Танечке-Танюше запал на презренную торговку. Да, видимо прав старый еврей Фрейд — сексуальный инстинкт нельзя игнорировать, можно только временно подавить, что крайне не желательно, ибо чревато сбоями в психике…
Покинув, возбужденную от игривых речей шинкарку, инженер направил стопы в сторону собственного дома. Идти было не далеко, менее полкилометра — миновать два проулка, и окажешься у родного порога. Пройтись по тенистым улочкам Кречетовки в предзакатную пору одно удовольствие. Июньский воздух необычайно чист и свеж, ощущение такое, что не только дышишь, а пьешь густой, живительный настой. А вокруг разлит покой и благостное умиротворение, будто и нет войны. И нет ничего, чтобы могло о ней напомнить, даже бумажные перекрестья на оконных стеклах не бросаются в глаза в этот час. На улицы высыпали ребятишки: малыши, мал мала меньше роятся под присмотром мамочек, дети постарше резвятся отдельными стайками, особняком девочки и мальчики. Что сказать — идиллия счастливой жизни, которая разрушится в любое мгновенье, стоит взвыть деповскому ревуну, стоит прокаркать черному зеву репродуктора на телеграфном столбе.
* * *
И ему — немецкому разведчику в стране, с которой воюет Vaterland, вовсе не безразлично, что прежний миропорядок чужого народа грубо перечеркнут, отменен войной. Жизнь продолжается, но для сотен тысяч людей идет под откос, а иные теряют… заложенный в существовании смысл. Удручают не только бытовые лишения, карточное нормирование, прессинг на работе, гораздо хуже — нервическое ожидание худшего, постоянные волнения и леденящий душу страх, и наконец, жуткие похоронки, обрекающие на вечную скорбь.
Справедливо ли это… неужели — так русским и надо, поделом ненавистному славянскому племени… Альберту горько видеть сирот детишек, вдов-матерей — женщин еще молодых (в сравнении с ним), стариков с потухшими глазами, еле ковыляющих по тенистым улочкам… Неужели эти люди — враги, это что — второсортный сброд, холопы — для грядущих властителей-немцев, недочеловеки, нестоящие не только жалости, но даже и подобия сочувствия. Да нет, категорически нет! А он сам — кто он сам? Если говорить честно, то такой же русский, русский немецкой национальности. И это вовсе не чужой, не постылый и ненавистный, — это его народ. Он живет здесь, на этой русской земле уже тридцать лет. Боже мой, боже мой…
Но почему так сложилось? И мужчина вспомнил детских друзей, ребят гимназистов из русской Вильны. Разве тогда желал приятелям зла… — да нет, ни за что… Даже на той — первой войне, в том окопном противостоянии — Альберт, германский офицер не желал русским зла. Поражения — да! А зла, катастрофы, гибели — никогда…
Инженер решил прервать терзавшие сердце размышления. Он чисто по-человечески, по-христиански любит людей в Кречетовке, жалеет несчастных и против людских мучений и страданий. Единственное, что хочет, так это военного разгрома Красной Армии. А последующая смена власти, социального строя, того режима, называемого советским и большевистским не его ума дело. Арнольд только за проигрыш России в войне, мыслит как чисто военный разведчик и задача у него простая.
И потому, перво-наперво следовало найти способ известить завербованного человека в оперативном пункте ДТО. Что по приближающей ночи выполнить нелегко. Впрочем, в распоряжении инженера мотоцикл Л-300 «Красный октябрь», с сигнальным рожком на рулевой стойке. Но тот стоит у проходной к корпусу ПТО, да и ключи зажигания у дежурного по депо. «Ленинградец» предназначался для курьерских надобностей, и в том числе для оперативной доставки поездных бригад. Инженер по оборудованию пользовался мотоциклом для объезда удаленных пунктов депо. Таковым и являлся участок оборотного депо, расположенный в горловине южной горки. Собственно, это пункт малого технического осмотра не приписанных к парку депо транзитных паровозов. Оттуда можно по кратчайшему пути добраться до хутора, где и обитал боец-осведомитель.
Оказавшись в квартире, Роман Денисович спрятал одну бутылку водки в шкаф, другую оставил в прихожей. Потом, не снимая верхней одежды, даже не помыв рук, залив из ведра чайник, поставил кипятиться на керосинку. И только после этого позволил себе расслабиться. Прошелся по осиротевшим без хозяйки комнатам, еще хранившим такой родной запах жены. Машинально прибрал некоторые вещи, оставленные ею, но теперь не нужные. Пожитки еще сохраняли уж если не тепло Таниных рук, то определенно благотворные флюиды супруги. Так, в странном отрешенном состоянии, горестно вздыхая, словно прикасаясь к жене, подержал их малость. Потом прошел на кухню, обозрел шкафы с посудой и утварью, отметил для себя — вот ее любимая тарелка, чашка, ложка. Вот ножик, который ловко мелькал в
