Крестоносец. Византия - Геннадий Борисович Марченко

на сегодняшнем концерте, после чего я пожелал им удачи, и мы с Роландом и Вимом отправились к штаб-квартире нашего сюзерена.

Когда мы спешились возле шатра графа Гильома VII, Его сиятельство, как нам доложили, облачался в парадные одежды. Что ж, дело хорошее, запас времени имеется, а на таком мероприятии, да ещё в присутствии монархов, нужно выглядеть на миллион. Ну а что, думал я, разглядывая чуть позже наконец-то появившегося графа, если брать в пересчёте на российские рубли, этот наряд, пожалуй, мог бы потянуть на такую сумму. В первую очередь за счёт драгоценных цацек, коими Его сиятельство был обвешан, как новогодняя ёлка. Если не золото, а серебро — то как минимум в сочетании с бриллиантами, рубинами и изумрудами. По перстню чуть ли не на каждом пальце — тут он сильно перещеголял даже меня с двумя моими перстнями от Людовика и Фружины.

— Сегодня выступление ваших трубадуров состоится перед началом пира, — заявил Гильом, — во дворе королевской резиденции. Я договорился с ишпаном Гёзы, он всё устроит. Надеюсь, «Семь Самоцветов»… Так, кажется, они называются?.. Надеюсь, они выступят достойно. Эй, ты!

Он подозвал слугу, что вчера был на посылках, и велел ему снова отправляться в наш лагерь, дабы передать Аргуэльясам, чтобы они выдвигались к королевскому дворцу и готовились к концерту.

Ну а мы двинулись в Эстергом. Свита у нашего сюзерена была что надо, процессия по пути к воротам Эстергома растянулась чуть ли не на полкилометра. Или на десятую часть льё, если брать привычные для Франции меры длины. Нам выпала честь ехать сразу следом за графом и его друзьями — такими же молодыми и разряженными дворянчиками.

Из экскурсии в своей прошлой жизни я помнил, что кафедральный собор Эстергома в прошлом веке сгорел подчистую, и восстановительные работы должны были примерно в это время закончиться. Похоже, они и закончились, нигде никаких строительных лесов я н6е увидел. Может, внутри ещё какие-то работы идут, но нас туда, как заверил Гильом, не пустят. И пусть сейчас это был не совсем тот величественный храм, которым ему суждено стать после восстановления в XIX веке от турецких разрушений тремя веками раньше, но всё равно снаружи производил впечатление. Этакий собор Святого Петра в Ватикане на минималках. К слову, венгры XXI века были уверены, что именно Эстергомский собор итальянцы взяли за образец при строительстве знаменитого собрата в Риме. Уроженцы «сапога» это решительно отвергают, считая, что венгры, восстанавливая собор в Эстергоме, сами подражали их шедевру. Хотя, если вспомнить, что ватиканский собор в его всемирно известном в будущем виде, был построен в XV веке, а Эстергомский существует с XI, вопрос, кто кому подражал, представляется весьма спорным.

Лошадей мы к тому времени сдали графским оруженосцам, как и сам граф со своим окружением ещё перед появлением на площади. А она уже заполнена зеваками, в числе которых мелькают явно, судя по прикиду и источавшим высокомерие физиономиям, представители дворянства. Те держатся в стороне от простолюдинов.

В толпе напротив нас стоит группка аристократов в парадных рыцарских одеяниях, в которой я вижу не кого иного, как маркиза Альфонса Лиможского и его друзей, ставших свидетелями моего позора на узких улочках Клермона. И было это всего-то пару месяцев назад, а кажется, будто прошла целая вечность. А на безымянном пальце его посверкивал рубином перстень, подаренный мне когда-то после бурной ночи ведьмой Адель.

Интересно, каково ей сейчас в аду, если тот существует? И тут же кольнуло где-то в груди. Всё же я немного бесчестно поступил с этой женщиной, втёрся, так сказать, в доверие, после чего самым бесцеремонным образом подсыпал в вино отраву. И где-то её дитя осталось без матери, сироткой.

А между тем Альфонс тоже узрел нас с Роландом, и его брови поползли вверх. Ещё бы, вряд ли он ожидал увидеть полунищих шевалье, даже не имевших собственных оруженосцев, в таких нарядах и при таком оружии, да ещё в окружении самого графа Оверни Гильома VII Молодого. А потом нахмурился, дёрнув верхней губой, непроизвольно или намеренно схватив пальцами правой руки рукоять висевшего слева меча. Я в ответ нагло ухмыльнулся и не только погладил пальцами оголовье меча, но и слегка вытащил его, на несколько сантиметров, из ножен. Обрамлённые щегольски подстриженными усиками и бородкой губы маркиза задвигались, произнося в мой адрес явно какое-то ругательство или угрозу, я же, продемонстрировав снова снисходительную улыбку, демонстративно переключил своё внимание на Роланда, решив обсудить с ним оставшийся путь на Ближний Восток, прикидывая, когда наконец уже ступим на Святую землю. Встрявший в разговор Вим даже размечтался, как мы будем играючи рубить головы сарацинам, на что я отвечал ехидной улыбкой.

В храм пока никого не пускают, приходится стоять на специально отведённом для графа и его приближённых, в число коих мы вошли, месте. Причём на солнышке, которое припекало уже достаточно изрядно.

Наконец появляются примас Венгрии и Апостолический легат Святого Престола, архиепископ Эстергомский Макарий, а с ним кардиналы Теодвин и де Бар, магистр тамплиеров, епископ Оттон, капеллан Одон Дейль, и крестные принца — король и королева Франции. Здесь же и Конрад III в качестве важного гостя, а с ним его племянник, польский принц Болеслав — длинный, плечистый парень лет двадцати, симпатичное добродушное лицо с крупными чертами, светло-русая шевелюра, лихо закрученные усы и карие глаза. Чем-то напоминает польского актёра советских времён Станислава Микульского, запомнившегося ролью капитана Клосса в сериале «Ставка больше, чем жизнь». На принце белая котта с красным орлом, на груди и растопыренных крыльях которого изображён жёлтый лежащий полумесяц и над ним — такой же крест.

Под вопли толпы они прошествовали в собор, и минуту спустя появился королевский кортеж. Представлял он собой дальний прообраз кареты — прямоугольную повозку с четырьмя столбиками по углам, на которых держался навес, под ним два стоящих рядом кресла. На одном восседал король Гёза, на втором — его супруга Фружина с младенцем на руках, облачённым в длиннющую белую рубаху, похожую на платье. Где-то я читал, что длиннополая одежда символизирует длинную жизнь, а белый её цвет — чистоту души, практически возвращение в рай. Малыш сладко посапывал, однако, разбуженный воплями толпы, зашёлся в плаче. Я видел маленький раззявленный ротик и зажмуренные глазки, с которых Фружина кончиком кружевного платка стирала слёзы и говорила что-то успокаивающее.

Ходовая часть кареты была без рессор, и у меня тут же мелькнула мысль, что эту вещь можно внедрить раньше на несколько столетий, нежели это случилось в моей реальности. Но это потом, пока же из храма выходит церемониймейстер