Новиков-Прибой - Людмила Анисарова

Новиков-Прибой разговаривал с Елизаветой Феоктистовной. Он бросил рассеянный взгляд на свёрток и вдруг внезапно замолчал, резко отодвинул чашку с чаем и бережно принял свёрток. На его лице сначала отразилось изумление, потом лицо стало необычно строгим, затем на нём что-то дрогнуло, детски радостная улыбка тронула губы и затеплилась в слегка прищуренных глазах. Он разорвал мочалку и, перебирая пожелтевшие старые бумаги, спросил Ивана Сильвестровича:

— Где? Где ты это нашёл?

Иван Сильвестрович пришёл к столу и рассказал, что сегодня утром он перебирал старые колоды ульев, много лет лежавшие под стеной бани, и в одной из колод обнаружил эту связку бумаг“».

Однако далее в мемуарах Перегудова есть одно существенное замечание, которое многое объясняет: «Новиков-Прибой хотел сначала написать небольшую повесть, в которой выдуманные герои действовали бы в исторически верной обстановке. Записки, найденные в улье, не давали материала для такой повести, и Алексей Силыч начал собирать всё, что было написано о русско-японской войне». Недостающий материал, которого «хватило» для грандиозного романа-эпопеи, А. С. Новиков-Прибой нашёл в приобретённых им дневниках В. П. Костенко.

Итак, скорее всего в истории, рассказанной Новиковым-Прибоем, сошлись две правды, одну из которых он огласить не мог.

Первая: племянник действительно обнаружил записи, сделанные самим Алексеем Новиковым в японском плену, в старой пчелиной колоде в 1928 году.

Вторая: именно в 1928 году, когда Костенко арестовали, его дневник по доброй воле самого Владимира Полиевктовича попадает к Новикову-Прибою. Говорить о том, что он использует дневник «врага народа», на месте Новикова-Прибоя никто бы не смог, это абсолютно ясно.

Действительно, именно записки Костенко дали толчок к созданию «Цусимы». (Не случайно в поздних редакциях романа автор напишет, что без воспоминаний инженера Васильева (его прототипом и был В. П. Костенко) не было бы этой книги.) В этом нет ничего ни странного, ни предосудительного. В руки писателя попадает бесценный материал по теме, к которой он давно примеривается, — это вспышка, молния, сигнал: вот оно!

То, что у Новикова-Прибоя было наработано многое до дневников Костенко, — не вызывает никаких сомнений. Его очерки о Цусимском сражении, опубликованные по горячим следам, это абсолютно подтверждают. Не будем также забывать, что к тому моменту, когда к Новикову-Прибою попадают дневники Костенко, он не просто человек, владеющий пером, а уже довольно известный писатель. И попытки обвинить его в плагиате абсолютно беспочвенны.

Да, он использовал записи Костенко (который понимал, что самому ему, возможно, уже не придётся написать о Цусиме), как используют любые другие исторические и художественные источники при написании подобной книги. Не даёт ссылок? Это не диссертация и не монография, а художественное произведение.

Вопрос об авторстве «Цусимы», очевидно, возникал ещё в то время, когда была опубликована последняя редакция «Цусимы». Об этом читаем в письме В. П. Костенко Е. А. Воронецкой от 13 февраля 1941 года. Там же находим и однозначный ответ на этот вопрос. Итак, Владимир Полиевктович пишет:

«…я не был литературным секретарём Новикова-Прибоя и не собирал для него материалов. Я в плавании вёл дневник, который у меня сохранился. Мне не удалось его издать, и я предоставил его в качестве материала своему другу Новикову-Прибою, с которым поддерживаю тесную связь до настоящего времени. Новикову я со своей стороны давал некоторые советы и указания, касающиеся технических вопросов. Но автором романа вполне самостоятельным является сам Новиков-Прибой».

Как работал Алексей Силыч над главной книгой своей жизни?

Игорь Новиков, сын писателя, в воспоминаниях об отце пишет:

«…на подоконнике, письменном столе, стульях и просто на полу стояли стопки книг, переплетённые комплекты журналов „Нива“ и иллюстрированного приложения „Русско-японская война“ к газете „Русь“ за 1904–1905 годы, „Настольный календарь на 1904 год“, изданный Сувориным… Здесь же в известном лишь одному отцу порядке разместились книги по мировой лоции, отдельные номера газеты того периода „Новое время“, различные географические квоты, схемы, фотографии, открытки и описания военных кораблей японского флота и русской 2-й Тихоокеанской эскадры, многочисленные документы правительственной следственной комиссии и „Объяснительная записка“ о цусимской катастрофе контр-адмирала Небогатова, книги Владимира Семёнова, вырезки из иностранной прессы и даже лубочные картинки и плакаты с примитивными изображениями победоносного русского воина и „забитых шапками“ японских солдат. Всё это помогало отцу воссоздать сложную международную и политическую обстановку далёкой эпохи, а также историческую правду о русско-японской войне».

Работая над «Цусимой», Алексей Силыч часто наведывался в Малеевку. В начале января 1930 года компанию ему составили П. Г. Низовой, старший сын Анатолий и его друг Борис Неверов.

В Малеевке, как и в Москве, Алексей Силыч вставал не позднее шести часов утра и сразу садился за работу, обычно начиная с того, что правил написанное накануне. Работа длилась, с перерывом на обед и прогулку, до вечера. Алексей Силыч писал в день по пять-шесть страниц, а вечером обычно читал вслух написанное.

Вспоминая об этой поездке, Б. Неверов-Скобелев пишет, что чем больше он общался с отцом своего друга и другом своего отца, тем больше убеждался в том, какой это удивительно простой и хороший человек: «Говорят, что у каждого есть какие-то недостатки, но у него, по моему глубокому убеждению, их не было.

Как-то я спросил Алексея Силыча, что он больше всего любит в жизни, и он ответил мне:

— Человека люблю и его добрые дела во имя счастья знакомых и незнакомых для него людей…»

О своих собратьях по перу он чаще всего отзывался с теплотой и восторгом. Искренне ценил произведения отца Бориса, о ранней смерти которого глубоко печалился всю свою жизнь.

Алексей Силыч радовался, когда в литературе появлялось имя молодого, способного автора, особенно если он писал о море. С восторгом он принял «Капитальный ремонт» Леонида Соболева, с нетерпением ждал продолжения романа.

В январе — феврале 1930 года Алексей Силыч побывал в гостях у боцмана Воеводина на Рязанщине, в селе Собчаково (ныне — Сапожковский район Рязанской области).

Вместе с Воеводиным возвратились они в 1906 году из японского плена и, обменявшись адресами, распрощались. Распрощались, как оказалось, надолго: почти на четверть века. Почтовая связь наладилась несколько раньше. Письмо Воеводина нашло уже известного писателя в 1926 году. Началась переписка.