Побег из Невериона. Возвращение в Неверион - Дилэни Сэмюэл Р.

Я снова перечислил учреждения, куда бывшие рабы могут обратиться за помощью, но они только ласково улыбались, будто говоря: тебе, счастливцу, давно уже вольному, не понять, что значит свобода для нас.

Мне расхотелось продолжать этот разговор. Я сказал, что пройдусь и помотрю, где лучше разместить свой караван, когда он придет, – потом, мол, не до того будет. Знатные господа мигом раскусили бы этот жалкий предлог и вежливо промолчали, но Ириг разговорился не хуже Варха, одурманенного болутоляющим зельем, и стал пространно повествовать, как трудно ему приходилось с рабами. Это злобное, распутное, вороватое племя (подумать только, что ту воровку выпустили в приличное общество)! Шести стражников на трех рабов и то мало, да и стражники хороши – впрочем, имен лучше не называть, не такой нынче день. Я и без него знаю, что творилось в подобных местах. Но рабам доверять нельзя, нет. Так и норовят что-то у тебя выпросить. Не эти трое – они хорошие, даже Фейев неплох (тот опять ковырял кору). Но те, что ему вспоминаются…

Ириг прослужил стражником двенадцать лет, здесь и еще в четырех местах, и рабов знал как облупленных, и плохих и хороших. Свободные неверионцы даже не представляют, до чего ужасны плохие. «Да вы и сами все это знаете, господин, раз боролись за их освобождение и сами были рабом».

«Я-то был из худших, приятель», – выпалил я и сразу же пожалел об этом. Но Ириг, будто не слыша, продолжал гнуть свое. Он, с моего позволения, думает, что нынешняя церемония – прекрасная вещь. Поскольку рабство отменили официально, он не желает больше отвечать за этот сброд, с которым столько намучился (не говоря о присутствующих).

Я кивал и улыбался в нужных местах. Другие не делали ни того ни другого: Фейев скучал, Хар-Ортрин и Мирмид сидели молча – притерпелись, видно, к таким высказываниям.

«Гляньте-ка!» – воскликнул вдруг Фейев, указывая на холм. С большого тракта въезжали первые повозки моего каравана.

7

– Следующие три часа прошли в суете. Ставились шатры и навесы, подъезжали гости из дюжины городов. Вся деревня, которую я не захотел посетить, явилась поглазеть, как раз когда повариха подняла крик. Где еще шестеро поварят? А поглядите на небо! Если мы хотим съесть хоть что-то, палатку с провизией надо перенести вон туда, чтоб тем ее помощникам, что в наличии, не приходилось под дождем бегать. Рабы они, что ли, по-вашему? Сейчас ее требования представляются мне разумными, но тогда казались нелепыми. Она сорвала с себя фартук и пошла прочь, а через полчаса вернулась, мрачная и надутая, и начала хлопотать.

Я метался туда-сюда. Старый Мирмид преградил мне дорогу и попросил поручить что-нибудь им троим – ведь вся эта суета из-за них поднялась, и они очень хотят помочь.

«Не путайтесь лучше под ногами до начала церемонии», – сказал я, но тут встрял Ириг: «Полно вам, господин, пусть поработают! Их ведь не освободили пока. Да и я заодно потружусь, вон сколько еще надо сделать – никому не приходится сложа руки стоять».

Хар-Ортрин и даже Фейев смотрели на меня с полной готовностью. Тут как раз подбежал человек сказать, что доски привезли только для половины подмостей, а музыкантов всего шесть, хотя ожидали дюжину. Потом выяснилось, что это не музыканты, а недостающие поварята – ошибся писец, составлявший списки. Я послал всю четверку местных к одному из распорядителей, и тот дал им работу. Меня тем временем окружили знакомые и те, с кем меня хотели познакомить.

Я, кажется, говорил, что приехать пораньше было хорошей мыслью?

Поле утратило всякое сходство с тем, которое помнил я. Если раньше я ничего не узнавал и пребывал в замешательстве, то теперь совсем приуныл.

Церемония, как водится, началась на час позже назначенного времени, когда тучи на небе еще больше сгустились. Перед этим я размышлял, не швырнуть ли мне снятые с рабов ошейники прямо в шатер, как когда-то высокий молодой господин – я, как-никак, у него в долгу. Но когда речи завершились, и мастер церемонии взвел на помост Мирмида, Хар-Ортрин и Фейева, и я вложил ключ а замок под курчавой бородкой Мирмида, начался дождь. Старик зажмурился и оскалил свои желтые зубы. Пришлось нам спасаться в шатер, где все кое-как и закончилось.

Через полчаса ливень ослабел, оставив на траве лужи. Я слышал кое-какие жалобы относительно пира, но повариха, по-моему, справилась как нельзя лучше. Я так и сказал ей, придя под раскаленный кухонный навес, а она, вся в поту, сияла и хваталась за щеки.

Из-за дождя гости начали разъезжаться рано, и мало кто остался на вечерние торжества – к счастью. Я уже так привык к пересекающей поле дороге, что понять не мог, отчего она раньше так пугала меня. Церемония как церемония – в ней, как по всяком публичном действе, были свои неудачи и свои возвышенные мгновения.

Гром оповещал, что дождь может снова хлынуть, притом на всю ночь (обратно в Колхари мы собирались утром). Мне поставили маленькую палатку, и я уже хотел лечь, как увидел, что к моему пристанищу идет Фейев, неся что-то в руках. Он посматривал то вправо, то влево, но назад не оглядывался, иначе бы заметил меня.

У палатки он поднял полотнище и вошел (слуга только что доложил мне, что оставил на столе зажженную лампу).

Что ему там понадобилось? Ничего ценного, кроме пары ремней, пергаментов и письменных принадлежностей, у меня не было. Может, я по глупости оставил в шкатулке под кроватью какие-то деньги? Я вошел вслед за ним. Он, стоя вполоборота ко мне, скинул свою кожаную набедренную повязку – на боку у него остался след от тесемки – и двумя руками поднес к шее полукружия железного обруча, но тут увидел меня и замер.

«Что ты тут…» – начал я.

Он уставил на меня свои серые, не замутненные мыслью глаза и опустил ошейник.

«Да вот… к тебе пришел. Они сказали, ты…»

«Что сказали?»

Фейев пожал плечами и почесался.

«Ну, говори же. Зачем ты пришел?»

«Так все ж знают. Про тебя. Про ошейник. Это твой знак был».

«Верно, Фейев – но зачем ты сюда пришел?»

«Мне сказали, что…»

«Кто сказал? Мирмид? Хар-Ортрин?»

«Нет, стражники».

«Какие стражники?»

Он снова пожал плечами: я уже понял, что у него просто такая привычка. «Известно какие. Любят помучить, вот и нанялись сюда в стражники. Я это делал с ними, и один мне сказал…»

«Ириг?»

«Нет, не он, – рассердился Фейев. – Ириг дурак, он над нами смеется. Сначала говорит, что я, мол, распутный, а потом – что хороший раб. Это у него игра такая, да мне наплевать».

Я не стал спрашивать, не Мирмид ли, по мнению Трига, «вредный», а Хар-Ортрин – «воровка». Знаем мы эти игры, где победитель издевается над проигравшими.

«Но другие стражники… они, как я сказал, любят помучить. Я это делал с ними. Как ты. Иногда они давали мне деньги – копи, говорят, на вольную жизнь. Теперь я вольный, но скопил мало. – Фейев ухмыльнулся щербатым ртом и тут же забеспокоился. – Это не они подговорили меня, я сам. Не хочу никого подводить. – Я знал теперь, что Фейев способен злиться, улыбаться и беспокоиться, но вряд ли он мог придумать что-нибудь сам. – Ты человек сильный. Мы видели… я видел, как ты на меня глядишь. И они говорили, что ты тоже такое любишь, вот я и подумал… Вдруг ты мне поможешь потом, если тебе понравится. Денег дашь».

«Тебе-то самому хочется?»

«Я не прочь», – пожал плечами Фейев.

«А ошейник зачем?»

«Я, конечно, не так хорош собой, как другие, с которыми ты… Зубы вон выпали. Ты-то можешь получить кого хочешь. Но стражники говорят, так еще лучше, потому как я кажусь дурак дураком. Вот на плече рубец от кнута – не настоящий, но кой-кому нравится. И ты на меня смотрел…»

«Бедный ты, бедный, – сказал я. – Неправильно это. Нельзя приходить вот так и думать, что кто-то… – Хотя… что еще он мог подумать? – Ты теперь свободен. Куда пойдешь, что будешь делать?» – Тут я спохватился, что уже спрашивал об этом их всех, когда мы сидели на бревне, спрашивал многих рабов до того – и прикусил язык.