Побег из Невериона. Возвращение в Неверион - Дилэни Сэмюэл Р.

«Пойду в большой город, в Колхари. – Раньше он не так отвечал. – Мне говорили, там есть такой мост, где можно заработать таким вот путем».

«Да, есть такой. Мост Утраченных Желаний. – Что ж, уже легче. Это, по крайней мере, не пустые мечты, которые он высказывал на бревне. Но грустно после целого дня напыщенных речей слышать, что простой парень только и думает, как бы лучше себя продать. – Я знавал многих, кто там промышлял. Может, и сам промышлял бы, если б меня не пригнали сюда. Но заработать там не так-то легко».

«Ничего, я постараюсь. – Снова эта ухмылка. – Если совсем уж туго придется, попробую обратиться, куда ты говорил».

Я думал, не взять ли его к себе в услужение. Но на что годится такой паренек, кроме как на мосту стоять? Или попользоваться им и дать ему денег. Или просто дать денег и отослать прочь. Что ни сделай, всюду какой-то подвох. Я хотел дать ему свободу, а не заботиться о его выживании.

«Дай-ка эту штуку сюда».

Он с недоумением протянул мне ошейник. «Хочешь его надеть?»

Меня это удивило, полагаю, лишь потому, что в тот миг я совсем об этом не думал.

«Нет. Сейчас не хочу». – Я держал ошейник в руках, глядя то на него, то на Фейева. А тот, как будто другого выбора попросту не было, ступил вперед и задрал подбородок.

С глубоким вздохом я защелкнул на нем ошейник. Для чего? Наверно, чтобы посмотреть, что будет потом.

Он посмотрел на меня своими светлыми глазами и медленно улыбнулся. «А меня хочешь? Да?»

Желание, обволакивавшее его, не затрагивало меня, хотя мое тело отозвалось на это, не отрицаю. Будь я помоложе, наверняка бы продолжил, но опыт подсказывал мне, что телесный позыв, столкнувшись с неприятной действительностью, сразу угаснет.

А раз желание меня не затрагивало, то я не мог разгадать, что происходит в его области – как с Фейевом, так и со мной. И эта неясность гасила всякий телесный отклик.

«Позволь рассказать тебе, как все, по-моему, было, Фейев. – Я все еще держал руки на его шее. Он слегка отвернулся, и я впервые заметил, что он намного ниже меня. – Послушай хорошенько, ибо я человек неглупый. – Кто-то – как видно, незнакомый мне стражник – надоумил тебя пойти сюда и отдаться мне. Ты уже делал это и, несомненно, будешь делать опять, потому что хочешь на этом разбогатеть. Если я дам тебе денег, стражник – который подал тебе эту мысль и ошейник наверняка ссудил – захочет, чтоб ты отдал ему половину, если не больше. Попросту ограбить меня вы с ним не решились бы: в караване много солдат. Он небось поджидает тебя, а ты боишься вернуться к нему с пустыми руками. Ничего не поделаешь, придется сказать, что ничего у тебя не вышло. Ты, в конце концов, теперь вольный. Я хорошо понимаю, откуда к нему – или к тебе – пришла эта мысль. И ты, и стражник остались теперь без работы. Что ты на это скажешь?»

«А если и так, то что? – сказал, помолчав, Фейев. – Позабавились бы. Будь я твоим рабом, ты мог бы меня принудить, а раз я вольный, ты должен мне заплатить. Хоть немножко. Ты сам меня освободил, почему ж не хочешь?»

«Потому и не хочу, что за деньги. – Я криво усмехнулся и убрал руки. – А может, и задаром не захотел бы. Ступай прочь, Фейев».

«Не хочешь, потому что меня надоумили? Думаешь, так было дело? Так-то так, да не совсем».

«Думаю, подлинная история еще хуже. Я польщен, что ты хотел доставить мне удовольствие, и не упрекаю за то, что пришел. Тебя ждут тяжелые времена, куда тяжелей, чем ты думаешь. Может, в другой день и я сказал бы “что из того”, но сегодняшний меня утомил. – Так я сказал ему, хотя винить следовало не этот день, а другую, давнюю, ночь. – Может, мы еще встретимся с тобой в Колхари, но сейчас я хочу отдохнуть. Один».

Он поморгал, открыв рот.

«Ступай же».

«Ты правда устал?»

Я кивнул.

«Ну и ладно. – Он откинул входное полотнище. – Даром я все равно бы не стал, я ведь больше не раб. Свободные люди ничего даром не делают, так мне сказали. – Он ступил наружу и оглянулся. – Знаешь, ты прав. Моя история хуже твоей. Это в самом деле был Ириг, и он ждет, чтоб получить свою долю. Он сказал, что ты должен мне заплатить. А что я его не люблю, так это чистая правда. Это он мне зубы-то выбил – думал, я своровать что хочу, а я и не знал, что оно там лежит. Ты, мол, должен мне заплатить, а я, значит, ему. Лучше б это был другой стражник – им, по крайности, это нравится, как и тебе. А может, и не лучше. Спасибо тебе, господин. – Одни безымянные боги знают, за что он благодарил меня. – Доброй ночи».

Я смотрел, как он уходит – волоча ноги, сутулясь, под свинцово-синим небом. Сверкнула молния. Он, отражаясь в лужах на мокрой дороге, снял ошейник – сломанный замок щелкнул. Я видел у него на плече «ненастоящий» рубец от кнута. Молния сверкнула снова, сразу за ней грянул гром. Я закрыл вход в палатку.

Набедренная повязка Фейева так и валялась на полу – я тоже носил такую на руднике. По холсту забарабанили капли. «Устал, говоришь?» – подумал я, сев на кровать. И фыркнул. Такого бы и плохой лицедей устыдился.

Я в самом деле устал, но некий зуд сводил мои мышцы и отгонял сон. Ярость? Страх? Любовь к свободе? Ириг – гнусный ослиный навоз, не хватало еще платить ему через Фейева. А Фейев непроходимый болван, если думал, что я на это пойду. Но, может, истинной причиной отказа был попросту возраст? Или страх, что я не смогу больше испытать наслаждение? Возможно, все дело в сходстве Фейева с Намуком: тот был так далек от плотских утех, что все жесты Фейева казались мне просто игрой. Сидя на постели при свете лампы и слушая дождь, я заново вспомнил все, что случилось той другой ночью. Что было бы, если б я тридцать лет назад знал, что делать, оказавшись с высоким господином наедине? Может, теперь мне давался случай выяснить это, а я снова его упустил? В последние годы я под натиском новых сил, знакомых и незнакомых, научился читать любые жесты: тот плотский, этот политический. Резкий свет власти озарял их, не позволяя обману, лености, гневу и алчности ничего затенить. Благодаря этой ясности я стал тем, кем стал. Но здесь, облеченный полной властью и как никогда ощущая себя вельможей – вельможным освободителем, благодетелем, покровителем угнетенных, – я не находил никакой ясности ни в прошлом, ни в настоящем, ни в своих, ни в чужих мотивах. Отмена рабства и роспуск стражников стерли границу между стражником и рабом.

Подумать только, что всего три дня назад я, оторвавшись от дел, привел с улицы парня, знать не знавшего, что я министр, – как и ты не знал бы, если б я не сказал. Скажу еще, что после возвращения с рудника я устроил с тремя старыми друзьями славную оргию. Но в ту ночь, слушая шум дождя и глядя на огонек лампы, я мог думать лишь об одном: как много лет назад на этом самом поле заглянул в зеркало и унес с собой то, что увидел там. Теперь, по воле случая, мне открылось, что зеркала и отражения, которые я видел прежде, – всего лишь переплетения других отражений, других зеркал, угол и расположение которых невозможно определить, поскольку их слишком много и видимы они лишь через отражения в других зеркалах; и уж вовсе нельзя понять, какие из них настоящие, а какие обманные.

Пойми, Удрог: окружавший меня мир не имел с моим открытием ничего общего. Это не было простой утратой иллюзий: в тот день со мной не случилось ничего помимо давно знакомого (но из чего складываются такие открытия, как не из давно знакомого?). Открытие совершил я сам, вмещающий в себя мудрость и глупость, идеализм и цинизм, иллюзии и разочарование в них – я, выхваченный из мира и всего неделю назад, после тридцатилетних усилий, сумевший вернуться туда, выиграв благодаря своей победе в зале совета игру времени и боли. Сказать, что я обрел себя и потерял на том самом поле, было бы дешевым лицедейским приемом. Я всего лишь пытался найти порядок среди различий, где то и дело терял равновесие; ты счел бы меня полным глупцом, ничему не научившимся за полвека, если б думал, что речь идет о простом перемещении от раба к вельможе или о попытке приравнять сговор Фейева с продажным стражником к бессмысленному убийству, совершенному Пустомелей…