Муссон - Уилбур Смит

Его вытащили через люк на палубу, где после многих дней темноты солнце ослепило его и ему пришлось закрыть глаза руками. Потребовалось много минут, чтобы привыкнуть к яркому свету, и тогда, все еще болезненно мигая, Дориан осмотрелся. И обнаружил, что вокруг собрался почти весь экипаж. На этот раз Дориан прислушался к тому, что говорили матросы.

— Это точно часть пророчества, хвала Аллаху.

— Но не может быть, чтобы аль-Амхара не говорил на языке пророка.

Дориан понял, что под аль-Амхарой, что переводилось как „рыжий“, имеют в виду его.

— Берегись богохульствовать, о Исмаэль! Не тебе судить, дитя ли он, предсказанное в пророчестве, или нет.

— Пути Господни неисповедимы и удивительны, — сказал другой, и все хором подхватили:

— Хвала Аллаху!

Дориан посмотрел мимо смуглых бородатых лиц в сторону носа дау. Впереди ветер подгонял волны, и их пенные шапки блестели на солнце, но на горизонте виднелось темное неестественное облако. Дориан смотрел на это облако так пристально, что глаза на ветру начали слезиться. Вначале казалось, что это клубящийся дым, но потом своим молодым острым зрением он разглядел под этой дымкой крошечные пальмы и понял, что видит огромную стаю птиц.

Мимо дау начали пролетать небольшие стаи по десять-двадцать морских птиц, торопясь присоединиться к огромному скоплению. Дориану хотелось лучше разглядеть, что там впереди, и в то же время узнать, каково настроение его тюремщиков, проверить, много ли свободы ему дано. Он пошел вперед, и круг арабов расступился перед ним — матросы почтительно уступали мальчику дорогу, словно боялись прикоснуться к его одежде.

Один, когда Дориан проходил мимо, коснулся его головы, но мальчик не обратил на это внимания.

— Хорошенько следите за ним! — крикнул капитан от руля. — Он не должен сбежать.

— А что, Юсуф, — ответил один из арабов, — аль-Амхара так благословен, что может летать, как ангел Джибраил?

Все рассмеялись, но никто не попытался остановить Дориана. Дориан прошел вперед и прислонился к единственной низкой мачте.

Постепенно очертания пальм под птичьим облаком становились все отчетливее, и Дориан смог рассмотреть мыс на северной оконечности того, что, очевидно, было маленьким островом. Когда подошли ближе, стали видны блестящие на солнце, сложенные из белых глыб стены какого-то сооружения. Потом Дориан увидел пушки на стенах и флотилию кораблей в гавани под крепостью.

— „Минотавр“! — воскликнул он, неожиданно узнав высокие мачты и очертания судна, с которым недавно сражался „Серафим“. Гораздо более быстрый, корабль мог намного опередить маленькую дау. Он стоял на якоре посреди гавани, под голыми реями, и, когда подошли ближе, Дориан отчетливо разглядел, какой ущерб причинили „Минотавру“ пушки „Серафима“.

Еще ближе он смог прочесть арабскую надпись, сменившую на корме корабля английскую, — „Дыхание Аллаха“.

В гавани это был не единственный корабль с квадратными парусами, было еще четыре: один больше, остальные меньше „Минотавра“. Дориан решил, что они тоже захвачены пиратами в европейских торговых конвоях с Востока. Пять больших кораблей с грузом — огромная добыча. Неудивительно, что имя аль-Ауф внушает такой страх по всему океану.

Мысли Дориана прервал крик капитана Юсуфа, стоявшего у руля:

— Всем приготовиться!

По палубе затопали босые ноги: экипаж готовился менять оснастку. Спустили длинный рей, потом снова подняли с противоположной стороны мачты. Единственный парус опять наполнился, и капитан ввел дау в узкий проход между рифами, которые охраняли вход в гавань.

— Отведите аль-Амхару в переднюю каюту. Спрячьте его от глаз наблюдателей на стенах крепости, — крикнул Юсуф, и два человека подхватили Дориана под руки, осторожно провели к маленькой каюте на носу и втолкнули в нее. Хотя дверь заперли, в стенах каюты были иллюминаторы. Дориан смотрел в них — отсюда ему отлично был виден весь залив.

Проход несколько раз повернул между рифами и протянулся под самыми стенами крепости. Дориан посмотрел на пушки, торчащие из амбразур, и увидел за ними смуглые лица пушкарей. Вдоль высоких стен поднимался легкий голубой дымок от фитилей. Матросы с дау отвечали на приветственные крики гарнизона.

Капитан бросил якорь у кормы „Дыхания Аллаха“ и через полоску спокойной чистой воды окликнул один из яликов, стоявших у берега под крепостью.

Три гребца привели ялик и привязали к борту дау.

Экипаж затеял долгий горячий спор, который Дориан слушал через тонкую стену каюты. Выясняли, кто будет сопровождать капитана и аль-Амхару на берег. Наконец Юсуф положил конец спору, показав на троих матросов и приказав им спуститься в ялик в качестве охраны. Потом вошел в каюту и оскалил желтые зубы в ужасной неискренней улыбке.

— Мы отправляемся на берег на встречу с аль-Ауфом.

Дориан молча смотрел на него, по-прежнему ничем не выдавая, что понимает, поэтому Юсуф вздохнул и принялся жестами объяснять свое намерение.

— Мы должны скрыть твои дивные волосы. Я хочу удивить аль-Ауфа.

С деревянного колышка у двери он снял грязное серое одеяние и знаком велел Дориану надеть его. Хотя от лохмотьев пахло потом и гнилой рыбой, Дориан послушался. Юсуф надел ему на голову капюшон, так что не видно было лица, взял Дориана за руку и отвел к ожидавшему ялику.

Их отвезли на берег, и они выбрались на белый коралловый песок. Три араба окружили Дориана, а Юсуф пошел впереди, через пальмовую рощу и по тропе, ведущей к стенам крепости. Миновали небольшое кладбище в роще. Среди могильных камней были древние, коралл растрескался, и известковые отложения отпадали пластами. Христианские кресты на этих могилах были повалены и разбиты. В дальнем конце находились более свежие могилы, без надгробных плит, только груды свежевскопанной земли с белыми флагами на столбах; флаги покрыты молитвами и цитатами арабской вязью. Флаги трепал муссон.

Они миновали кладбище, пошли по извилистой тропе к крепости и вдруг вышли на другую поляну.

Дориан застыл от неожиданности и ужаса: по обе стороны тропы с грубых деревянных треножников свисали обнаженные человеческие тела.

Очевидно, это было место казней.

Некоторые жертвы на треножниках были еще живы. Они дышали, делали легкие болезненные движения.

Один вдруг весь застыл, громко застонал и обвис на привязи. Многие были мертвы, некоторые — много дней, их лица закоченели в гримасе предсмертного страдания, животы раздулись от газа, а солнце сожгло кожу.

Все, и живые, и мертвые, до казни подвергались жестоким пыткам.