Рождественские истории - Чарльз Диккенс

немного по-птичьи склонила изящную головку набок, прислонившись к мускулистому плечу мужа, и с кокетливой задумчивостью глядит на огонь. Приятно смотреть и на него, на неловкую нежность, с которой он старался соизмерить свою грубую силу и ее немудреные нужды, приспособить собственную жизнерадостную зрелость к ее цветущей юности. Приятно смотреть на Тилли Слоубой: как она стоит наготове, чтобы забрать ребенка, и в свои неполные тринадцать не решается побеспокоить этих двоих: она стоит, замерев в неудобной позе, широко распахнув и глаза и рот, вытянув по-гусиному шею. Не менее приятно наблюдать, как Джон-возчик удерживает огромную свою ручищу, уже протянутую к младенцу — будто опасаясь его сломать; а потом склоняется, разглядывая с безопасного расстояния с видом озадаченной гордости, словно дружелюбный мастиф, который в один прекрасный день узнал, что стал счастливым отцом птенчика канарейки.

— Ну разве он не красавец, Джон? Смотри, как спит, мое сокровище!

— Сокровище, — согласился Джон. — Вот просто очень. Он вообще не просыпается, да?

— Боже милостивый, Джон! Просыпается, конечно!

— Да? — уточнил Джон, раздумывая. — А я думал, у него глаза еще не прорезались. Эй, привет!

— Господи, Джон, ты же его напугаешь!

— Слушай, а теперь вытаращился! — удивился Джон. — Это так и надо? Смотри, заморгал, сразу в оба глаза. И на рот, на рот взгляни! Почему он задыхается, как вытащенный из воды карась?!

— Ты не заслуживаешь такого красавчика, — произнесла Кроха с достоинством опытной матроны. — Видишь теперь, сколько беспокойства с маленькими детками. Запомнить имя — этого недостаточно, глупый ты человек.

Тут она переложила младенца на левую руку, ободряюще похлопала его по спинке. И, смеясь, ущипнула мужа за ухо.

Джон стянул с себя верхнюю одежду.

— Ты права, Кроха. Ничегошеньки я про это не знаю. Знаю только, что пришлось бороться с ледяным ветром. Северо-восточный, всю дорогу домой прямо в лицо.

— Бедный ты мой старичок! — воскликнула миссис Пирибингл, немедленно принимаясь суетиться. — Так! Тилли, забери-ка нашу дорогую крошку, а я пока делом займусь. Нет, погоди, еще раз поцелую! Ах ты, мой сладкий, так бы и съела! Пират, собачка! И тебя рада видеть, только не мешай! Сейчас быстренько сделаю чаю, Джон, и потом сразу помогу с грузом, как усердная пчелка. «Усердной пчелкой на цветке тружусь, не зная сна» и все такое… Когда ты ходил в школу, ты же учил этот стих, Джон?

— Ну, не так чтобы полностью, — ответил супруг. — Впрочем, однажды я его почти совсем выучил. Рискну сказать, стихи у меня тоже не очень получаются. Как и шутки.

Кроха засмеялась.

— Ха-ха! — Вы никогда не слышали такого жизнерадостного смеха. — Ты мой дорогой старый остолоп, Джон!

Ни в коей мере не оспаривая эту оценку, Джон вышел наружу: убедиться, что мальчик с фонарем, который носится во дворе туда-сюда (воистину аллегория болотных огоньков), позаботился о коне как следует. Конь этот был толще, чем вы можете представить (вы не поверите, если я назову его размеры), и так стар, что день его появления на свет померк в тумане вечности. Пес Пират, понимая, что его внимание причитается всей семье и должно быть справедливо распространено между домочадцами, принялся бегать от одного к другому. Коротко взлаивая, он описáл круг около коня, которого уже досуха вытирали в стойле; тотчас изобразил, что страшно торопится к хозяйке, внезапно замирая и страшно веселясь, когда удавалось напугать Тилли Слоубой: юная нянька сидела у очага на низком стульчике-качалке и взвизгивала всякий раз, когда ее неожиданно касался мокрый нос; пес проявлял бесцеремонный интерес к младенцу; потом несколько раз обернулся вокруг своей оси и прилег у очага, словно устраиваясь на ночь; затем снова вскочил, начал гоняться за куцым хвостом; выбежал наружу, будто только что о чем-то вспомнив, опять унесся крупной рысью.

— Вот! Чай я уже заварила: вон стоит там, над камином, — сказала Кроха, энергично хлопоча у стола, словно девочка, играющая «в дом». — А вот отличный кусочек ветчины. И масло! И хлеб с хрустящей корочкой! И все остальное! А вот бельевая корзина — прекрасно подойдет для небольших свертков, Джон, если у тебя там есть такие; есть, Джон? Что ты делаешь, Тилли, малыш сейчас упадет прямо на угли!

Последнее относилось к мисс Слоубой, которая с редкостным и удивительным талантом — хотя и горячо отрицаемым — ввергала дитя в опасность уже несколько раз за его короткую жизнь, тем самым подвергая до некоторой степени угрозе и свою собственную. Эта юная леди была настолько худа и костлява, что вся одежда болталась на ней, рискуя соскользнуть с узких колышков, которые только по недоразумению назывались плечами.

Одежда эта была весьма примечательна: непонятного покроя и неясного состава наряд на все случаи жизни из бумазеи грязно-зеленого цвета. Пребывая постоянно в состоянии бессмысленного восторга от всего подряд, поглощенная, помимо того, вечными размышлениями о совершенствах как хозяйки, так и ее младенца, мисс Слоубой в своей житейской неопытности воздавала, можно сказать, равную честь как голове, так и сердцу. Впрочем, к головке младенца это относилось в куда меньшей степени: головке этой доверяли разве что честь первой встречи с дверями, шкафчиками, перилами лестницы, столбиками кровати и другими непонятными объектами. Не со зла, нет; как мы уже сказали, Тилли пребывала в состоянии непреходящего изумления от того, что живет в таком уютном доме, с ней так хорошо обращаются, — и была в итоге несколько рассеянна. Ибо мать и отец ее не чаяли славы и пожелали остаться неизвестными, и Тилли росла на хлебах общественного призрения как подкидыш, чей удел — нескончаемая работа; а это слово хотя и отличается от слова «забота» всего одной буквой, довольно заметно разнится с ним и по основе, и по существу.

Вид миссис Пирибингл, вошедшей вместе с мужем, трудолюбиво прицепившись к бельевой корзине, которую он нес, развлек бы вас почти так же, как развлекал возчика. Возможно, это позабавило и сверчка; как бы то ни было, он снова начал свиристеть, рьяно и с негодованием.

— Ого! — заметил Джон в обычной своей неспешной манере. — Сегодня, пожалуй, веселее, чем обычно.

— И это принесет нам удачу, Джон, я уверена! Всегда приносит. Сверчок за очагом — ничего в мире не может быть к большему счастью!

Джон посмотрел на Кроху, и во взгляде его почти совсем читалась мысль: жена и есть его главный Сверчок за очагом. Он кивнул. Однако, как обычно, ничего не сказал.

— Первый раз я услышала его трель тем вечером, когда ты привез меня сюда, Джон, — привез в мой новый дом его маленькой хозяйкой. Почти уже год назад. Помнишь,