Топографический кретин - Ян Ледер

— Я живу на четвёртом таже.

А кухня у маленького Яши вообще была мужского рода:

— Баба, пойдём на кухн кусять клёцки!

А потом он долго не мог понять, почему все мальчишки из других дворов обязательно должны быть фрицами. Яшины друзья называли их крестами, но ведь кресты у фашистов, а у советских должна быть звезда? А когда ему объяснили, что крест — это сокращённый крестьянин, задумался: почему тогда это обзывательство? Ведь рабочие и крестьяне у нас в советской стране самые главные?

В общем, загадок хватало. Вот и с билетами этими — белым да волчьим… Правда, на этот раз понял сразу, по контексту: Кит отмазался от военкомата.

— Основание? — уточнил Шуцык таким тоном, что никто не удивился бы, вытащи он из-под стола стетоскоп и напяль его себе на шею.

— Э… энурез, — почти шёпотом произнёс счастливчик Кит слово, которое благодаря Кашпировскому выучила недавно вся страна.

— Че-го? А-а, это когда ссышься в люлю, что ли? — загоготал Шуцык.

У него немного отлегло от сердца: корешок, конечно, оказался проворнее, но с таким диагнозом, что и завидовать как-то неохота…

— Ща как дам в лоб, прямо здесь уссышься, — неожиданно серьёзно пообещал Кит, но тут же сменил тон. — Самый простой вариант. Очень легко доказывается. А демонстрируется ещё легче.

— А почему не по зрению? — встрял Яков. Очки Гоша носил сто лет, ещё с детского сада, но только к старшим классам перестал их стесняться.

— Да ну, какой там! У меня минус три, а надо шесть, что ли… Не пропёрло. А недержание у меня в натуре было. В детстве, — быстро добавил Кит и недобро глянул на Шуцыка.

— Зашибись тебе, — кивнул тот без злорадства. — А у меня было подозрение на плоскостопие. Решил развивать успех: как дурак, специально кеды носил круглый год, даже зимой, — так хрен, блин, не подтвердилось. Потом печёнку шерстили — помните, я в шестом классе желтухой болел? Тоже облом. До цирроза, говорят, ещё далеко, хотя направление выбрано верное. Теперь на дурик кошу.

— А не шугань? — спросил Яков.

Откос от армии при помощи справки из дурдома был отдельным направлением подросткового советского эпоса, ничуть не менее разветвлённым, чем устное народное творчество тунгусов или удэге, в таёжные деревни к которым Яшины сокурсники-языковеды регулярно наведывались в фольклорные экспедиции. Некоторые психиатрические истории и впрямь больше походили на легенды или в крайнем случае на анекдоты, но в массе своей звучали правдоподобно и не то чтобы сильно смешно.

Из поколения в поколение передавались ужастики, героями которых были страшные санитары и доктора, изо всех сил старающиеся изобличить симулянта, выдающего себя за психа. Говорили, что с этой целью врачи-убийцы могли прямо во время задушевной беседы без предупреждения нанести удар по чайнику каким-нибудь тупым предметом вроде кастрюли. Если человек сразу говорил: «Ой», или: «Охренели вы тут, что ли», или: «Я не догоняю, это больничка или зона, в натуре», или ещё что-нибудь хотя бы относительно разумное, тогда медики с улыбками во весь рот хлопали в ладоши и немедленно объявляли испытуемого нормальным носителем естественных рефлексов, начисто лишая почти уже заслуженного звания Наполеона, а санитары в это время радостно его вязали, превращая из пациента в призывника, и сдавали в вечно широко раскрытые, как клюв желторотика, объятия военкомов.

Якова в этих историях всегда интересовал один вопрос, который сказители игнорировали, не желая отклоняться от темы, а именно: неужели каждый психиатр держит у себя в кабинете кастрюлю?

Чтобы избежать позорной депортации из психушки, орды молодых людей, лишённых надежды на какой-нибудь очевидный физический недостаток, в самый неподходящий момент щипали друг друга, ни с того ни с сего пинали друг друга под столом, лупили по кумполу и даже слегка прижигали сигаретами. Драки из-за этого возникали редко: провокации устраивались по предварительному взаимному согласию — с целью тренировки выдержки, чтобы добиться максимального замедления или — ещё лучше — полной деградации здоровых реакций организма на внезапные раздражители.

Успеха на этом поприще добивались единицы, но и их назвать счастливчиками язык не поворачивался, потому что успех обычно приводил к диспансеризации, и вот тут-то начинался самый цимес. Говорили, что в результате лечения всякой сверхнавороченной и не опробованной ещё даже на насекомых химической дрянью вполне себе адекватные откосники нередко становились самыми настоящими шизиками, но называли себя уже не Юлиями Цезарями или Иванами Грозными, а жертвами репрессивной психиатрии. Говорили, что после этого выяснить, кто из них действительно жертва, а кто продолжает ею прикидываться, не могли уже ни профессора, ни сами пациенты.

Вон у того же Кита друг есть, Яков как-то с ним познакомился, Эриком зовут. Отвязный хлопец, алкаш, тусовщик, умеет танцевать лёжа, знает всё про всё, картинки малюет одной левой — закачаешься, стихи пишет такие, что и без энуреза уписаешься:

Шёл мент по дороге,

Ему переехало ноги.

Ура,

Справедливость добра!

То есть крэйз на всю катушку, но точно не шиз. Они с Китом на одном курсе, но Эрик на пару лет старше, так что повестки стал получать уже чёрт-те когда. Здоров, как бык, поэтому прикинулся идиотом.

От армейки-то отмазался, но потом пошёл куда-то устраиваться подработать, а ему: паспорт, мол, на стол и военный билет. Он: у меня вот справка. О, говорят, парень, поздравляем, с такой ксивой тебе в дворники прямая дорога — и то не в крайцентре, а максимум в посёлке городского типа. Он, конечно, храбрится: кончу, говорит, эту шарашку, вернусь к себе на Камчатку и стану кооператором или вообще каким-нибудь медиамагнатом…

Кто знает, может, так оно и будет, думал Яков. И соглашался: в целом выбранное Эриком средство от армии сработало, но у него, как у любого сильнодействующего препарата, выявились побочные эффекты. Волчий билет стал приложением к белому.

Вот он и спросил Шуцыка:

— Очко не играет?

— Есть мальца, — признался тот. Но тут же перевёл стрелки: — А ты-то сам на что косишь?

— А Фрэну и косить не надо, — ответил за Якова Кит. — Его батя отмажет. Мне бы такого батю — я бы тоже без недержания обошёлся.

В целом Кит не врал. Отец Якова занимал заметный пост, в городе его знала каждая собака, в том числе и полковники, попрятавшиеся от службы в военкоматах, и генералы, устроившиеся командирами и зампотылами в большом гарнизоне за мостом. Отец терпеть не мог пользоваться своими связями, его воротило от одного лишь слова «блат», но перед лицом строевой мясорубки, уже нацелившей кровоточащее мурло на сына, дал понять, что готов поступиться принципами.

— Правда, что ли, Фрэн? — в