Семейство Майя - Жозе Эса де Кейрош

Кого Карлос был всегда рад видеть, так это Кружеса: тот приходил с улицы Святого Франциска и с ним вместе в «Букетик» словно врывался воздух, которым дышала Мария Эдуарда. Маэстро знал, что Карлос каждое утро приходил к английской мисс; однако, нимало не догадываясь, отчего Карлос слушает его с таким нескрываемым интересом, аккуратно сообщал ему все новости о своей соседке.

— Соседка нынче снова играла Мендельсона. Она бегло играет, и экспрессия у нее есть… Обивка стен и мебели поглощает звук… И Шопена она играет с понятием.

Если Кружес не появлялся в «Букетике», Карлос сам шел к нему; они заходили в Клуб, выкуривали там по сигаре в какой-нибудь безлюдной зале и говорили о соседке; Кружес находил, что она «истинная леди».

В клубе они почти всегда встречали графа Гувариньо, он только что прибыл, насмотревшись (как он говорил, искрясь сарказмом), «что творится в отечестве сеньора Гамбетты». Граф выглядел помолодевшим, и стекла его пенсне, победно сверкая на переносице, излучали надежду. Карлос осведомился о графине. Она все еще в Порто, исполняет свой дочерний долг.

— А как ваш тесть?

Граф, опустив невольно просиявшее лицо, смиренно и глухо пробормотал:

— Плох.

Однажды, когда Карлос беседовал с Марией Эдуардой, лаская Ниниш, которая устроилась у него на коленях, слуга Роман слегка отдернул портьеру и, понизив голос, с видом смущенным и виноватым, пробормотал:

— К вам сеньор Дамазо!..

Она изумленно и с возмущением взглянула на Романа, но сказала:

— Хорошо, пусть войдет!

И Дамазо ворвался в гостиную, еще в черной паре, но уже с цветком в петлице, толстенький, улыбающийся, развязный, со шляпой в руке, обремененный каким-то большим свертком в коричневой бумаге… Увидев Карлоса, непринужденно расположившегося в кресле с собачкой на коленях, Дамазо прямо остолбенел: глаза у него выкатились из орбит, отчего его лицо приняло вовсе идиотское выражение. Наконец, освободившись от шляпы и свертка, он как-то вскользь поздоровался с Марией Эдуардой и сразу же, раскрыв объятия Карлосу, громогласно излил на него всю свою оторопь:

— Ты здесь?! Здесь? Вот это сюрприз! Кто бы мог подумать!.. Стоило мне уехать…

Мария Эдуарда, обеспокоенная его воплями, поспешила пригласить его сесть и, оторвавшись на секунду от вышиванья, спросила, как он доехал.

— Отлично, сеньора… Разумеется, немного устал с дороги… Я ведь прямехонько из Пенафьеля… Как вы видите, — тут он показал на свое траурное облачение, — мне пришлось отправиться туда в связи с печальным событием.

Мария Эдуарда холодно пробормотала что-то сочувственное. Дамазо тупо уставился на ковер. Из провинции он вернулся еще более краснощеким и полнокровным, а без бороды (которую он отпустил несколько месяцев назад и теперь сбрил) лицо его сделалось еще шарообразнее и лоснилось жиром. Черные кашемировые панталоны готовы были лопнуть на раздобревших ляжках.

— И долго ли, — спросила Мария Эдуарда, — вы теперь пробудете в Лиссабоне?

Дамазо пододвинул свой стул поближе к ней и ответил, улыбаясь:

— Теперь, дорогая сеньора, никто и ничто не оторвет меня от Лиссабона! Пусть хоть умрут… Нет, боже упаси! Я всегда в большом горе, когда кто-нибудь из моих родных умирает. Я хотел сказать, что теперь нелегко будет заставить меня уехать отсюда!

Карлос невозмутимо продолжал гладить шерстку Ниниш.

Все трое молчали. Мария Эдуарда снова взялась за вышиванье. Дамазо сидел с застывшей улыбкой, потом откашлялся, потом покрутил усы и наконец протянул руку, чтобы тоже погладить Ниниш. Но собачка, до того следившая за ним настороженным глазом, вскочила и залилась яростным лаем.

— C'est moi, Niniche! — уговаривал ее Дамазо, поспешно отодвинувшись. — C'est moi, ami… Alors, Niniche…[97]

Тут собачка залаяла еще пуще, пока Мария Эдуарда не вмешалась и не велела ей замолчать. Улегшись снова на коленях Карлоса, Ниниш продолжала следить за Дамазо, злобно ворча.

— Она меня не узнала, — произнес Дамазо озадаченно, — надо же!

— Превосходно она вас узнала, — возразила Мария Эдуарда без тени улыбки. — Не знаю, что сеньор Дамазо ей сделал, но она почему-то питает к нему ненависть. И всегда вот так скандально себя с ним ведет.

Дамазо, побагровев, пролепетал:

— Что вы, дорогая сеньора! Что я мог ей сделать? Я всегда к ней с лаской, с одной лишь лаской…

И, не в силах скрыть свою досаду, он с горькой иронией заговорил о новых привязанностях мадемуазель Ниниш. Она теперь в объятиях другого, а он отринут, он — старый друг…

Карлос рассмеялся:

— Ох, Дамазо, ну что ты укоряешь ее в неблагодарности… Ведь сеньора дона Мария Эдуарда сказала, что собачка всегда тебя не выносила…

— Всегда! — воскликнула Мария.

Дамазо, побледнев, выдавил из себя улыбку. Потом вытащил платок с траурной каймой, вытер губы, потную шею и напомнил Марии Эдуарде, что она обманула его, так и не появившись на скачках… А он весь день ее ждал…

— Это был канун отъезда… — отвечала она.

— Да, я знаю, ваш супруг… Ну и что слышно о сеньоре Кастро Гомесе? Вы уже имеете от него известия?

— Нет, — отозвалась она, не поднимая глаз от вышиванья.

Дамазо продолжал отдавать долг вежливости. Осведомился о мадемуазель Розе. Затем о Крикри. Ни в коем случае нельзя было забыть Крикри.

— Должен вам сказать, сеньора, — в новом приступе болтливости затрещал Дамазо, — вы много потеряли: скачки были великолепны… Мы ведь с тобой тоже с тех лор не виделись, Карлос. Ах да, мы встретились на вокзале… Не правда ли, скачки были шикарные? Уж поверьте, дорогая сеньора, такого прекрасного ипподрома за границей нет нигде. Какой вид на гавань, прелесть… Можно любоваться на заходящие в гавань корабли… Разве не так, Карлос?

— Да, — отвечал Карлос с улыбкой, — там нет только самого ипподрома… И нет скаковых лошадей. И нет наездников… И нет тотализатора… И нет публики…

Мария Эдуарда смеялась от души.

— Но что же тогда есть?

— Можно любоваться на заходящие в гавань корабли, дорогая сеньора…

Дамазо протестовал, и даже уши у него горели от возмущения. К чему так зло высмеивать… Вот уж неправда! Скачки были что надо. Не хуже, чем за границей, все как положено.

— Даже при взвешивании жокеев, — добавил он вполне серьезно, — все измеряется по английской системе.

И он снова повторил, что скачки были шикарные. Не зная, что еще сказать о скачках, Дамазо принялся рассказывать о Пенафьеле, где все время лили дожди и он волей-неволей сидел как дурак дома и читал…

— Такая тоска! Если бы хоть были женщины — провести время в приятной беседе… А то сплошь страшилища. А крестьянок, что ходят босиком, я не любитель… Есть любители… Но я, поверьте, дорогая сеньора, я — не любитель…

Карлос покраснел; Мария Эдуарда, казалось, не слыхала слов Дамазо: она прилежно считала стежки на своем вышиванье.

Внезапно Дамазо вспомнил, что он привез для сеньоры маленький подарок. О, только пусть она не думает, что это какая-нибудь ценность. По правде говоря, это скорее подарок для мадемуазель Розы.

— Ну, не буду загадывать загадки, хотите знать, что это? Вот в этом сверточке из коричневой бумаги… Шесть коробочек с меренгами из Авейро. Эти сласти повсюду известны, даже за границей… Но из Авейро считаются самые шикарные… Спросите у Карлоса. Не правда ли, Карлос, эти сласти знамениты даже за границей?

— Да, разумеется, — пробормотал Карлос, — разумеется…

Он опустил Ниниш на пол, встал и взялся за шляпу.

— Вы уже уходите?.. — улыбнулась предназначенной ему одному улыбкой Мария Эдуарда. — Тогда до завтра!

И она обернулась к Дамазо, ожидая, что он тоже встанет и уйдет. Но Дамазо продолжал сидеть, покачивая ногой, всем своим вызывающим видом давая понять, что уходить не собирается. Карлос протянул ему два пальца.

— Au revoir, — сказал Дамазо. — Приветствуй всех в «Букетике», я у вас появлюсь!..

Карлос, взбешенный, спустился по лестнице.

Этот болван остался там сидеть, насильно навязывая ей свое общество, тупой болван, не замечающий ни ее досады, ни ее замораживающей холодности! И для чего он остался? Какие еще грубые банальности он намерен выпаливать на своем полужаргоне, развязно качая ногой? И вдруг Карлос вспомнил, что Дамазо говорил ему в тот вечер, когда Эга пригласил всех на ужин в отель «Центральный»; тогда, у входа в отель, Дамазо болтал ему о своих видах на Марию Эдуарду и о своей методе обращения с женщинами, «которая зиждется на внезапном нападении». А ну как распаленный похотью идиот осмелится оскорбить ее? Опасение, разумеется, совершенно вздорное, но все же Карлос задержался в патио, прислушиваясь к тому, что делается наверху, и горя желанием дождаться Дамазо здесь и запретить ему отныне вход в этот дом, а если тот станет колебаться хоть секунду, он, Карлос, размозжит ему череп…