Меньшее зло - Юлий Дубов

— Андрюха, — сказал Ларри, — я все забываю у тебя спросить… Ты в порядке?

— Нормально, Ларри Георгиевич, — ответил Андрей. — Царапина…

— Встань здесь. И остальные пусть подойдут.

Трое уцелевших встали рядом с раненым. Ларри рылся в карманах.

— Как зовут? — спросил он первого, кивнул, услышав ответ, и протянул ему бумажник. — Там немножко денег, но это не главное. Видишь — какой старый? Кошелёк мне достался от отца. Очень дорогая для меня вещь. Я хочу, чтобы ты её взял на память. Спасибо. Ты? Вот возьми эту ручку, я купил её для одного своего друга, но он погиб, и я не успел подарить. Хочу, чтобы она была у тебя. На память о сегодняшнем дне.

Присел на корточки перед раненым.

— У тебя семья есть? — спросил озабоченно. — Жена есть? Дети? Ты, наверное, умрёшь скоро. Хочу, чтобы ты знал — твоя жена теперь для меня будет, как сестра, твои дети будут мои дети. Я к твоим родителям приеду, расскажу про тебя. Слышишь? Я тебе больше ничем помочь не могу. Я с тобой, как с братом говорю. У меня братьев никогда не было. Ты мне теперь — брат.

Выпрямился, посмотрел на Андрея и протянул ему пистолет, который всё это время не выпускал из рук.

— Этот пистолет, — сказал Ларри, — это не простой пистолет. Мне его подарили одни люди. Они по специальному заказу сделали такой же пистолет, с которым когда-то Камо брал Тифлисский банк. Этот пистолет современный, но выглядит так же, как тот. Возьми. Ты хороший солдат. И пойди — приведи из погреба Платона Михайловича, а то он там беспокоится, думает, что нас всех поубивали.

Когда Андрей исчез, из бурелома, образовавшегося на месте судорожно возведённого за одну ночь парка из ангарских сосен и кремлёвских голубых елей, появился человек — чёрный от крови и копоти, в обгоревшем и превратившемся в лохмотья комбинезоне, с ручным пулемётом наперевес и трубой огнемёта за спиной. Человек шёл к дому, приволакивая левую ногу, перед окном споткнулся и осел в чёрный снег.

— Ты — старший? — спросил Ларри, пытаясь припомнить имена приведённых Шамилем людей.

— Нет, — прохрипел человек. — Я — Максим. Я был главным. А старшим был Владимир Петрович.

Глава 56

«Вчера»

«И стояла над ними с душой захолонувшей

Революция, матерью нашей скорбя,

Что таких прокормила — с любовью — гадёнышей,

Отрывая последний кусок от себя…»

«…смердящий труп нынешней российской власти, с раздувшимся багрово-синим брюхом, на котором перечёркнутой пиявкой красуется сатанинская эмблема доллара, труп, сплошь покрытый омерзительной зелёной слизью — демократической блевотиной Чубайсов и Гайдаров, отплясывающих бесовский танец рядом с дорогой их сердцу покойницей и отрыгивающих заморскими винами, выставлен на всеобщее обозрение — в поруганном и обесчещенном Кремле, рядом с православными храмами, где с самого пришествия Иуды Пятнистого творился невиданный шабаш с псовьими боями за вырванный с кровью кусок народного достояния и где присягнувшие Ельцину, сладострастно повизгивая, в знак верности клятве целовали приведённую с вокзальной площади косоглазую шлюху в низ живота.

Грязный и циничный фарс с якобы всенародными выборами очередного олигархического пахана, щедро оплаченный украденными у обманутого народа деньгами, под завывание губных гармошек, изготовленных из омытых слезами матерей и жён обломков подводного ракетоносца, под барабанную дробь на миллионе пластмассовых ночных горшков, произведённых на заводах Лучшей Жены Лучшего Градоначальника Всех Времён, с непременным массовым обнюхиванием тараканьих усов Кинорежиссёра, пахнущих марихуаной и конским навозом, — завершился.

Гнилостный сонм оседлавшей некогда великую страну нечисти напялил очередную личину и укрылся за ней, утробно пыхтя от обжорства, похоти и смертельной ненависти друг к другу. Не все ещё украдено и поделено, но уже раздуваются от зависти пупырчатые жабьи бока, и перепончатые трёхпалые лапы рвут из-под многопудовых соседских задов надёжно укрытую от посторонних взглядов добычу. Эта зловонная яма, освещённая обманными огоньками населённых толстосумами и педерастами казино и стрип-баров, именуется ныне российской столицей. Сюда, к лопающимся болотным пузырям и гниющим папоротникам, под защиту толстомордых фельдфебелей, присвоивших себе право говорить от лица армии Жукова, Кутузова и Дмитрия Донского, сбегаются оборотни и вурдалаки, щёлкая чёрными волчьими зубами и уворачиваясь от осиновых колов.

Но не все успеют добежать, потому что уже поднимается великая страна, расправляет плечи уставший терпеть народ, и тени распятых на обгоревших развалинах расстрелянного русского парламента первыми начинают решающую битву с Идолищем Поганым.

Ни миллиарды украденных и отмытых в «Бэнк оф НьюЙорк» долларов, ни поспешно возведённые крепостные стены с колючей проволокой, пулемётными гнёздами и заминированными подходами, ни людоедская гвардия из кандымских убийц и насильников с неотмытыми от крови невинных жертв когтистыми лапами, этих приученных к человечине выродков, купленных оптом за тридцать сребреников и вставших на защиту напудренных кровопийц из «Инфокара», — ничто не спасёт, потому что силам тьмы не выстоять против героических теней в золотых мученических венцах.

Четверо их было, четверо всего лишь. Четыре русских офицера, четыре разведчика, спаянные фронтовой дружбой, прошедшие все горячие точки, служившие Отчизне в Анголе и в Индии, в Афганистане и в Чечне, с первого и до последнего дня героической октябрьской осады защищавшие Белый Дом, раздавленные гусеницами окаянных грачевских танков, похороненные и оплаканные.

Запомним их имена — Максим, Юрий, Евгений и Владимир.

Из подземелий и катакомбных ям, из-под толщи лжи и наветов поднялись они, осенённые славой забытых, но великих предков, и вышли расчищать Русскую Землю от нанесённой злыми ветрами саранчи.

Так они и остались лежать, рядом с уродливым дворцом, почерневшим от нечеловеческой злобы своих обитателей, окружённые десятками вражеских трупов. В эту лихую годину, когда силы зла в очередной раз затевают свой бесовский шабаш на народных костях, они встали рядом — спина к спине, плечо к плечу, — и до последней пули, до последней капли русской крови крушили оплот нелюдей, защищаемый нелюдями.

Может ли быть смерть более простой и более великой…»

— Вот даёт, — сказал Платон. — Хоть и всё наврал, но красиво. С настоящей, я бы сказал, пролетарской яростью. Оказывается, эти кандымские твари нас с тобой защищали от шамилевских ребят.

— Дочитываю, — ответил Ларри. — Мне больше всего конец нравится. Там где проклятые олигархи — это мы с тобой — бесследно сгорают в лучах восходящего солнца. Будем считать это рабочей гипотезой.

Глава 57

Выход в красном свете

«И Томлинсон взглянул вперёд и увидал в ночи

Звезды, замученной в Аду, кровавые лучи.

И Томлинсон взглянул назад и увидал сквозь бред

Звезды, замученной в Аду, молочно-белый свет».

Нутром Аббас чувствовал, что жизнь закончена. И все в нём протестовало против гадостного ощущения, пришедшего впервые.

Да, в Карабахе тоже стреляли и резали. Но там — своя земля, рядом — свои, близкие люди. И несмотря на взрывы и пожары, тогда ему было не так жутко, как сейчас.

Потом удалось бежать, переправиться в Москву. Он жил на птичьих правах и был несчастен от того, что нарушился привычный уклад жизни, что не к кому обратиться, что на улице бросают косые взгляды и могут избить — за смуглую кожу, небритость, акцент, за взгляд в сторону красивой девушки.

Тогда выручил Мамед, взял на работу, помог с документами, посодействовал в организации собственного бизнеса и даже одолжил денег на приличную двухкомнатную квартиру.

Там он и жил все эти годы, расплачиваясь с долгами и обзаводясь хозяйством. Имелась у него широкая кровать, на которой перебывали разные женщины из рыночных торговых точек, на стене весели вывезенные с Кавказа фотографии родных, в зале, на пёстром пушистом ковре стоял тёмного дерева стол, накрытый клеёнкой, а сверху — красной вышитой скатертью, телевизор у окна под кружевной накидкой и ещё один телевизор в спальне, видеодвойка, можно было смотреть американские фильмы со стрельбой, погонями, зубодробительными потасовками и траханьем во весь экран. Компьютер тоже был, но им Аббас практически не пользовался, разве только чтобы побродить по закоулкам мировой паутины — да и там ничего интересного не обнаруживалось: лучше вставить в видеомагнитофон новую кассету, чем рассматривать неподвижные и немые гинекологические картинки. Из книг у него был только Коран.

Но вскоре после того, как ночной звонок Мамеда круто изменил его жизнь, Аббас решил завести библиотеку. Вызвал человека, дал денег и сказал: