Время ушельцев - Сергей А. Филимонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну почему же не останавливалось? — возразил Ингвэ. — А средневековье? Как ни верти, а ведь это все-таки было возвращение к истинным ценностям. Рыцарская религия чести…
— Сжигание еретиков, — саркастически добавил Валандиль.
— А еретиков сжигать начали гораздо позже, — хладнокровно произнес Ингвэ. — Ближе к эпохе так называемого Возрождения. Да ты вон у Хугина спроси, он тебе подтвердит. Римляне, по крайности, были язычниками. А что такое язычество? Поклонение Миру, как он есть. Поклонение единому Творению Единого. Понимаешь? Кстати, в Ветхом Завете такое мироощущение — не редкость. Почитай хотя бы книгу Иова.
И Ингвэ, глядя в огонь горящей лампы, нараспев продекламировал:
Но спроси у скота — он скажет тебе,
у птицы — и она возвестит тебе,
у земли — и она вразумит тебя,
и поведают тебе рыбы морей,
есть ли тот, кто не узнал бы от них,
что это все сотворил Господь?
— Государь! Ты это сам написал? — спросил Валандиль. — Не синодальный перевод.
— Это из «Библиотеки всемирной литературы», — ответил Ингвэ — Перевод некоего Аверинцева. А…
Но тут от картины отделилась маленькая сверкающая искорка. Покружившись в воздухе, подобно сухому листу, она упала на пол и превратилась в светловолосого эльфа с палашом в руке — усталого, но улыбающегося.
— Ну вот, — немного разочарованно произнес Соронвэ, ибо это был он. — Я же говорил, что если я не пройду — не пройдет вообще никто.
Конец скитаний Энноэделя
— Как только я увидел на своей мачте буревестника, так сразу же понял, что это письмо от тебя, — усмехнулся Аграхиндор, разглядывая на свет камина стеклянную чашу с вином.
— А где ж я тебе попугая возьму? — хладнокровно отпарировал Кэрьятан. — В Полуночной бухте, что ли?
— Можно подумать, у нас за Альквэармином только и дела, что попугаев в каютах разводить, — проворчал Аграхиндор.
— И еще на лютнях бренчать, — не унимался Кэрьятан. — Ты бы лучше к Седым холмам сходил, а то так скоро и узлы вязать разучишься.
— Знаешь… — синие глаза Аграхиндора внезапно сделались серыми и холодными, как сталь. — Знаешь, я бы с удовольствием сходил с тобой в Студеное море, но после Орденской войны — мне тогда, если припомнишь, из груди осколок достали — так вот, после этого мне простужаться лишний раз совсем ни к чему.
— Прости, брат… — пристыженно пробормотал Кэрьятан. И, чтобы перевести разговор на другую тему, спросил:
— А что это у тебя за мальчишка на «Янтаре» появился? У него еще орденский знак на цепочке.
— Какой знак? Друга Ордена? Ты что, не узнал его? Это же Энноэдель! Он еще секундантом был на той дуэли в Эстхеле.
— Откуда же мне знать, я его ни разу не видел.
— А, ну тогда понятно, — кивнул Аграхиндор. — Встретился я с ним в Кхашраме.
— А что ты там делал?
— Закатом любовался! — с нескрываемым сарказмом произнес Аграхиндор. — Кстати, закаты там и вправду потрясающие, солнце буквально падает в море. Если очень посчастливится, можно даже зеленый луч увидеть. Ну так вот, смотрю я на закат, вдруг чувствую — меня кто-то за рукав дергает. Оборачиваюсь — Энноэдель. Кстати, знаешь, откуда он в Кхашрам пришел? Из Синей провинции. Даэру помнишь?
— Даэру? Верховного мага Синей? Ну, еще бы! Это же она в Орденскую войну флагманскую цитадель уничтожила?
— Она. Я вот тогда и был ранен. Так Энноэдель мне рассказывал, что Даэра после войны за Серого Гроссмейстера замуж вышла, и сейчас у них уже трое детей. Энноэдель ругается, говорит, что эти смертные размножаются, как тараканы. Он ведь одно время вместе с Серым странствовал, а тот теперь на одном месте осел, под Бьорнингардом замок строит. Да ты у Тилиса спроси, он туда несколько раз Странников возил. Кстати, Тилис ведь теперь и сам — Друг Ордена.
— А что это Энноэдель в Странники подался? — спросил Кэрьятан. — Совсем ведь еще мальчишка…
— Родителей ищет, — ответил Аграхиндор. — Он ведь их давно потерял, еще в Толлэ-Норэн. Теперь ищет по всем мирам.
— Толлэ-Норэн? — ахнул Кэрьятан. — И до сих пор мальчишка?
— На нем проклятье, — глухо произнес Аграхиндор. — Он никогда не станет взрослым, пока не разыщет свою мать — в любом мире и в любом воплощении.
— Вот оно что… Так ты из-за этого в Верланд его с собой берешь?
— Из-за этого.
Но тут с дозорной башни донесся звук колокола — не тревожный набат, а один-единственный мягкий удар.
— Ну вот и все, — поднимаясь, произнес Кэрьятан. — Соронвэ дал знак. Идем.
Куда идти — Аграхиндор не спросил. Во-первых, это и так было ясно. Любому. А во-вторых… Ни один моряк никогда и ни при каких обстоятельствах не станет свистеть на палубе; не сядет на причальную тумбу; не разломит хлеба, держа его верхней коркой вниз; но самое страшное и непрощаемое — это спросить: «Куда идем?»
За такой вопрос можно запросто получить по физиономии. Ибо и самому Нептуну, владыке морей, не всегда ведомо, к какому берегу ветра и течения зашвырнут парусное судно…
Бассос стоял на носу «Плакучей ивы», внимая зову Соронвэ — Мастера Навигатора.
— Право руля! Лево руля! — то и дело выкрикивал он. И, повинуясь слову Мастера Путей, налегал на румпель Кэрьятан. А за кормой открывался Путь, и драконы Тилиса летели над волнами, как чайки, не давая ему захлопнуться. И, выстроившись углом, расширяли его корабли Мидгардского флота. А самым последним шел Небесный Город, и там, где он проходил, Путь обретал форму и плоть. И, наверное, к сказанному больше прибавить нечего…
— Вот они! — крикнул Соронвэ. Его руки в приветственном жесте протянулись к кораблям.
Любой другой увидел бы на их месте лишь вереницу облаков. Но Соронвэ недаром был моряком.
Корабли развернулись и остановились, словно венчая белым нимбом эльфийскую колонию Фалиэлло Куйвиэнэни. И медленно-медленно опускалась на недальний холм сияющая пирамида Небесного Города. И, снижаясь по спирали, парили вокруг него разноцветные драконы.
Первым на землю эльфийской колонии ступил Фаланд. Ингвэ, со всеэльфийским венцом на голове, шагнул ему навстречу и по обычаю мидгардских, а теперь уже и верландских эльфов протянул ему обе ладони. Но можно ли теперь называть Верланд Верландом — Землей Людей?
— Мама! — внезапно
