Трое из Кайнар-булака - Азад Мавлянович Авликулов

— Совет да любовь вам, дети мои! — пустила слезу бабка. Повернулась к Ильхому: — А губа у тебя, парень, не дура. Какую жену отхватил, а! Увидят ее твои друзья, умрут от зависти. Береги ее!

Дед незаметно сунул в карман Ильхому деньги.

— Наш подарок, — шепнул он.

— Спасибо, дед!..

Свадьба длилась три дня. В первый вечер она была официальной, а в последующие… гости шли и шли, знакомые и просто проходившие по улице, дальние и близкие родственники. В последний день пригласили аксакалов махалли, муллу, прочитавшего кутбу в отсутствии жениха и невесты, наотрез отказавшихся от такой церемонии. Дед и бабка все это время находились у сватов, принимали гостей, провожали их, помогали накрывать столы, убирать посуду.

К вечеру последнего дня двор приобрел прежний вид, только лампочки, которых под виноградником навешали черт знает сколько, заливали его ярким светом. Баба, нашедшая быстро общий язык со свахой и разговаривавшая с ней на ты, да и по имени — Кумрихон, села за стол позже всех, поставив на него кастрюлю с борщом, что приготовила по заказу свата. Тот, оказывается, когда-то давно служил в армии и с тех пор сохранил память о наваристом солдатском борще, и вот, когда он рассказывал об этом, дед Миша не преминул похвастаться, что его Ксюша — мастер непревзойденный по части борщей.

— Так когда вы видели Ташкент в последний раз, сваха? — спросила мать Лолы, когда бабка, разлив борщ, села сама.

— В каком году это было-то? — спросила она у деда.

— В двадцать первом, кажется.

— Слышите, дети, — произнесла хозяйка, обращаясь скорее к Ильхому, нежели к дочери, — вы обязаны показать им город.

— Я готов, — ответил Ильхом.

— А я прошу извинения, — сказала Лола, — голова что-то разболелась, точно пустая она на плечах.

— Конечно, — сказала бабка, — столько шуму за три дня. Ты отдохни, а город мне и Ильхом покажет…

— Ну, как вам родственники? — спросил он, когда такси мчалось по вечерним улицам города.

— Не крестьяне, — ответил дед, и этим было сказано все.

— А дома и во дворе у них как чисто, — вздохнула бабка, — боишься ненароком испачкать половицу.

— Не понравились, — сделал вывод Ильхом.

— Нам-то что, — сказал дед, — тебя жалко. Парень ты взрывной, раз смолчишь, второй, а потом… Помни, брат…

Если бы кто спросил Ильхома, как он провел свой медовый месяц в доме жены, то он бы ответил… Впрочем, что? Часы, когда он оставался наедине с женой, были счастливыми, ничто не омрачало их любовь и взаимную привязанность. А когда вечерами их становилось четверо… Что-то незримое сковывало его, и он сразу становился молчаливым, похожим на своего тестя. Тот, проснувшись, начинал молча поливать двор, причем с таким угрюмым видом, точно ночь маялся с больным зубом. Неосознанно чувствуя себя виноватым, Ильхом просил поручить это дело ему, тесть молча отдавал шланг, устраивался на чорпае и перечитывал вчерашнюю газету. Хоть бы раз спросил: «Ну, как вы там, молодежь?» Вечером повторялось то же самое. Теперь он поливал цветы и деревья, а после ужина снова отгораживался от всех газетой. Мучительно долго тянулось время, и Ильхом стал все чаще и чаще уходить с женой в город, просто побродить по его новым и широким проспектам, посидеть на лавочке у фонтана.

В ЦК ему сказали, что в Сурхандарье, мол, очень нужны кадры и потому придется ехать туда. Ильхом хотел года два прожить в Ташкенте, пока Лола станет матерью, а там… куда муж, туда и жена. Не решится же она растить малыша сиротой?!

Известие о том, что ему предложено ехать в свою область, расстроило Лолу, могло, может, и до истерики довести, как случилось потом, но на сей раз на высоте оказался отец.

— Недавно в Термезе, — сказал он, — такой театр построили, что ему сама столица может позавидовать. Три четверти актерского состава — молодежь, прошлогодние выпускники института. Будешь там режиссером. Начинать практику в заштатном театре, поднять его работу до уровня столичного — это ли не мечта режиссера?! Сюда всегда успеете вернуться, имя прежде надобно создать.

— Дочка в доме гость, — проявила мудрость и теща. Она, как успел заметить Ильхом, всегда поддерживала мнение мужа. — Я тоже когда-то ушла из дома отца, чтобы свить свое гнездо, ягненочек мой. Теперь — твой черед. — Вздохнула: — Это на роду женщине написано!

Слушая их, Ильхом думал, что старость не только благость, как утверждает пословица, но и величайшая мудрость, она все, как надо, понимает. И оттого дом жены, еще вчера казавшийся ему прекрасной тюрьмой для миллионеров, показался таким родным, как и дедов. Он проникся уважением к старикам и стал называть их папой да мамой, хотя все прошедшие дни обходился неопределенным «вы».

— Вам, Ильхомджан, — предложила теща, — следует поехать пока одному. Получите квартиру, — Лола немедленно переберется туда. Не беспокойтесь, мы тут за ней приглядим, глаз у нас строгий.

— О чем ты, кампыр, — оторвался от газеты тесть. — Пусть едет вместе, не к чужим едет, а к родным людям. Поживет пока у деда с бабой, там места им хватит.

— Я не отпущу его одного, — произнесла Лола.

— Вот и правильно, дочка, — сказала мать, — жена всегда должна быть при муже…

Самолет пошел на посадку. Когда он, ударившись колесами о бетон полосы, встряхнулся и взревел моторами, гася скорость, проснулся дед Миша.

— Уже? — спросил он.

— Ага.

— Цветов не забудь купить.

— Помню.

В такси Ильхом сел с охапкой цветов, названия которых он не знал, брал те, что ему казались подходящими моменту — яркие и нежные, но бабка одобрила его выбор. Он глянул на часы — до назначенного времени еще было достаточно.

— Вполне успеем чай попить, — сказал он.

— Надо бы, — кивнул дед, — меня тоже жажда мучает.

— Вам бы только поесть, — буркнула бабка.

— Какая муха тебя укусила, мать? — ворчал дед. — Ворчишь и ворчишь!

— Волнуюсь.

— Делай это про себя, как мы.

В половине четвертого к дому тестя подкатили две новые «Волги» — директора театра и частника, друга детства Лолы, по словам