Государевы конюхи - Далия Трускиновская

— Я все как следует придумал! Мы тихонько за ними поедем. Они — на Троицкую дорогу, и мы — туда же. Они-то, чай, с фонарем поедут! И как они с дороги туда свернут, где медвежья харя клад стережет, мы остановимся и в засаду сядем. Как они выкопают сундук, или что там у них, как на телегу поставят — тут-то мы себя и окажем!

— Ты, Степа, гляжу, не тем путем пошел. Тебе не в земские ярыжки, а в налетчики надобно.

— Гаврила Михайлович! Их там четверо будет — два конюха, скоморох да еще посадский человек Короб! Нас — двое, да мы-то в темноте, в кустах, с пистолями, а они-то — на свету! Да ведь такое дело! Мы можем завтра в приказе еще охотников набрать, отбить у них этот клад, повязать их, привезти, и тут же — в Разбойный приказ!

— А клад? — спросил подьячий совсем воспарившего земского ярыжку.

— А клад — боярину вернуть… — не совсем уверенно отвечал тот.

Эта неуверенность была слишком хорошо заметна и даже знакома не одни порты просидевшему на приказной скамье Деревнину.

Но и молчание подьячего, размышляющего о судьбе клада, тоже много что говорило Стеньке.

— А боярин нас за то пожалует, — добавил земский ярыжка. — Меня, надо полагать, полтиной, а для тебя, Гаврила Михайлович, рубля не пожалеет…

Деревнин на эту подначку не ответил. Он постоял в раздумье, поскреб под бородой…

— Когда, говоришь?

— Послезавтра! — выпалил Стенька.

— Полагаешь, мы вдвоем их четверых одолеем?

— Так ведь с третьим-то делиться придется, — совсем честно заявил Стенька.

Деревнин усмехнулся.

— Мы можем выследить, куда они тот клад повезут. А там уж и будем решать — как с ним быть.

Эта затея Стеньке не больно-то понравилась. Выслеживать-то будут они вдвоем, а как все станет ясно, так Деревнин к дьяку пойдет, стрельцов потребует — выемку ворованного добра делать. И что тогда попадет в карман подготовившего это дельце земского ярыжки? Нетрудно догадаться…

Но спорить он не стал. Главное было — выманить в нужное время и в нужное место Деревнина. А там, на месте, все, может, само собой и решится.

— Гаврила Михайлович! Я все придумал! Ты в приказе припозднишься, и я с тобой. А потом выйдем поодиночке — да через торг, нас и не приметят. А там уж нас будет у Николы Старого телега ждать…

— Откуда телега возьмется? — деловито спросил Деревнин.

— Я человек небогатый, придется уж тебе, батюшка, раздобыть, — дерзко молвил Стенька.

— Коли налетчики дорогу заступят — чем отбиваться будем?

— Гаврила Михайлович! Нешто у тебя дома даже пистоли нет?

Пистоль была, да не простая. Ее подьячий держал вот на какой случай.

Пожары на Москве случались частенько. И соседи обычно сбегались на помощь: одни воду тащили, заливали, другие помогали добро из подклетов и горниц выносить. И с этими-то нужно было держать ухо востро. Порой для того огонь и подпускали, чтобы в суете под видом помощи утащить деревянное изголовье со скамьи, в котором под замком вся домашняя казна и все ценные бумаги хранились, или образа в дорогих окладах, или хорошую шубу… Зная такой московский обычай, Деревнин запасся огнестрельным оружием, которое после выстрела не делалось бесполезной увесистой чушкой, а годилось для ближнего боя.

С виду та пистоль была — палка палкой, разве что железная и граненая, да и то — грани малозаметны. Колесный замочек, положенный пистоли, был мал и неприметен. А к дулу, лезвием вниз, неведомый мастер приклепал снятый с ратовища стрелецкий бердыш. Получалось, что одно и то же орудие и огнем било, и по башке лупило, и не хуже топора рубило.

— Коли поискать, так сыщется, — не вдаваясь в подробности, отвечал Деревнин. — И не телега нам нужна, а верховые кони. Телега ночью на Стромынке столько шума поднимет — за версту нас услышат.

— Ин быть по-твоему, — понимая, что коней не ему добывать, согласился Стенька.

Домой он шел радостный — уже и встреча с разъяренной Натальей не пугала. Может, ее Домна утихомирила, может, самой надоело вопить да горшки бить.

Опять же — час поздний, встает жена рано, ей корову обихаживать. Скорее всего, она отревела, сколько положено, да и спать легла. А муж, чтобы ее зря не беспокоить, может по летнему времени и в подклете переночевать.

Уже на улице Стрелецкой слободы Стенька нагнал странную пару — издали казалось, что баба пьяного мужа в обнимку домой тащит. Проскочив мимо, он, удивленный неженским пыхтеньем, обернулся и увидел, что это отец Кондрат почти что несет на себе пьяного работника Вавилу.

— Бог в помощь, батюшка! — сказал Стенька священнику. — Помочь, что ли?

— Сучий он потрох! — отвечал взмокший от натуги батюшка. — Вот пусть только проспится! Сгоню со двора вон и зажитого не отдам! Пять рублей в год подлецу плачу, кормлю, как царевича! Подсоби-ка, Степа, тебе зачтется.

Стенька перевалил на свое плечо увесистого Вавилу. Отец Кондрат вздохнул с облегчением.

— И мне зачтется, — качая головой, добавил он. — Я свой христианский долг выполнил, я его в придорожных кустах не бросил! А завтра со двора в тычки выбью!

Работник был мало чем получше мертвого тела — Стенька и отец Кондрат намаялись, пока доставили его к поповскому двору, пропихнули в калитку и дотащили до сеновала, а там уж и бросили, как куль зерна.

— Ты-то чего в такое время шастаешь? — спросил батюшка. — Неужто служба?

— Она самая! — подтвердил Стенька.

— И поужинать, небось, не удалось?

— Точно!.. — Стенька и сам удивился, как это голод отступает и прячется перед жаждой бурной деятельности.

— Зайдем-ка, только тихонько. Мне матушка Ненила там наверняка поесть оставила — я же когда пошел этого ирода вызволять?.. Она как раз ужинать собирала.

В горнице не было ни души — матушка ушла спать к дочкам в светлицу. Лишь горела скромная лампадка перед образами.

Отец Кондрат полез в печку и достал горшок-кашник.

— Остыла каша-то… Погоди, сейчас ложки сыщу…

Они тихонько подсели к столу и принялись в две ложки вычищать горшок.

— Что ж ты, свет, по ночам шастаешь? — спросил отец Кондрат. — Неужто и впрямь зазнобу завел?

И затрясся от сдерживаемого смеха — большой, добродушный, благорасположенный…

Стенька подивился громкости Натальиного голоса. Вот ведь как орала — на другом конце слободы в поповском доме слышно было.

— Какая уж там зазноба… — буркнул он. — И захотел бы, так часа свободного бы не нашлось. По дельцу подьячего своего ходил.

— А что за дельце, свет? Расскажи, потешь душеньку, — попросил отец Кондрат. После возни с пьяным Вавилой ему спать не хотелось, разгулялся батюшка, а хотелось развлечься.

— Да дельце диковинное, — благодарный за угощение, сказал Стенька. — Боярин один вздумал клад закопать…

— При поляках, что ли?

— Нет, недавно.

— С чего бы вдруг? — удивился батюшка. — Клады-то хоронят в войну или в иное ненадежное время. Теперь же в государстве мир и покой. Вон поляков уму-разуму научили…

— А шут его разберет, — не желая поминать в поповском доме черта, объяснил Стенька. — И послал он человека, и тот закопал, и примету поставил, медвежью харю на дереве, но тот человек вором оказался и вздумал тот клад вынуть. Ну, мы и хотим его на горячем прихватить.

— Что ж тот боярин кому попало доверяется? — спросил отец Кондрат.

Это был уже второй разумный вопрос, однако Стенька, высоко воспарив мыслями, не придал значения скромным замечаниям батюшки.

— А тот человек к нему подольстился.

— Вот так-то и бывает промышлением Божьим, — молвил отец Кондрат нравоучительно. — Один клад хоронит, а другой его из земли вынимает!

— Чтобы клад взять, тоже потрудиться нужно, — возразил Стенька. — Мало того что кладовую роспись сыскать, так еще догадаться, что в ней сказано! Тот, что роспись делает, тоже, поди, не дурак — открыто писать. Мне сказывали — иной человек, в ту бумажку уставясь, и пять лет, и десять в земле ковыряется!..

— Погоди! — воскликнул отец Кондрат. — У меня ж тоже кладовая роспись имеется! Погоди, погоди… Я в книжицу ее заложил…

И сам же себе, опасаясь разбудить семейство, прошептал «тс-с!..».

Книги в доме у священника имелись, и в огромном количестве — не менее двадцати! Частью с Печатного двора, частью — рукописные, но так отчетливо, что лучше всякой печати, были они увесисты, иную лишь двумя руками и поднимешь. Перелистать всех — это была немалая морока. Тем более что бумажек в них батюшка понавтыкал видимо-невидимо, обрезы книг прямо топорщились исписанными клочками.

Отец Кондрат привлек к поискам Стеньку, и действительно, перерыв восемь томов, из девятого они вынули искомый клочок.

— Вот он, вот он, голубчик! — Батюшка расправил бумажку и внятно прочитал: — «От овина на восток, где дубовый старый пень, от того пня к яме овинной девять аршин».