Последний остров - Василий Тишков

Когда собирались они всей компанией, целое воскресенье у Лебяжьего стоял веселый тарарам. Они ждали от этой весны чего-то особенного. Но больше всего — Победы. Этого дня все ждали. А друзья еще и вырасти успели к концу войны. Совсем почти взрослые стали. Только понять этого еще до конца не могли, в душе-то они еще оставались ребятишками, просто с грустинкой догадывались, что детство отодвинулось в далекие дали и стушевалось войной. Война расставила горькие знаки и отметины на отрочестве.

На пороге стояла юность.

Михаилу Разгонову исполнялось шестнадцать лет. Друзья договорились отметить это событие в лесничестве. Федору Ермакову предписывалось на зорьке сбить дюжину уток. Егору Анисимову было велено наловить рыбы. Юля Сыромятина обещала принести яиц и муки, чтобы сделать настоящую лапшу. А если будет свежее мясо и лапша, то Жултай приготовит такой бешбармак, какой и царям не снился.

Однако все торжество поломалось. Ведь не зря говорят, что в конце апреля самое большое беспокойство в природе — зима только что сдала позиции, а тут уж лето подпирает, потому как коротка и суматошлива в Сибири весна. Приходится и человеку в это время крутиться за двоих.

Михаил уговорил деда Якова подсобить ему: на дальних озерах определить интенсивность перелета птиц. А как уговорил — поднял ни свет ни заря с постели и увез, будто у старика и своих дел нету. Попробуй объясни, что у него есть еще один командир — старуха, так ведь на смех поднимет.

Выехали засветло и договорились осмотреть порознь несколько главных озер, а к обеду встретиться в старом зимовье, где оставили лошадь, и уж потом ехать в лесничество гостей встречать.

Яков Макарович вернулся первым. Он растопил в избушке каменку, поставил котелок с водой на огонь и, умостившись на порожке, стал поджидать Михаила.

Вот ведь как получается — было время, Михалко за стариком что хвостик бегал, теперь же дед Яков стал вроде гостем здесь. Да, особенно здесь, на старой своей заимке. Сколько весен тому назад он набрел на эту еланку с родничком? Эх, не сосчитать… Вон какая береза-то вымахала, а ведь сеянку сюда пересадил, с локоток росточком… Успел за ее жизнь Кирюша народиться, вырасти и… И голову сложить. Уже и Юлька заневестилась, того и гляди — дед Яков прадедом станет. Но Юлька Юлькой, а хозяином здесь Михалко. Ничего, сурьезный парень, этот будто от его, сыромятинского, корня пошел, не умеет егозить перед супротивниками, а с добрыми людьми хоть и горяч, но всегда по справедливости поступает.

Обронив прошлогодние сосновые шишки, прошумел и убежал дальше верховик. За болотом грохнул дуплетом выстрел.

Дед Яков глянул на Полкана. Тот, навострив уши, застыл в ожидании. Сыромятин подозвал собаку, стал сердито выговаривать:

— Михалко стреляет. Больше некому. Счас объявится. И Михалко притопает, и Ветка твоя прибежит. Ну, чего зыркаешь? Проголодался никак? Дурной из тебя пес получается. Эстоль живности по лесам да в болоте, а ты с голодухи готов околеть. Дурак дураком, потому и брюхо пустое. А то нет, скажешь? Ладно, хозяина обождать надо, вот тогда и перекусим все за компанию.

Не только на Полкана ворчал старик, на самого себя тоже. Угораздило же в воскресенье поддаться уговорам. А теперь вот майся — продрог у воды, ноги наломал, проголодался. А птица есть на озерах, много птицы: и оседлой, и перелетной. Все идет своим чередом. Живет лес, живут озера. Стало быть, и человеку подле них еще долго жить да радоваться.

В затишке солнце уже припекало, но от земли все еще тянуло сыростью. Ветерок хоть и слабый, да не усидишь в безделье, пробирает озноб под одежкой. Старик покряхтел, поежился и вернулся в избушку. Присел на чурбак возле каменки, вытянул ноги, подкинул еще дровишек в огонь. Красноватые языки лениво запоявлялись меж отволглых почерневших сучьев, облизали дно прокопченного котелка.

Дед Яков пригрелся возле огня, и, ожидая, когда закипит вода, размышлял вслух, поглаживая собаку. Полкан делал вид, что все понимает, и тихонько постукивал хвостом.

— Н-да, чегой-то нет Михалки. Пора бы уж и вернуться. И в кого он там сдуплетил? Сговаривались же сёдни никого не пугать. Вот тоже взбаломошенный парень. Сам день-деньской шастает по лесам и меня сгоношил. А куда тут побегаешь, не те уж ноги, и дыхалка, что дырявый мех у плохого кузнеца. На печке токо и отсиживаться, да вот с тобой, с бестолковой собакой, телегу охранять.

Вдруг Полкан взлаял и выскочил наружу.

— Ишь ты, варнак, наперед меня учуял, — оживился дед Яков. — А я уж думал, что вовсе никудышняя собака.

— Ну ладно, ладно! Будет! — раздался голос Михаила. Он шумно ввалился в зимовье, поставил ружье в угол и повалился на топчан.

— Уф-ф!

— За тобой что — гналися? Или сам кого догонял?

— Дай отдышаться… Тут новость… Невероятная! Хозяин объявился. Собственной персоной!

Яков Макарович в полном непонимании уставился на Михаила. А тот расхохотался:

— Ох… история…

— С чего ржешь-то? — оторопел дед Яков.

— Ой, не могу…

— Вот басурман! Его ждут здесь, а он веселье себе устроил, как бездельный парнишошка. Где тебя черти носили?

Но Михаил все смеялся, и Яков Макарович начал сердиться.

— Да ты что, белены объелся? Сказывай толком, чему рад, а то ведь схвачу полено да взгрею.

— Меня?

— А вот заробишь, так и тебя поучу уму-разуму. Ишь…

Михаил поднялся, схватил Якова Макаровича в беремя и, усадив на топчан, спросил:

— Дедусь, какой день-то сегодня?

— Гм… с утра воскресенье значилось.

— А еще?

— Так ведь твой день рождения завтра.

— Во! А я-то уже отпраздновал его за нашим болотом в очень хорошей компании.

— Будет врать-то.

— Точно! И знаешь, кто меня с ним поздравил?

— Леший. Больше некому.

— Медведь! Такой старый-старый да седой, ну точно на тебя похожий.

— Ты, парень, никак, того…

— Да я тебе серьезно говорю… Подхожу я к болоту с той стороны — сюда уж направлялся — и замечаю, что Ветка встревожилась, к ногам жмется и поскуливает. Не успел сообразить, что бы это ее так забеспокоило, как нос к носу с медведем столкнулся. Честное слово! У меня аж поджилки судорогой свело от неожиданности. Я ведь ни разу хозяина живьем не видел. Ну и обалдел. Стрелять-то нечем. Как на грех патроны мелкой дробью заряжены. Прислонился к березе и думаю: все, пропал… Полезла в голову разная чепуха. Будто ты меня шибко ждешь и карасей нажарил. Я даже их запах почувствовал, и в носу приятно защекотало. Вот, думаю, досада, не поем теперь жареных карасей.

Уставился медведь на меня своими маленькими глазками и рассматривает, будто соображает: сейчас этого двуногого съесть или маленько подождать? Сам старый, еле на ногах стоит, нижняя челюсть отвисла, и в ней зубов-то нет, только два сточенных клыка торчат, как у кабана. Чудно мне стало. Я даже улыбнулся ему. Вот хоть убей меня на этом месте, правду говорю. Дальше вовсе чудеса. Подмигнул он мне и говорит человеческим голосом: «С днем рождения тебя, тезка». Я ему отвечаю: «Спасибо, Михаил Михалыч. Приходи гостем в лесничество, вместе и отпразднуем». «Ладно, приду. Только ты меду побольше для меня приготовь и ведерный чугун каши навари. Шибко я кашу люблю», — сказал так и заковылял краем болота.