Три круга Достоевского - Юрий Кудрявцев

Прагматик Москалева, полностью игнорирующая своего мужа, в нужный момент объявляет его главой семьи. Ей же принадлежит тезис: «Обман простителен для спасения человеческой жизни» [2, 327]. Прагматичность лозунга усугубляется тем, что никто в «Дя­дюшкином сне» не занят спасением кого бы то ни было.

Прагматик Мизинчиков, верящий в правоту Ростанева, не заступается в нужный момент за него. Не выгодно. Могут выста­вить из дома.

Прагматистский стиль мышления ярко проявляется в момент, когда ранее нужное перестает быть таковым. Пока явление не­обходимо, прагматик «не замечает» в нем никаких недостатков. Да еще добавляет придуманные достоинства. Но вот явление уже не нужно, или, хуже того, не оправдало надежд. И тут уж об­наружатся только недостатки. Не видел раньше? Все видел. Но были свои цели. Не сбылись — получай. Так поступили в «Дя­дюшкином сне» с князем. Развалину возвели на пьедестал. И сбросили оттуда, когда «не оправдал доверия». Упавшего праг­матик пинает первым.

Вот стили мышления безличности. Каждый из них, взятый сам по себе, страшен. В своем синтезе (как это имеет место в обра­зе Фомы) они образуют новый, чудовищный стиль мышления, ко­торый я бы назвал тираническим. Это стиль мышления рвущего­ся к повелеванию бездарного самодовольства, себя восхваляю­щего, давящего других и при этом требующего от них гимнов в свой адрес.

Тиранический стиль мышления как совокупность всех назван­ных — показатель не просто безличности, а воинствующей без­личности.

По своему стилю мышления Фома — самый зловещий чело­век Достоевского.

Критика по-разному смотрела на образ этого человека. Ча­сто или не замечала его сути, или находила какие-либо черты, смягчающие этот образ. Как будто можно смягчить образ тирана. Тиран может любить своих детей (они свои), сделать что-то хо­рошее для близкого (он близкий), вежливо поговорить с кем-то (тиран — прагматик). Все это возможно. Но очень уж легковесно. Не в состоянии перетянуть чашу весов, на которой — свинцовый тиранический стиль мышления. Хотя порою кто-то и давит на ча­шу легковесную, пытаясь придать ей тяжесть. Но это не Досто­евский. Его отношение к тиранам четкое. На слова Ростанева, что Фома — почтенных лет человек, рассказчик (и автор) спра­ведливо говорит: «Такие люди не имеют почтенных лет, дядюш­ка» [3, 107]. Тиранизм — вне оправданий.

Через обнажение тиранического стиля мышления Достоевский глубоко затронул и социальную проблематику. Не прямо, а кос­венно. Он дал возможность читателю самому поставить облада­теля этого стиля в любую социальную ситуацию. Его можно пред­ставить дворником, директором чего-либо и т. д. В дворниках он, конечно, не задержится. По своей тяге к власти. Он более скло­нен управлять. Фома дан Достоевским как тиран над селом. Но количественные варианты возможны самые разнообразные. Де­ло случая.

Тиранический стиль мышления проявляется не в вакууме. Луч­ше всего способствует его развитию среда, обладающая догмати­ческим, стереотипным стилем мышления. В «Селе Степанчикове..» его представляют некоторые порабощенные Фомой люди. Они смирились со своим положением, некоторые даже довольны им. Они славят Фому и считают, что только он способен дать им сча­стье. Вопроса «почему» обладатели этого стиля мышления про­сто не ставят. На их глазах шоры. Лишь доведенные до предела, они способны взбунтоваться. Но лишь на миг. Взбунтовавшись они попадают в еще большую покорность. Формулу этого явле­ния Достоевский дает в «Дядюшкином сне». «Для слабых и пус­тых характеров, привыкших к постоянной подчиненности и реша­ющихся, наконец, взбеситься и протестовать, одним словом, быть твердыми и последовательными, всегда существует черта, — близ­кий предел их твердости и последовательности. Протест их быва­ет вначале обыкновенно самый энергичный. Энергия их даже до­ходит до иступления. Они бросаются на препятствия, как-то за­жмурив глаза, и всегда почти не по силам берут себе ношу на плечи. Но, дойдя до известной точки, взбешенный человек вдруг как будто сам себя испугается, останавливается, как ошеломлен­ный, с ужасным вопросом: «Что это я такое наделал?» Потом не­медленно раскисает, хнычет, требует объяснений, становится на колени, просит прощения, умоляет, чтобы все было по-старому, но только поскорее, как можно поскорее!..» [2, 387].

В «Селе Степанчикове...» тираническому стилю мышления Фомы дротивостоит самокритичный стиль мышления Ростанева. Этот стиль базируется на пристальном внимании к реальности и стремлении во всех ее невзгодах обвинить только себя. «Я, бра­тец, еще не знаю, чем я именно провинился, но уж, конечно, я виноват» [3, 11] — вот образец этого стиля. Обладатель этого стиля Ростанев иным людям казался «малодушным, бесхарак­терным, слабым». «Конечно, он был слаб и даже уж слишком мягок характером, но не от недостатка твердости, а из боязни оскорбить, поступить жестоко, из излишнего уважения к другим и к человеку вообще» [3, 14]. Этот стиль противостоит тираниче­скому, но побороть тиранию он не смог.

Тираническому противостоит и иронический стиль мышления, присущий Ежевикину. Это отрицание чего-либо под видом его утверждения. Ирония слаба, чтобы осилить тиранию. Но она есть первый шаг к этому.

Касаясь нравственного лица героев, Достоевский противопо­ставляет ценности лжеценностям, заостряя главное внимание на последних. Он показывает, что в Мордасове люди стыдятся по­ступков нравственных. Произошло искажение ценностей. Но в «Селе Степанчикове...» безнравственность вынуждена маскиро­ваться под нравственность.

Достоевский показывает, что в жизни нравственные оценки нередко зависят от точки отсчета, от установки. Точка отсчета Фомы — тирания. А потому любой поступок героя, до тирании не дотягивающий, воспринимается как высокий. Точка отсчета Ро­станева — человечность. Поэтому любой его твердый поступок воспринимают как низкий. Так часто доброго оценивают злым, злого — добрым, путая точки отсчета.

В сибирских повестях впервые ставится очень важная проб­лема, касающаяся справедливости. Может ли быть справедливым «человек, испытавший в прошлом много несправедливостей? Мо­жет ли он быть судьей других? Видимо, возможны оба противо­положных ответа. Но Достоевский заостряет внимание на том, что это будет далеко не самый лучший судья. Это — норма. Об­ратное возможно как исключение.

Затронутая в сибирских повестях проблема деятельности об­нажает одну, ранее не встречавшуюся мысль. Дается дополни­тельное объяснение бездеятельности. Я уже говорил, что один из героев «Села Степанчикова...» не заступился за другого, исходя из прагматистских соображений. Сам герой приводит еще одну причину своей бездеятельности. Заступаться за Ростанева бесг полезно для самого Ростанева и унизительно для заступающегося. Может быть, в данном случае герой хитрит. Но проблему вскры­вает. Иногда, действительно, деятельность по защите человека ставит защищающего в положение глупое. Он доказывает, при­водит доводы — и вдруг защищаемый в силу ли своей прагматич­ности или в силу смиренности без вины признает свою вину. Же­лание избежать такого положения и ведет порою людей к рав­нодушию.