Хэлло, дорогая (СИ) - Мишин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фасад и лужайка близ «Крогера» были заставлены тыквами и хэллоуинскими украшениями. На парковке над крышами машин растянулись от одного фонаря до другого оранжево-чёрные флажки. «Крогер» тоже приготовился праздновать, а точнее, впаривать праздничные товары своим покупателям. Мамочек, папочек, подростков и детишек, жаждущих уехать отсюда с длинными чеками за сладости и праздничные наряды, была тьма. Хэл вышел из «Плимута», проверил сигнализацию и, убрав брелок в карман замшевой куртки, широким, вальяжным шагом прошёл к двойным автоматическим дверям. Его кредо по жизни было простым: как бы плохо тебе ни было внутри, никогда не показывай этого.
Он хорошо знал: людям плевать, что у тебя на душе. Он не понимал, кому может доверять, а кому нет. Сказать честно, у него не было близких людей, кроме разве что старого друга из штата Мэн — но тот крепко погряз в проблемах с больной пожилой бабушкой, и Хэл не хотел грузить его ещё и своими бедами.
Хэл Оуэн никогда ни с кем не ссорился, или, вернее, никто никогда не ссорился с ним. Если кто-то подлизывался к нему и набивался в приятели, он держал вежливую дистанцию. Он никому не верил, и точка. Если кто-то с работы звал его посмотреть бейсбол в спорт-баре или выпить пива, он говорил — прости, друг, но сегодня никак, и придумывал очень правдоподобную отговорку. Со стороны казалось, что у Хэла — насыщенная социальная жизнь, но, пожалуй, долгие годы он чувствовал именно одиночество.
Чувство это усилилось с тех пор, как друг ушёл в армию по контракту и пропал из поля зрения на несколько лет. Вернувшись оттуда, он замкнулся в себе и встреч не искал: Хэл был спокоен. Такое случается. Порой людям нужно время, чтобы прийти в норму. Но, когда матушка уехала в Акуэрт, Хэлу стало совсем худо.
Он приходил в пустой дом и уходил из пустого дома. Сосущая, гложущая, неприятная тишина давила на уши, и он включал телевизор на всю ночь, чтобы просто слушать звуки человеческих голосов. Иногда он не говорил с людьми так долго, что молчание переставало его тяготить, и он с трудом возвращался к привычной маске доброжелательного, благополучного, общительного мужчины, прекрасного соседа, хорошего работника, ответственного жильца дома на Холлоу-Драйв. Для чужаков и случайных знакомых он казался именно таким.
Но каким он был на самом деле, не знал никто.
Ну, или почти никто.
Хэл вошёл в «Крогер» и без облегчения вздохнул, когда увидел торговый зал. У кассовых аппаратов стояли длинные очереди, многие тележки были уже разобраны, а те, что остались, хаотично стояли на специально отведённой парковке за блестящими, металлическими поручнями. Хэл взял было одну, но затем подумал и поменял её на простую корзинку. Они были не в ходу у обычных покупателей, но матушка всегда учила: «Тележки придумали для простофиль и транжир. Когда берёшь тележку, рука так и тянется положить туда что-нибудь лишнее и занять пустое место. С корзинкой этого не случится. Ты устанешь таскать всю эту тяжесть через столько торговых рядов, и в конце концов не возьмёшь больше, чем сможешь унести. Помни это, мой милый. Заботься о центах, а доллары позаботятся о себе сами».
Он поднял лёгкую корзинку и прошёл через турникет, вдруг подумав: а Конни тогда, в магазине, взяла тележку. Большую, пластиковую, чёрную тележку. Туда она свалила всякой всячины. У неё, может, и был список, но она ему не следовала, и на лице её было такое застывшее, сосредоточенное выражение, с которым она разглядывала полки и островке со сладостями, что хотелось узнать, о чём она думает? Что хочет приготовить на праздник? Какие конфеты любит — может, тыквенные котелки или мармеладные тянучки?
«Прекрати это» — вяло приказал он себе и, полный убийственного безразличия, с надменным лицом двинулся вдоль стеллажей с бесконечными тыквами, черепами, скелетами и прочей праздничной атрибутикой. Со всех сторон доносились обрывки фраз людей, которые готовились к Хэллоуину. В Мысе Мэй почти никогда не случалось ничего жуткого, разве что иногда пропадали люди — ну да где они не пропадают… но на Хэллоуин всё было ровно. Хэл даже сожалел, что это так и он ничего не может поделать со всеми этими уродами, восторженно хватавшими в свои тележки украшения для дома, краску для аквагрима, огромные упаковки с конфетами, мармеладом и печеньем, искусственную паутину и настоящие тыквы… Хэл шёл мимо всего этого, только изредка останавливаясь у стеллажей с большими скидками. Он положил в свою корзинку пакетик лимонных леденцов. Затем — тыквенные печенья в виде котелков. Следом — конфеты с желейной начинкой в полосатых упаковках. Всё это шло по скидке: Хэл не намерен был тратиться на этот Хэллоуин, как и на все предыдущие, но знал. Когда дети пойдут по домам, он должен что-то положить в их мешки.
Вдруг возле полки с жуткими масками из популярных фильмов ужасов Хэл услышал тихий плач, скорее, даже поскуливание, и осторожно выглянул из своего ряда в этот. Он был высоким и многое замечал в толпе. Он был не затмлён лихорадочной подготовкой к празднику и видел много того, что не замечали — или предпочитали делать вид, что не замечают — другие покупатели. Какой-то мальчик лет трёх, беленький, худенький, с очень красным от слёз лицом и раздувшимся из правой ноздри сопливым пузырём, с губами, слипшимися от плача, жмурился и рыдал возле масок, присев на корточки. Возле него было множество женщин и мужчин, и они разглядывали что-то своё или сверялись со списками, но никто не обращал внимания на ребёнка. Возможно, каждый из них думал, что он пришёл с кем-то другим, и родители находятся рядом. А возможно, и нет. Кто их знает.
Хэл взял большую пачку шоколадного хвороста «Ле Финесс» и сделал вид, что пристально изучает состав, но сам нет-нет, да смотрел за мальцом. Взрослые сменялись, укатывали свои тележки, одни приходили на смену другим. Прошло пять минут. Затем десять. Плач становился всё тише и отчаяннее, но к мальчику никто не подходил.
Тогда Хэл поискал взглядом сотрудников, но нигде не видел их бежевых жилетов. Отложив хворост в сторону, он поправил тёмные очки на переносице и неторопливо
