Фрагменты - Козаков Михаил Михайлович

Я слушаю чтение Сергея Юрского, Владимира Рецептера, Иннокентия Смоктуновского, Михаила Ульянова, Александра Кутепова, Зиновия Гердта. Полезно. Что-то восхищает, с чем-то споришь, что-то смешит… Это вполне естественно. Но главное — не замыкаться на себе. Эгоцентризм губителен!

Сколько актеров и режиссеров не посещают других театров, сколько чтецов и понятия не имеют, как строится концерт у коллеги! Считается, что «Театральной гостиной» и «Кинопанорамы» по телевидению хватает за глаза. Разумеется, всего знать нельзя, да и, вероятно, ни к чему. Время бесценно, так его мало. Однако я замечал, что как раз любопытные к чужому больше и лучше успевают сделать свое.

Учителя. «Скучная история» Чехова в исполнении Б. А. Бабочкина по ТВ — целая академия! Длинные монологи на крупном плане, интонации, глаза Бориса Андреевича, пластика его необыкновенных рук… Кстати, о руках. Жест — средство огромной выразительной силы. Красивые руки — дар божий, но пользоваться даром следует осторожно. Я знаю случай, когда один наш одаренный актер, у которого красивые руки, и он это знает, беспрерывно демонстрировал на телеэкране плоскую удлиненную ладонь, продолженную длинными пальцами. Достоинство в такие моменты перестает быть достоинством и оборачивается кокетством пожилого человека. Но это, так сказать, а-пропо. Бабочкин был безупречен в «Скучной истории», особенно вдохновенны были куски без партнеров, увы, далеких от его уровня исполнения. Аналогичный случай произошел и у М. А. Ульянова, когда он сыграл одну из своих лучших ролей в телеспектакле «Тевье-молочник». Когда телекамера наезжала до крупного плана артиста, обращавшегося к нам, телезрителям, с монологами, хотелось крикнуть оператору: «Так и оставайся! Не двигайся! Останови мгновенье! Пусть артисту ничто не мешает».

И. В. Ильинский рассказывает о Зощенко и читает его рассказы по ТВ. И это тоже своего рода академия. Не академическое, мертвое искусство, а живая, эмоциональная школа.

Масштаб личности актера, безупречно владеющего материалом, — вот что объединяет эти столь разные работы мастеров художественного слова.

Три приведенных мною примера — чтение, игра на ТВ. Чтение по телевидению, концертное чтение и чтение по радио — вещи в чем-то похожие, но и разные.

На радио твой партнер — чувствительный микрофон, инструмент — только голос. Слушатель — один. Это потом статистика утверждает, что сотни тысяч или миллионы. Но читаешь ты одному человеку. Избави Бог забыть это правило. Сколько раз я ошибался! Захлестнет эмоция, недооценишь слушателя, который один на кухне или перед сном в постели слушает твое чтение, переинтонируешь, возьмешь не тот тон, не тот ритм — пропал! Слушаешь потом в одиночестве по радио свое выкобенивание и приходишь в отчаяние: поезд ушел, записано на пленку в фонд и уже ничего не перепишешь, не исправишь. Ф. Г. Раневская шутила: «Плевок в вечность».

«Доволен ли ты им, взыскательный художник?» Не доволен. А что делать? Урок на будущее, но, увы, не гарантия от иных, новых ошибок. Я ошибался многократно, разнообразно: на эстраде, на ТВ и на радио. Самая очевидная, а главное, глупая ошибка произошла с баснями И. А. Крылова на телевидении. Ее стоит проанализировать отдельно, ибо она принципиальна и непростительна. И хотя фильм-концерт «Играем басни Крылова» ставил не я, а режиссер Валерий Фокин, с которым до «Басен» мы сделали успешную работу на том же телевидении (фильм-концерт «Тамбовская казначейша» М. Ю. Лермонтова), меня это обстоятельство нисколько не оправдывает. Опыт именно поэтических чтений на ТВ у меня несравнимо больший, чем у Фокина, и я не имел права нарушать некоторые законы, которые к тому же хорошо знал, да вот, поди ж ты, нарушил. Помню, когда увидел фильм в эфире (до этого смонтированным не видел), пришел в отчаяние, но было поздно. «Плевок в вечность» произошел, грехи зафиксировала безжалостная кинопленка.

А поначалу все было так ясно. Басни «Осел и Соловей». «Волк и Ягненок», «Пестрые Овцы», «Слон и Моська» вместе с другими не раз опробовались мною в концертах и всегда отлично принимались зрителями. Многие считали трактовку даже своего рода открытием, да и сам я чувствовал по реакциям публики, что хрестоматийные басни звучат очень свежо. Драматургический конфликт, заключенный в баснях — маленьких пьесках, характеры зверей (людей) я рассматривал как актер, много игравший в современных социальных комедиях. Вскрыть нешуточный конфликт, выстроить действие, а главное, показывая характеры действующих лиц, не делать их примитивнее или глупее, чем мы это видим в окружающей нас жизни. Скажем, в басне «Ворона и Лисица» последнюю не трактовать как медоточивого льстеца, который говорит «сладко, чуть дыша» (это уже заключено в тексте и не требует иллюстрации), а льстить конкретно, предельно серьезно, чтобы дура Ворона поверила в свою уникальность: «Голубушка, как хороша!» Я это утверждал как бесспорную, только что открытую мною истину, осуждая себя за то, что так поздно осознал столь очевидное. Я не восклицал, как надо бы по пунктуации у Крылова, а ставил вполне определенные точки: «Ну что за шейка. Что за глазки. Рассказывать, так, право, сказки». Восклицательные знаки — внутрь, под воду. Ворона тоже поначалу недоумевает: «Неужто все это сказано про меня? А вдруг и в самом деле про меня?» Ворона вообще тугодумка. Вспомните: «Позавтракать было совсем уж собралась, да позадумалась…» У нее вместо мозгов жернова ворочаются. «А что, черт возьми, вот назовут теперь не соловья, а меня царь-птицей». «От радости в зобу дыханье сперло». Певица показала, на что она способна, а что было дальше, дорогие зрители, вы помните еще со школьной скамьи.

Приблизительно таков был мой подход и к другим басням. Вскрыть суть конфликта, выстроить взаимодействие вполне реальных, узнаваемых человеческих характеров. Если мне это удавалось, возникал юмор в его разнообразных (смотря какая басня) оттенках. Часто юмор переходил в сарказм и трагикомедию. Я читал басню «Волк и Ягненок» про закон и беззаконие. Мой Ягненок не трусливый, поджавший хвост, блеющий от страха ребенок. Нет! Он умный, отважный отрок-правдолюбец, пытающийся воздействовать на всесильного Волка логикой: «Помилуй, — говорит он. — Мне еще и от роду нет году…», ты ж знаешь сам, «нет братьев у меня!» Он борется за свои права, но, увы, это ни к чему не приводит. Демагогия циничного Волка известна: хватит качать права! «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Вопросы есть? Ну а теперь — в темный лес и за дело. Вот так, друг!

Арбенин. Телеспектакль «Маскарад» по М. Лермонтову. Постановка М. Козакова. 1985

Арбенин — М. Козаков. Казарин — А. Джигарханян

Я специально привел разбор двух хрестоматийных басен, пытаясь на бумаге передать мой подход и ко всем остальным, которые читал на эстраде. Именно не играл, а читал вслух басни-пьески, обозначая характеры, при этом не упуская главный объект — слушателя, для которого все предназначено. Живая, непосредственная связь с ним спасала меня от наигрыша, диктовала темпоритм, сообщала всему меру. Вот ее-то я и утерял в телевизионном фильме-концерте. В чем же корень ошибки? Я стал играть басни Крылова, что было предопределено принципом фильма. Говорю за Лисицу — одна точка кинокамеры, за Ворону — снимают с другой точки. Потом монтируют. Получается как бы кинодиалог: разговариваю сам с собой. Ошибка! Утерян слушатель, которому предназначается анекдот, диалог чрезмерно разыгрывается, раскрашивается. Ошибка была мною допущена при исполнении почти всех басен Крылова в нашем фильме-концерте. Другая ошибка состояла в том, что стихи вынесены в реальный интерьер, но мало этого, и на улицу. Стихи — а басни ведь тоже стихи — материал условный, натура — безусловный. Опасно их сталкивать на экране. Даже пьесы в стихах («Борис Годунов», «Моцарт и Сальери», «Маскарад» и т. д.) глупо выглядят на природе. Тонкая фактура стиха дерется с деревьями и землей. Земля, деревья сильнее, ибо материальны, стих теряется, гибнет, глупеет. Точнее, глупеет на экране исполнитель, актер. И я не избежал этой участи, читал «Мартышку и очки» в зоопарке, в соседстве с обезьянами, «Волка на псарне» на зимнем бульваре. Изо рта у меня шел живой, настоящий пар… В неудаче нашего с Фокиным фильма-концерта я виню прежде всего себя. Фокин — режиссер, и ему, естественно, хотелось делать фильм. Я же, опытный концертант, должен был предостеречь его от нарушения законов чтения. Однако сам увлекся неверной посылкой: «Играем басни Крылова» — и только потом, сидя дома у телевизора, схватился за голову.