Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

Однако он не довольствовался таким объяснением; он ясно видел, что в мнимом замешательстве главную роль играло какое-то другое чувство, а не беспокойство об отце. Стараясь припомнить все подробности, какие могли только усилить его подозрение, он вспомнил, что еще очень недавно слышал, как мать его бранила Магги за то, что она гуляла в Красном-Овраге, где земля еще мокра, и приходила домой с грязными башмаками. При всем том, сохранив свое прежнее отвращение к уродству Филиппа, он не хотел верить, чтоб Магги могла питать другое чувство, кроме сожаление к этому несчастному исключению из общего разряда людей. Том имел какое-то врожденное чувство суеверного отвращение ко всякому исключению из общего правила. Любовь к уроду какой бы ни было женщины была бы ему ненавистна; но со стороны собственной сестры она была, просто, невыносима. Но все же, если она имела хоть какие-нибудь сношение с Филиппом, это необходимо было прекратить; ибо, кроме того, что она себя компрометировала тайными свиданиями, она еще этим шла наперекор чувствам отца и не исполняла самых точных приказаний брата. На другое утро Том вышел из дома в том напряженном состоянии духа, которое в каждом самом обыкновенном обстоятельстве видит намек на подозреваемое им дело.

Часа в три пополудни Том стоял на пристани, разговаривая с Бобом Дженином о возможном прибытии чрез несколько дней корабля «Аделаиды», которое должно было быть так важно для них обоих.

– А! вот идет кривой Уоким, воскликнул Боб, смотря на противоположный берег. – Я издалека узнаю его или его тень. Я всегда встречаю его на том берегу.

Внезапная мысль, казалось, озарила голову Тома.

– Мне надо идти, Боб. Прощай.

И с этими словами он поспешил в амбар, попросил там, чтоб кто-нибудь его заменил, говоря, что важное дело требует его немедленного присутствия дома.

Почти бегом и взяв самую короткую дорогу, он только что достиг ворот дома и намеревался войти, как будто ни в чем не бывало, как в дверях показалась Магги в шляпке и шали. Его предположение было справедливо; он остановился, поджидая ее. Матта вздрагнула, увидев его.

– Том, каким образом ты дома? Что случилось? – сказала она глухим, дрожавшим голосом.

– Я пришел, чтоб пойти с тобою в Красный-Овраг и встретить там Филиппа Уокима, ответил Том, насупив брови.

Магги остановилась бледная, как полотно; она едва дышала и холод пробежал по ее жилам. Было ясно, что, тем или другим образом, а Том все узнал. Наконец она – сказала:

– Я не иду туда, и повернулась назад.

– Не правда, ты идешь. Но прежде я хочу с тобой переговорить. Где отец?

– Поехал куда-то верхом.

– А мать?

– На дворе, возится с курами.

– Так я могу войти и она не увидит меня?

Сказав это, Том пошел в дом. Магги шла рядом с ним. Пойдя в гостиную он сказал:

– Войди сюда.

Магги повиновалась и Том запер за ней дверь.

– Ну, Магги, расскажи мне сию минуту все, что между вами было.

– Знает ли что-нибудь об этом отец? – спросила Магги, не переставая дрожать.

– Нет, – сказал Том, с негодованием. – Но он узнает все, если ты захочешь меня обманывать.

– Я не хочу никого обманывать, ответила Магги, вспыхнув при одной мысли, что ее считают обманчивой.

– Так скажи мне всю правду?

– Быть может, ты уже все знаешь.

– Все равно, знаю ли я или нет, а ты расскажи мне все, что случилось, или отец все узнает.

– Я все скажу ради отца.

– Да, тебе очень идет теперь распространяться о любви к отцу, когда ты пренебрегла его чувствами.

– Ты никогда ничего худого не сделаешь, Том? – сказала Магги насмешливо.

– Никогда, если я знаю, что это худо, – отвечал Том с гордой откровенностью. – Впрочем, мне нечего с тобою рассуждать. Скажи мне только, что было между тобою и Филиппом Уокимом, когда в первый раз ты свиделась с ним в Красном-Овраге?

– Год назад, спокойно – отвечала Магги.

Жестокость Тома возбудила в ней решительность и поборола сознание собственной вины.

– Тебе нечего меня более спрашивать. Мы были друзьями в продолжение этого года. Мы часто виделись и гуляли вместе. Он приносил мне книги.

– И это все? – спросил Том, сердито взглянув на нее.

Магги остановилась на минуту и, решившись разом уничтожить у Тома право осуждать ее в обмане, гордо – сказала:

– Нет, не все. В субботу он признался мне в своей любви. Я об этом прежде не думала. Я на него смотрела только как на старого друга.

– И ты поощряла его любовь? – спросил Том с отвращением.

– Я – сказала ему, что и я также его люблю.

Том молчал несколько минут, устремив глаза на пол и положив руки в карман. Наконец он поднял глаза и холодно сказал:

– Тебе остается теперь, Магги, выбирать одно из двух: или ты дашь мне обещание, положив руку на Библию, никогда не встречаться и не говорить втайне с Филиппом Уокимом, или я все скажу отцу. И тогда, в то время, когда, быть может, моими стараниями отец сделался бы опять счастлив, ты нанесешь ему страшный удар; он узнает, что его дочь непослушна, обманчива и погубила свое честное имя, имея тайные свидание с сыном того человека, который был причиной его разорение и погибели. Выбирай!

Сказав эти слова, Том подошел к столу, взял большую Библию, открыл ее на первом листе, где были написаны известные читателю слова.

Магги предстоял страшный выбор.

– Том, – сказала она, забыв недавнюю свою гордость: – Том, не проси этого у меня. Я обещаю тебе не иметь никакого сношение с Филиппом, если ты мне позволишь, его еще раз увидать или даже написать ему. Мне надо ему все объяснить. Я обещаю не видаться с ним до-тех-пор, пока наши сношение с ним будут неприятны отцу… Я чувствую, что и Филипп мне нечужой. Ведь и он несчастлив.

– Я ничего не хочу знать о твоих чувствах. Я уже – сказал ясно, чего хочу. Решайся, и скорее, чтоб мать, войдя, не помешала.

– Если я дам слово, то оно меня столько же обяжет, сколько, если б я и руку положила на Библию. Мне этого вовсе ненужно, я и так не изменю моему слову.

– Делайте, что велят, – сказал Том. – Я не могу тебе верить. Ты даже неверна сама себе. Положи руку на Библию и скажи: «отказываюсь с этой минуты втайне видеться и говорить с Филиппом Уокимом». Иначе ты нас осрамишь и огорчишь отца. Какая польза в том, что я работаю, забыв все другое, и стараюсь только уплатить долги отца, когда именно в ту минуту, когда он мог бы опять поднять гордо голову и быть счастливым, ты хочешь нанести ему жестокую обиду и свести его с ума от горя.

– Ах, Том! Неужели долги будут скоро выплачены? – воскликнула Магги, забыв на минуту свое горе и всплеснув радостно руками.

– Да, если дела пойдут, как я ожидаю. Но, продолжал он и голос его дрожал от негодование: – в то время, пока я старался и работал, чтоб возвратить отцу спокойствие и честное имя всему нашему семейству, ты сделала все, что могла, чтоб уничтожить их навеки.

Магги почувствовала сильные угрызение совести. С той минуты, как ум ее более не сопротивлялся Тому, она во всем осуждала себя и оправдывала брата.

– Том, – сказала она слабым голосом: – это было дурно с моей стороны… но я была так одинока… мне жаль было Филиппа. Я думаю, грех иметь неприязнь и ненависть против кого бы то ни было.

– Глупости! – сказал Том. – Кажется, твоя обязанность была очень ясна. Но не будем об этом говорить. Дай только обещание, повтори мои слова.

– Я должна с Филиппом переговорить.

– Ты пойдешь сейчас со мною и переговоришь с ним.

– Я даю тебе слово более с ним не встречаться и не писать ему без твоего ведома – вот одно, что я могу обещать. Я, положив руку на Библию, повторю это, если хочешь.

– Хорошо, повтори.

Магги положила свою руку на исписанный лист Библии и повторила свое обещание. Том закрыл тогда книгу, сказав: «Ну, пойдем теперь».

Они пошли молча. Магги внутренне страдала будущими страданиями Филиппа и страшилась тех горьких слов, которые, она была уверена, посыплются на голову Филиппа со стороны ее брата, но она чувствовала, что ей ничего не оставалось, кроме покорности. Ее совесть и чувство боязни были затронуты Томом; ее корчило при одной мысли, что он справедливо определил ее поступок, и в то же время душа ее возмущалась против этого определение, как несправедливого и неполного. Том, между тем, чувствовал, что Филипп начинал теперь быть предметом его негодование. Он не сознавал, сколько старого, детского отвращение, личного тщеславия и вражды проглядывало в тех горьких словах, которыми он намеревался осыпать бедного Уокима, полагая этим исполнить долг сына и брата. Том никогда не разбирал свои побуждение и тому подобные неосязаемые предметы; он твердо был убежден, что как его побуждение, так и его действия всегда хороши, иначе он бы не имел с ними никакого дела. Магги утешала себе последней надеждой, что авось Филиппа что-нибудь задержит и он не придет на свидание; тогда бы, по крайней мере, дело было бы отложено и, быть может, она бы выпросила у Тома позволение ему написать. Когда они подходили к соснам, сердце у ней забилось еще сильнее. Это была последняя минута недоумение; Филипп всегда встречал ее за соснами. Они прошли зеленую лужайку и пошли по узкой тенистой тропинке близь плотины; сделав еще поворот, они очутились лицом к лицу с Филиппом. Они остановились друг против друга. С минуту все молчали. Филипп взглянул вопросительно на Магги. Лучшим ответом ему служили бледные, дрожавшие губы и чувство страха, выражавшееся в ее больших глазах. Ее воображение, всегда уносившее ее далеко от действительности, рисовало уже ей бедного, слабого Филиппа, поверженного на землю, растоптанного ногами ее брата.