Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

– Магги, вы, кажется, недовольно счастливы, вы, из сожаление ко мне, принуждаете себя говорить, что вы меня любите.

– Нет, Филипп, – сказала Магги, качая головою, как, бывало, ребенком: – нет, я говорю правду. Это чувство ново мне и непостижимо; но я не думаю, чтоб я могла кого-нибудь любить более вас. Я бы так желала всегда с вами жить, чтоб сделать вас счастливым. Я всегда была счастлива, когда была с вами. Одно только есть на свете, чего я для вас не сделаю: я никогда не позволю себе сделать, что может оскорбить отца. Этого вы никогда не должны и просить у меня.

– Нет, Магги, я ничего не буду просить; я все перенесу; я готов ждать целый год второго поцелуя, если только я буду знать, что занимаю у вас в сердце первое место.

– Нет, – сказала Магги с улыбкою: – так долго я вас не заставлю ждать. Потом, опять приняв прежний серьезный вид, она прибавила, вставая с своего места. – Но, что б и ваш отец сказал, Филипп? О! нам невозможно быть более как брат и сестра и то тайными, как мы были до сих пор. Откажемся лучше от всякой мысли о других отношениях.

– Нет, Магги, я от вас отказаться не могу, Конечно, исключая тот случай, если вы действительно во мне не видите ничего более, как вашего брата. Скажите мне всю правду.

– Уверяю вас, я говорю правду. Имела ли я когда более счастья, как быть с вами, с самого малолетства, в те дни, когда еще Том меня любил? А ум ваш совершенно заменяет мне целый мир: вы всегда можете все растолковать мне. Мне, кажется, никогда не наскучило бы быть с вами.

Говоря это, Магги, шедшая рука в руку с Филиппом, ускорила шаг, ибо она чувствовала, что им пора расстаться; но это чувство заставляло ее еще более позаботиться, чтоб не оставить каким-нибудь не нарочно сказанным словом неприятное впечатление в Филиппе. Эта была одна из тех опасных минут, когда говоришь в одно и то же время и искренно и обманчиво, когда чувство, поднявшись выше своего обыкновенного уровня, оставляет на берегах знаки, до которых впоследствии никогда не доходит.

Поравнявшись с соснами, они остановились, чтоб проститься.

– Так жизнь моя будет полна надежды, Магги, – говорил Филипп: – я, вопреки всему, буду счастливейший человек в свете? Мы теперь принадлежим друг другу навсегда, все равно, живем ли мы вместе или порознь?

– Да, Филипп, я бы желала никогда не расставаться, я бы желала вас сделать очень счастливым.

– Я чего-то другого жду… посмотрим получу ли ожидаемое.

Магги улыбнулась; в глазах у ней сияли слезы; она наклонила голову и поцеловала бледного юношу, взгляд которого выражал умолявшую, робкую любовь, любовь, похожую на любовь женщины.

Была и у Магги минута совершенного счастья, минута уверенности, что если и была в этой любви жертва с ее стороны, то тем самым эта любовь делалась чище и драгоценнее.

Поцеловав Филиппа, она отвернулась от него и поспешила домой, чувствуя, что с этой минуты настает в ее жизни новая эпоха. Ее прежние грезы и мечтание должны будут все более и более давать место думам, желанием и заботам о жизни действительной.

ГЛАВА V

Расколотое дерево

Тайны редко обнаруживаются тем путем, которого мы всего более опасаемся. Страх заставляет обыкновенно человека воображать, что его тайна должна непременно открыться каким-нибудь поразительным, драматическим событием. Так и Магги, целый год скрывавшая удачно тайну, не переставала бояться, что ее откроют и представляла себе непременно, что, обнаружиться она иначе не может, как трагической сценой; что раз гуляя с Филиппом под-руку в Красном-Овраге, они вдруг встретят или отца или Тома. Она хорошо пони мала, что эта встреча очень невероятна, но она не могла вообразить более ужасное происшествие, которое бы так вполне соответствовало степени ее страха и боязни. Напротив, в действительной жизни главную роль в обнаружении тайн обыкновенно играют самые пустые, косвенные намеки, основанные, по-видимому, на тривиальных стечениях обстоятельств. Конечно, менее всего в этом отношении думала Магги о тетке Пулет. Нечего было бояться, чтоб она их накрыла, так как она не жила в Сенг-Оггсе и, к тому ж, не отличалась ни взглядом быстрым, ни умом; следовательно, со стороны Магги было бы очень странно опасаться ее более, чем, например, тетки Глег. А однако орудием ее судьбы должна была быть никто иная, как тетка Пулет. Она, правда, не жила в Сент-Оггсе, но дорога из Фарум-Ферза проходила мимо Красного-Оврага, на противоположном конце того, с которого вошла Магги.

На другой день после только что рассказанного нами свидание Магги с Филиппом, было воскресенье и мистер Пулет должен был присутствовать на чьих-то похоронах в сент-оггской церкви. Воспользовавшись этим случаем, мистрис Пулет отобедала у сестры Дин, а к чаю пошла к бедной сестре Теливер. Воскресенье был один день, когда Том бывал по вечерам долга. Последнее время он что-то повеселел и особенно был в хорошем расположении духа. После долгой и откровенной беседы с отцом, он отправился с матерью в сад, погулять и посмотреть, как цветут вишневые деревья; он даже позвал с собою Магги, ласково сказав: «Ну, Магги, пойдем и ты с нами». Он начал с некоторых пор иметь лучшее мнение о ней, ибо она отстала от некоторых своих странностей и перестала вести свою прежнюю уединенную жизнь. Он даже начинал ею гордиться: он слышал, как некоторые люди отзывались о ней, как об очень красивой девушке. В описываемый нами день лицо ее было необыкновенно оживлено; казалось, она была счастлива, но в сущности, оживление и краска в лице происходили от внутренней тревоги, в которой столько же было сомнение и грусти, сколько удовольствия.

– Ты очень сегодня, Магги, авантажна, – сказала тетка Пулет, за чаем, грустно качая головой. – Я никогда не думала, Бесси, что твоя дочка будет так хороша собою. Но ты должна, моя милая, носить розовый цвет: это тебе будет к лицу. В этом голубом платье, которое тебе подарила сестра Глег, ты ни на что не похожа. У Джен никогда не было вкусу. Зачем ты не носишь мое платье, которое я тебе дала?

– Оно такое хорошенькое и нарядное, тетушка; оно слишком для меня хорошо, особливо в сравнении с другими частями моего туалета.

– Конечно, было бы неприлично тебе ходить в таком платье, если б не знали, что тебе его подарила тетка, когда оно ей уж более не годилось. Очевидно, я должна же дарить своим племянницам иногда старые платья; я покупаю каждый год себе новые и никогда их не изнашиваю. Что касается до Люси, то ей не приходится ничего давать: у ней все самое изысканное. Сестра Дин по правде может нос поднимать, хотя цвет лица ее дочки совершенно-желтый. Я думаю, просто, с ее расстройством печени она долго не проживет. Это же говорил сегодня в проповеди новый пастор, доктор Кен.

– Ах! не правда ли, он отличный проповедник? – сказала мистрис Теливер.

– А какой на Люси был сегодня воротничок! продолжала мисстрис Пулет, с глубокомысленным взглядом: – право, у меня такого нет; впрочем, надо поискать и надеть самый лучший, авось, он посоперничает удачно.

– Люси! да ее ведь и зовут красавицей Сент-Оггса, – заметил дядя Пулет.

– Фу! – сказал мистер Теливер, нетерпевший, чтоб кого-нибудь считали красавицей, кроме его Магги. – Люси, такая маленькая штучка, не имеет вовсе никакой фигуры. Но правда, говорят, красивые перья делают и птицу красивой. Вот, не нахожу я ничего хорошего в этих миньятюрных женщинах; они совершенно не в пропорции с мужчинами. Когда я выбирал себе жену, я выбрал ее настоящего роста, не большую и не маленькую.

Бедная мистрис Теливер, несмотря на свою увянувшую красоту, улыбнулась самодовольно.

– Но не все же и мужчины велики, – сказал дядя Пулет, только намекая на свой небольшой рост. – Молодой человек может быть хорош собою и не имея шести футов роста, как ваш Том.

– Что тут толковать о росте, лучше быть благодарным за то, что мы не горбаты, – заметила жена его. – Я сегодня в церкви видела того урода – молодого Уокима. Подумать только, что ему достанется такое богатство! А говорят, он такой странный, любит только уединение, ненавидит общество. Я, право, не удивляюсь, если он сойдет с ума, ибо ни разу не проедешь мимо Красного-Оврага, чтоб его не видеть. Он все там скитается между деревьями и кустарниками.

Это поверхностное показание тетки Пулет, что она два раза видела Филиппа в Красном-Овраге, ужасно подействовало на Магги. Волнение ее было тем сильнее, что Том сидел против нее и она старалась всеми силами казаться равнодушной. Услышав имя Филиппа, она покраснела, и чем далее тетка говорила, тем краска ее усиливалась; когда же, наконец, она упомянула о Красном-Овраге, она почувствовала, как бы вся ее тайна была открыта; она поспешно положила ложечку на блюдечко, чтоб не видно было, как ее рука дрожала. Она сидела безмолвно, сложив руки под столом, не смея даже поднять глаз. По счастью, отец ее сидел по ту же сторону стола, за дядей Пулетом, и потому не мог видеть ее лица не вытянувшись. Мать ее подоспела ей на помощь, дав другой оборот разговору. Мистрис Теливер всегда боялась, когда упоминалось имя Уокима при ее муже. Магги собралась наконец с силами и подняла глаза; они встретились с глазами Тома, но тот тотчас отвернулся. Бедная Магги легла спать в тот день, недоумевая, подозревал ли Том что-нибудь или нет. Может быть, он подумал, что ее волнение происходило только от беспокойства, что имя Уокима произнесено было при ее отце – так поняла ее и мать. Уоким для ее отца был каким-то страшным недугом, который он по неволе сознавал; но выходил из себя, когда о нем говорили другие. Магги думала, что, при ее любви к отцу, никакая степень чувствительности не могла не быть совершенно-естественной.