Солдаты вышли из окопов… - Кирилл Левин

Мазурин привез с собой манифест Цеммервальдской конференции — к рабочим всех воюющих стран, подписанный Лениным. Этот важный документ, перепечатанный на папиросной бумаге, Мазурин прятал в каблуке сапога. В Егорьевске, сидя в одиночке, он колебался, не уничтожить ли его. Ведь если обнаружат — расстрел. Но, подумав, решил рискнуть: этот манифест произведет огромное впечатление на фронте.

Бережно держа листок, с трудом разбирая неясные буквы, Балагин читал дрожавшим от волнения голосом:

С начала войны вы отдали вашу действительную силу, вашу отвагу, вашу выносливость на службу господствующим классам. Теперь вы должны начать борьбу за  с в о е  с о б с т в е н н о е  д е л о, за священную цель социализма…»

Василий Иванов не выдержал, крикнул:

— Правильно! Мы в Питере еще в пятнадцатом году начали забастовки!

И Казаков добавил:

— А в шестнадцатом уже по всей стране бастовали…

Балагин кивнул им и продолжал:

— «…за освобождение подавленных народов и порабощенных классов, — путем непримиримой пролетарской классовой борьбы.

Задача и обязанность социалистов воюющих стран — поддержать всеми действительными средствами своих братьев в этой борьбе против кровавого варварства.

Никогда раньше в мировой истории не было более настоятельной, более высокой, более благородной задачи, выполнение которой должно явиться нашим общим делом. Нет таких жертв, нет таких тягот, которые были бы слишком велики для достижения этой цели: мира между народами».

Теперь говорили все, вскакивая, сжимая кулаки, но не повышая голоса.

— Ленина бы в Россию, — сказал Карцев, — он бы знал, где и когда начать.

— Нельзя ему сейчас приезжать, — жестко ответил Иванов. — Беречь его надо.

«Значит, недаром я эту бумажку привез», — подумал Мазурин. Он рассказал, как на одной станции встретился ему идущий из Тамбова на фронт маршевый эшелон. С места выехало около полутысячи солдат, но почти на каждой остановке убегали по нескольку человек, а за Житомиром осталось уже около половины эшелона. Тогда солдат стали выпускать из вагонов только под конвоем.

— Народ — он все переборет, — убежденно сказал Карцев.

— А у тебя что нового, Пронин? — спросил Мазурин.

— Пришло пополнение — сто рабочих. Их отправили на фронт за революционную деятельность. Мне с ними говорить было неудобно. Но многих я запомнил.

Он назвал несколько фамилий и номера рот, в которые были назначены новые солдаты. Потом отозвал в сторону Мазурина:

— О тебе бумага пришла из Егорьевска. Я перехватил… Но не лучше ли тебе скрыться?

Мазурин отрицательно покачал головой:

— Пока подожду. А если что — скажешь. Сам смотри не попадись! Узнают, что жандармские бумажки воруешь, — не помогут ни твои усики, ни весь твой щегольской вид.

— Теперь послушаем Иванова, — предложил Балаган.

Василий Иванов прибыл на фронт, не умея даже стрелять, не знал, как заряжать винтовку. Фельдфебель сначала не поверил ему, но по бумагам оказалось, что Иванов был ратником второго разряда, не проходил военного обучения и его, как политически неблагонадежного, срочно отправили на фронт.

Он работал в Петрограде, на заводе Лесснера, рабочие которого издавна славились своими революционными традициями. Девятнадцати лет Василий вступил в подпольный кружок, и с тех пор его жизнь, протекавшая до этого серо и безрадостно, вдруг словно осветилась. Когда он узнавал о том, как рабочие должны бороться за новую, свободную жизнь, когда он читал нелегальные книги и брошюры, ему казалось, что все это совершается не с ним, Васей Ивановым, простым рабочим, а с каким-то другим человеком, перед которым открыта далекая, прекрасная дорога, озаренная ярким солнцем. «Манифест Коммунистической партии» был его настольной книгой. Он выучил наизусть наиболее поразившие его строки, и особенно заключительные:

«…Пусть господствующие классы содрогаются перед коммунистической революцией. Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. Приобретут же они целый мир!»

Началась война. Почти двести тысяч рабочих забастовали в эти дни в столице. Рабочее движение распространилось по всей стране с такой силой, что у многих появилась мысль: а не пора ли подумать о вооруженном восстании? Но Петроградский комитет большевиков считал, что нельзя бросать безоружных людей на восстание. Это означало бы обречь их на явное поражение, тем более что полиция провоцировала рабочих на выступление, желая повторить Кровавое воскресенье 1905 года.

Шла война. Большевистская организация была разгромлена, депутаты-большевики Государственной думы сосланы, «Правда» закрыта. Но подпольная работа все же продолжалась, выходили листовки и воззвания. Ленинский манифест, написанный от имени Центрального Комитета в Женеве и нелегально доставленный в Россию, был подобен яркому лучу, осветившему русским рабочим их положение и задачи. Иванов с восторгом читал:

«Превращение современной империалистической войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг».

Это превращение виделось Иванову так, будто оно совершалось наяву: война с фронта переносится в города, деревни, заводы, шахты, и весь народ принимает в ней участие вместе с армией.

Однажды Иванов познакомился с солдатом, лечившимся от ран в госпитале, и пригласил его поговорить с рабочими. Встреча происходила в маленькой комнатке Иванова. Солдат сидел на койке, курил и с любопытством поглядывал на собравшихся.

— Нам бы почаще встречаться, — сказал солдат в конце беседы, — у нас в госпитале много хороших ребят. А то нас с вами, — усмехнувшись, пояснил он, — как полено топором — пополам разрубили. Пока полено цело — оно стоит, а половинки — валятся…

Как-то, после ссоры с мастером, Иванова вызвали в контору. Помощник директора долго держал его перед своим столом, притворяясь, что не замечает.

— Вы звали меня? — спросил, не вытерпев, Иванов. — Вот я здесь.

— Вижу, что здесь! — сердито ответил помощник директора. — А тон у тебя — разбойничий. Я тебя хоть весь день не замечу — ты жди. Не велик кулик!

— Ну что же, подожду, — спокойно сказал Иванов и опустился в кресло. Терять ему было нечего, он догадался, зачем его вызвали, и хотел своим независимым поведением досадить чиновнику. И когда тот, брызжа слюной, закричал, что быть Иванову через сутки на фронте, Иванов насмешливо ответил: — Ну что же, не страшно: и на фронте люди живут. Только думается мне, — он встал и наклонился к испуганному помощнику директора, — думается мне, что мы еще встретимся с вами. Желаю здравствовать!

И вышел, засмеявшись.

Рабочие-большевики уходили на фронт во всеоружии, везли с собой, рискуя жизнью, подпольную литературу. Иванов последовал их примеру.

Когда Пронин по сопроводительным бумагам узнал, что представляет собой Иванов, он, поговорив с ним наедине, свел его с Балагиным. Иванов даже не поверил своему счастью: попал к людям, делающим с ним одно дело! Он как бы забыл, что находится на фронте, где каждую минуту могли его убить, весь отдался революционной работе, присматривался к солдатам, разговаривал с ними о Петрограде, о борьбе рабочих и быстро свыкся с новой жизнью.

На собрании он сидел как-то незаметно, немного позади. Мазурин с любопытством поглядывал на него. Лицо у Иванова было темное, как бы закопченное. «Наверное, литейщик, — подумал Мазурин, — литейщика, как и шахтера, сразу узнаешь».

— А мне, товарищ Балагин, говорить-то особо нечего, — застенчиво сказал Иванов. — Забастовки у нас в Петрограде не прекращаются. Охранка с ног сбилась. Четвертого апреля удалось провести массовые забастовки в память Ленского расстрела. Тогда меня и взяли… Я давно у них на крючке был — с мастером поссорился. Очень даже рад, что попал к вам. Повезло, что и говорить. Буду здесь, как и на заводе, ту же самую работу проводить.

— Очень хорошо, — одобрил Мазурин. — Дай пожму твою руку, товарищ!

Синие сумерки темнели, и на самом краю неба, скрываясь за горизонтом, виднелся багровый шар солнца. Было тихо и торжественно, как обычно бывает ясным весенним вечером. И вдруг что-то случилось. Грохот, от которого дрогнула земля и, как при урагане, зашелестели деревья, возник сзади них, с востока. Вспышки ярких огней обозначились там, и воздух наполнился страшным металлическим визжанием тяжелых снарядов.

Собрание пришлось прекратить.

Казаков стряхнул с рукава рыжую, глинистую землю и громко крикнул:

— Началось!

— Ну вот, теперь не до тебя будет, — сказал на ухо Мазурину Пронин. — Выходит, нет худа без добра!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Сначала войны это русское наступление Юго-Западного фронта в 1916 году, которое вошло в историю под названием «Брусиловское», можно было считать одним из самых организованных и подготовленных. Командование собрало значительные силы. Ударные артиллерийские кулаки сосредоточились на важнейших пунктах атаки. Скрытность и внезапность удара — главные условия успеха — были соблюдены полностью.