Свет мира - Халлдор Лакснесс

— Большое спасибо, — сказал скальд, а его невеста еще раз попросила Иисуса, чтобы он поддержал директора. — Только об одном, Пьетур, я необразованный скальд из народа, хочу спросить тебя: зачем нам здесь в Свидинсвике самолет?

— Зачем нам самолет? — возмущенно повторил директор. — Ты что, мой милый, рехнулся? Неужели ты не понимаешь, зачем нам самолет? Да чтобы летать по воздуху, чудак ты этакий! Самолет — это новые времена.

— А я думал, что новые времена — это прежде всего еда и одежда, — сказал скальд.

Директор был ошеломлен. Он беззвучно открыл рот, как будто Оулавюр вдруг заговорил по-китайски, и от удивления у него вытекла из уголка рта и поползла по подбородку струйка темной от табака слюны.

— Постой, постой, мой милый, — сказал директор, придя немного в себя и всосав слюну обратно. — Сразу видно, где ты был сегодня вечером. Русского духа не скроешь. У них в душах одна косность. А тебя я предупреждаю: поэты, которые хотят стать ирландскими рабами, пусть поостерегутся. Еще никто никогда не заступался за скальдов, мой милый. Дом скальда может взлететь на воздух, может и сгореть. Ты сильно заблуждаешься, если считаешь, что новые времена — это прежде всего еда и одежда. Новые времена — это чувство гражданственности, это значит, что у человека есть родина, ради которой он готов голодать и даже утонуть, если этого потребует ее экономика. Новые времена — это готовность пожертвовать последней каплей крови ради прошлого своего народа и ради его будущего. Новые времена — это значит не быть русским. Новые времена — это значит не быть ирландским рабом, не имеющим родины. Вспомни, что сталось с Сигурдуром Брейдфьордом. Вспомни, что сталось с Йоунасом Хатлгримссоном, мой милый.

— Это слишком большие имена, чтобы их упоминать в таком маленьком доме, — сказал скальд. — Если они по заслугам умерли в голоде и нищете, преследуемые и презираемые всеми, то чего же заслуживаю я?

— Знаешь, мой милый, если ты отучишься от этой бессмысленной болтовни, ничего плохого не случится. Ведь если разобраться как следует в твоих словах, кто же это у нас в Свидинсвике не имеет хлеба и одежды? Насколько мне известно, я всех одеваю и кормлю здесь, в Свидинсвике. Я демократ. Я всегда был хорошим социалистом. Я всегда придерживался новейших научных открытий. Вот сейчас я закупил для поселка витаминов более чем на тысячу крон. Пусть тот, кто владеет другими хозяйствами, поступит так же. Наша экономика требует трудовой повинности, а не поденщины, когда люди привыкают молоть всякий вздор, направленный против их родины; будь их воля, они, как ирландские рабы, убили бы нас, свободных граждан, и отдали бы исландцев в руки датчан и русских. Послушай, а не поставить ли этот маяк культуры на мысе Ульва Немытого в память об этом первопоселенце?

— Но ведь тогда маяк заведет корабли прямо на берег, — сказал скальд.

— А ты не дурак, — заметил директор. — Ты, брат, хитер. Ладно, мы лучше поставим свидинсвикский маяк культуры за церковной стеной, чтобы не подвергать наши суда никакой опасности. Мы все сделаем для наших дорогих моряков. Самое главное — это иметь идеалы, а также горячую, кипучую веру в жизнь. О, если б у меня были крылья! Мораль новых времен требует не только здоровой, но и святой жизни — совсем как в древности, требует духовной зрелости, света. Надо держать ореол в чистоте, сказал мне недавно в столице на спиритическом сеансе дух Скарпхедина, сына Ньяля[16]. Да-а, значит, эта чертова Хьортурова девка тоже околачивалась там сегодня? Вот это новость! У нее французская болезнь, это уж точно. Ну, я ей покажу! Держись от нее подальше, мой милый.

— Осподи спаси и помилуй, — сказала невеста скальда, — с какими это людьми ты якшаешься, Оулавюр?

— Что? — пробормотал скальд и покраснел до ушей.

— По-моему, я имею право знать, с кем ты водишь компанию, — сказала невеста, — ведь все-таки ты отец моего ребенка.

— Ну-ну, не будем сейчас из-за этого пререкаться, — сказал директор, — это завело бы нас слишком далеко; изменять так, чтобы все было шито-крыто, — большое искусство. Что-то я еще хотел спросить у тебя… Да! Не нужен ли тебе новый костюм? Или белье? Поговори завтра с моим управляющим. И скажи мне в двух словах, о чем главным образом говорили на собрании, пока ты не ушел оттуда?

Несмотря на свои идеалы, директор обладал замечательной способностью время от времени спускаться на землю, подобно морской птице, которая вдруг падает с неба и ныряет за рыбой.

— Да ну, ничего интересного не говорили, — сказал скальд, — пережевывали одно и то же, и знают, что нет никакого смысла говорить, а все равно говорят: и что пробавляются одним маргарином да цикорием, и что дома того и гляди развалятся, ни одного целого стекла нет, и что зимой только богачи могут позволить себе роскошь покупать уголь. Говорили, что власти, которые правят Свидинсвиком, должно быть, ненавидят людей, и удивлялись: до чего живучая тварь человек, если он уцелел во всех этих передрягах…

— Безродная скотина всегда живуча, гнать их всех надо с работы, — прервал его директор. — Ну, а еще что?

— Удивлялись, почему свидинсвикцы не могут ловить рыбу так же, как иностранцы. Ломали себе голову, отчего это наши шхуны тонут на рейде из-за ржавчины, крыс и привидений или идут ко дну вместе со всем экипажем, а иностранные миллионеры продолжают грабить богатства исландцев прямо у них на глазах.

— Сразу видно, что они получили приказ от русских, — сказал директор. Напыжившись, он встал. — Иными словами, здесь организовалась партия, которая явно собирается бороться против народа. Я не сомневаюсь, что в поселке получено письмо с указаниями от одного известного лица, которое, по новому постановлению, не имеет даже права на помощь от нашего прихода и, следовательно, не имеет никакого права совать свой нос в то, что я делаю в своем собственном владении — хочу вешаю, хочу режу. Но я еще до него доберусь! Дал ли я две кроны для малютки, а? Я спрашиваю, дал ли я две кроны для малютки?

— Дал, дал, да вознаградит тебя Осподь за это, — ответила невеста скальда.

— Послушай-ка, милая, мне кажется, что тебе нужен новый Псалтырь, — сказал директор, засунул руку в нагрудный карман, вытащил оттуда новенький Псалтырь с золотым обрезом и протянул его женщине. У нее на глазах показались слезы.

— Жаль, что у вас нет фисгармонии, — заметил директор. — Как хорошо было бы на прощание спеть всем вместе псалом.

Невеста скальда со слезами на глазах рассматривала драгоценность, она не могла вымолвить ни слова, как благодарный ребенок она бросилась на шею директору и расцеловала его.

— Давайте споем «Хвалите Господа с небес, хвалите Его в вышних», — предложил директор. — Ни один псалом не способен так быстро настроить душу на возвышенный лад, как этот.

Пьетур Паульссон взял Псалтырь, полистал его, нашел псалом, и сразу же на лице его появилось благочестивое выражение.

— Я боюсь, что мы разбудим ребенка, — заметил скальд. — Бедная девочка так больна, минуты, когда она спит, дороже золота.

— Тот, кто просыпается от пения псалма, просыпается на небесах, — возразил Пьетур Паульссон, пробуя голос. Потом он засунул большие пальцы в карманы жилета, встал посреди комнаты, широко расставив ноги и надвинув на глаза шляпу, выпятил живот и запел, раздувая щеки так, что лицо его налилось кровью. Голос у него был очень громкий. Невеста скальда пыталась подпискивать ему. Это была настоящая церковная церемония. Но случилось то, чего, так опасался Оулавюр Каурасон: девочка проснулась и начала плакать, ему пришлось взять ее на руки и качать, чтобы она немного успокоилась. Наконец псалом кончился. Директор снял пенсне, чтобы ничто не мешало текущим по лицу слезам.

— Как хорошо может сделаться на душе от одного-единственного псалма, — сказал он. — Мне всегда кажется потерянным тот день, когда я не спел ни одного псалма.

Он обнял невесту скальда, крепко поцеловал ее и пожелал спокойной ночи.

— Я ведь дал малютке две кроны? — переспросил он. — Бедняжке нездоровится, наверное, она объелась конфетами. Дети должны жить здоровой естественной жизнью, пусть едят улиток и водоросли вместо карамели, как французские дети. Я надеюсь, что теперь глупышка начнет поправляться. Витамины — вот где источник жизни в наши дни. Ну-у, а с другой стороны, если она и умрет, тоже не так страшно, смерть — всего лишь суета и обман, ведь все мы возродимся, а уж о ребенке, который умирает с незапятнанным ореолом, и говорить нечего.

— Какой прекрасный, добрый человек, — сказала невеста, когда Пьетур Паульссон ушел. — Мне и не снилось, что я буду беседовать по-дружески с таким важным господином. Подумать только, ведь и он был когда-то нищий и тоже находился на содержании прихода. Вот уж воистину того, кто не перестает верить в добро, осподь вознаграждает и в этой жизни и в будущей.