Свет мира - Халлдор Лакснесс

— Поосторожней, — сказал он. — Кто знает, а может, у меня есть остров в далеком море, где царит ничем не омраченное счастье? Может быть, я напишу тебе однажды с этого знаменитого острова?

— Ну, теперь мне и правда надо идти, а то хозяйка Бог знает что подумает, если я не вернусь, — сказала она.

Ей было восемнадцать лет.

Чуть подальше был небольшой прудик, покрытый гладким блестящим льдом, они не могли удержаться, чтобы не побежать туда и не покататься, ведь они были одногодки. Они прокатились разок туда и обратно, потом еще разок, она держала его за руку, но в этом не было ничего, что свидетельствовало бы о ветрености, она не делала никаких попыток прижаться к нему или протянуть подольше время, она была только добрым и простым товарищем, в ней совершенно не было ни лукавства, ни лживости, без которых не обходится любовь. Они прокатились и еще один раз, и пять раз, и десять, и щеки ее пылали в лунном свете.

Они опомнились лишь тогда, когда кто-то появился на склоне холма и строго окликнул Оулавюра Каурасона. Яртрудур Йоунсдоухтир сказала, что человеку с таким слабым здоровьем разумнее было бы пойти домой и лечь в постель, чем среди ночи заниматься этими дикими играми с людьми, которых он толком не знает.

— С людьми? — спросила девушка с соседнего хутора и засмеялась. — Это я — люди?

— Что тебе надо от этого парня? — спросила Яртрудур Йоунсдоухтир. — Ты, что ли, за него отвечаешь?

— А зачем мне за него отвечать? — удивилась девушка. — По-моему, каждый человек сам за себя отвечает.

— Ах, вот ты какая! — сказала Яртрудур Йоунсдоухтир. — Оулавюр, как мать и сестра, я тебе приказываю сейчас же оставить эту девицу!

— Мать и сестра! — повторила девушка с соседнего хутора и залилась смехом, но в ее смехе не было презрения, она весело смеялась, словно в ответ на какую-то шутку. Но именно то, что ее это рассмешило, ранило Оулавюра Каурасона гораздо больше, чем могли бы ранить сарказм и ирония. Он почувствовал, что выглядит смешным в глазах этой девушки с соседнего хутора оттого, что у него вдруг объявилась такая мать и сестра, и пошел прочь, не прощаясь. Яртрудур постояла еще некоторое время, осыпая девушку бранью. Излив злобу, она побежала вслед за скальдом.

— Как ты мог так со мной поступить, Оулавюр? — спросила она, догнав его.

Он не ответил.

— И тебе не стыдно, что я застала тебя в когтях у этой бесстыжей девки?

— Я не был ни у кого в когтях, — ответил он. — И никакая она не бесстыжая.

— Значит, ты с ней заодно против меня, — сказала Яртрудур и начала плакать тут же на морозе. — Думаешь, я ее сразу не раскусила? Придет время, Бог накажет тебя, тогда ты поймешь, что творишь.

Конечно, он давно уже понял, что она и ее Господь Бог союзники, но, хотя у него было тяжело на душе, ничто не могло бы заставить скальда обидеть это плачущее на морозе дитя человеческое и его Господа Бога. К тому же она, наверное, была права, хотя он и не мог бы объяснить почему: для скальда лучше не кататься по льду вместе с беззаботной девушкой.

Яртрудур часто сидела ночами и вязала что-нибудь Оулавюру или чинила старую одежду, которую где-то раздобыла для него, и никогда на его одежде не было ни единого пятнышка или морщинки, не говоря уже о дырках; она без устали стирала на него, она буквально окутала его испарениями зеленого мыла. И вечно она норовила что-нибудь сунуть ему в руку. Но вскоре он обнаружил, что она неусыпно следит за ним: днем, когда он давал уроки, он видел, как она то и дело шныряла мимо открытой двери; когда он на соседнем хуторе учил детей Закону Божьему, она частенько поджидала его у калитки или за домом, и ему приходилось возвращаться домой под ее надзором. Но когда дни удлинились и солнце стало дольше задерживаться на небе, скальда, словно узника, все чаще начала охватывать гнетущая тоска. Горы звали его, они говорили, что для скальда лучше покоиться в их объятиях, нежели жить в неволе среди людей. Небеса удлиняющихся весенних дней пользовались каждым удобным случаем, чтобы шепнуть ему что-то, точно коварный соблазнитель, который целый день пытается совратить девушку. Даже снежные бураны в самом начале весны были только маскировкой и военной хитростью этого соблазнителя.

Скальд Греттир Аусмундссон[18] жил вдали от людей и погиб в шхерах, но зато он обрел вечную жизнь в сердце народа.

Как-то по пути домой Оулавюру Каурасону попалась на дороге одна из его учениц. Она тащила на спине мешок. Ему показалось, что девочка слишком слаба для такой ноши, но он не знал, прилично ли будет ему помочь ей; до сих пор между ними не было других точек соприкосновения, кроме Авраама, Исаака и Иакова.

Надвигался буран.

— Что у тебя в мешке? — спросил он.

— Ракушки, — ответила девочка испуганно, ведь в руках этого человека было ее христианское будущее.

— Дай я понесу мешок, а то ветер свалит тебя с ног, — сказал он.

— Спасибо, не надо, — ответила девочка.

— Ты чересчур мала, чтобы нести тяжелый мешок в такую погоду, — сказал он.

Девочку звали Стина. Ее дом лежал между горой и берегом. Она была слишком легко одета, чулки свободно болтались на тонких ногах, ветер дул ей прямо в лицо, и чем сильнее дул ветер, тем тоньше казалась девочка. Скальд взял мешок и повел ее за руку.

Только и всего.

— С какой это женщиной ты шел за оградой рука об руку среди бела дня? — спросила Яртрудур.

— Женщиной? — удивился он. — Какая же это женщина? Это моя ученица. Ее зовут Стина.

— Не хватало только, чтобы ты не по-христиански обошелся с ней накануне конфирмации!

— Как ты можешь так говорить? — спросил он. — О маленькой невинной девочке!

— Они вовсе не такие невинные, какими притворяются, — ответила она. — Все они распутницы, и матери их тоже распутницы, стыда у них нет, вырасти не успеют, а уже бегают за чужими мужчинами у всех на глазах. Клянусь Иисусом и Господом Богом, если эта девчонка попадется мне еще раз, я ее так оттаскаю за уши, что она в другой раз уже не станет приставать к людям.

Для Яртрудур существовал один только Оулавюр Каурасон, весь остальной мир состоял из сплоченной армии потаскух; жизнь была войной, в которой она была вынуждена сражаться в одиночку с этой армией соблазнительниц; в будни и в праздники все женщины земли, молодые и старые, подстерегали этого неудавшегося Хатлгримура Пьетурссона, ее скальда, и беспрерывно пытались обольстить его. Он ушел от Яртрудур с пересохшими губами и сдавленным горлом, вошел в свою каморку и начал складывать в мешок книги и носки. Когда он уже почти собрался, к нему вошла Яртрудур и спросила, что он делает.

— Я ухожу, — сказал он.

— Куда? — спросила она.

— Куда-нибудь, — ответил он.

— Уходишь от меня? — спросила она.

— Да, — сказал он.

Сначала ее лицо застыло, потом на нем появилось выражение отчаяния, и наконец она залилась слезами.

— От меня, которая готова умереть за тебя?

— Этого не требуется, — сказал он. — Я хочу сам за себя умереть.

— А за кого же умереть мне? — спросила она.

Он ответил:

— За Оспода.

Тогда ее тело обмякло, она опустилась перед ним на колени, как перед идолом, обняла его ноги, прильнула к нему и простонала:

— Хоть я всего лишь червь под твоим каблуком, но у меня будет от тебя ребенок.

Холодная жестокость, свойственная свободным героям, нахлынула на него внезапно, словно безумие, словно вдохновение, сметающее все препятствия, превращающее цепи в прах, он видел горы, прибежище беглецов, вздымающиеся в своем великолепии, и уже был готов раздавить червя. Но при этих ее словах его вдруг осенило. Раздавить одного червя — это значит раздавить всех червей. И он сразу вспомнил, где он находится. Ему показалось, что он тут же превратился из одного вещества в другое. Боязнь причинить боль, желание угодить снова овладели его существом. В смятении он оглянулся, и ему почудилось, что он раздваивается: свободный герой, безумец, преступник и скальд отступил, и его место занял христианин, послушный член общества, человек скучный и лишенный поэзии, Альвир Детолюб, который не мог поймать ребенка на острие копья, покорно признающий установленные обществом нормы поведения. Он снова вытащил из мешка свои книги и носки и положил их на место; как-никак было поздно и в горах свирепствовал буран.

Глава восьмая

На телеграфном столбе было прикреплено объявление:

«Исландцы! Вы потомки древних скандинавских викингов. Долой ирландских рабов!

Да здравствует исландский государственный строй, даже если экономика страны и требует снижения почасовой оплаты труда! Оставайтесь свободными людьми!

Владельцы огородов и ботов, охраняйте свою нацию! Мы требуем войны против датчан и русских!