И оживут слова (СИ) - Способина Наталья "Ledi Fiona"

— Ты будешь последним старостой хванов, — негромко сказал он.

И засмеялся староста. И поверил в то, что Боги вправду сошли с ума, как и их Жрец. Не бывать такому! Никогда. Как это последним? У него три сына да два младших брата. И ушел он от Жреца, смеясь, а его смех еще долго отражался от каменных сводов Храма. И Боги слышали тот смех.

А потом снова случилось то, чего не могло случиться никак: Элина понесла.

Никто никогда не слыхал, чтобы у Тех, кто не с людьми, рождались дети. У них могли быть лишь воспитанницы, которые тоже служили Богам. Но видно случилось так, как староста и хотел: она больше не принадлежала Богам — только ему.

Она часто повторяла, что у них будет звездный сын.

— Почему звездный? — спрашивал он.

— Потому что звезды — самое прекрасное, что создала природа, — с задумчивой улыбкой отвечала она, глядя на ночное небо, усыпанное звездами, точно бисером.

Он не смотрел на небо. Он хотел только одного: пусть она всегда будет рядом. И если ей для этого нужен звездный сын, что ж, пусть он будет. И глядя на то, как она с мягкой улыбкой гладит округлившийся живот, он думал, что все-таки переиграл Богов. Боги же в ответ смеялись.

А потом Элина заболела. Он понял это отчетливо, когда привычно толкнул незапертую дверь, а девушка не вышла навстречу. На миг мелькнула шальная мысль, что может быть уже… сын. Но ведь слишком рано. Еще не настало время! Глядя на ее бескровные губы и слабую улыбку, он осознал, что он мог забыть о Богах, но Боги не забыли о нем. На следующий день староста молил Главного Жреца о милосердии Богов. Но уже видел ответ в синих глазах. Милосердия не будет. Он сам украл его у себя, смеясь, как безумный, в этом Храме месяцы назад. И уже уходя из Храма, он услышал голос Жреца:

— Боги милостивы, староста, твой младший сын будет жить.

И староста с удивлением подумал о трехлетнем Альтее. Конечно, он будет жить. Почему бы ему не жить? Боги милостивы, они не забирают детей за грехи их отцов. Но Жрец спокойно добавил:

— Не о том сыне думаешь.

И тогда-то староста хванов понял. Боги милостивы. Его младший сын будет жить… Ее звездный сын.

— А она? — шепотом спросил он.

И его шепот эхом разнесся по Храму. В ответ Жрец лишь отвернулся, и старосту хванов охватил липкий страх.

После он сидел у ее постели, с ужасом замечая, как она становится все прозрачнее, а она только улыбалась в ответ и повторяла, что все хорошо, волноваться не нужно, с ее сыном все будет хорошо. И только заметив на столе отвар из трав, он понял, что не только Боги не забыли о нем, о нем не забыли и люди. Элина отпаивала себя отваром, что изгоняет из тела отраву. И ему захотелось завыть в голос, но он смолчал. Просто не смог показать слабость женщине, понимающей, что себя она уже не спасет, зато до последнего пытающейся спасти своего звездного сына. И снова случилось то, чего не могло случиться. Солнечным весенним днем Главный Жрец принес в дом старосты маленького мальчика. Жена старосты приняла ребенка на руки и протянула мужу, поджав губы. А тот бросился вон из дома к извилистой тропке, чтобы ворваться в пустой дом. Наверное, Боги все же призвали ее, наверное, простили. Так думал староста хванов, когда выл в голос, точно раненый зверь, проклиная Богов и людей, комкая в руках ее платье с диковинной вышивкой по вороту и думая о том, почему все ее платья были вышиты одинаково? Он так и не спросил ее об этом, сейчас же это казалось важным.

Староста признал мальчика сыном, и хваны ни разу не напомнили ему ни словом о том, как этот мальчик появился на свет. Казалось, люди простили его и Боги простили тоже. Его младший сын выжил. Жрец не обманул. Только все чаще, глядя на ребенка, путающегося под ногами у его жены и старших детей, староста понимал, что он не хотел этой милости. Это ей нужен был звездный сын, а ему нужна была лишь она. Потому-то староста все чаще делал вид, что не замечает того, что ребенок часто болеет и порой слишком легко одет, что на острых коленках расцветают синяки, а на руках бесконечные царапины. Он не хотел вмешиваться. Он хотел забыть свой болезненный кошмар, свою одержимость, а не по-детски серьезный взгляд серых глаз раз за разом напоминал о прошлом. И староста с нетерпением ждал поры, когда сможет отправить мальчика в Савойский монастырь, хотя раньше думал, что отправит туда Альтея. Ведь тот — тоже младший, но его, благословленный Богами. Но Главный Жрец ответил на его сомнения:

— У тебя один младший сын, староста. Другого уже не будет, — и указал на Альгидраса, сидевшего в сторонке на песке и перебиравшего камешки.

Староста кивнул и подумал, что раз Боги признали этого мальчика его последним сыном, то и люди когда-нибудь признают. Но он ошибся. Альгидрасу улыбались, потому что он был сыном старосты, но каждый помнил, кем была его мать, оттого и отводили взгляды, оттого и спешили прочь. Все чаще мальчик уходил к дому на пустыре, где обитал нелюдимый старец. Некогда промышлявший разбоем и слывший лютым зверем, теперь он искупал грехи молодости, живя отшельником и ожидая прихода смерти на святой земле. Его имя было Харим. Он никого к себе не подпускал и ни с кем не разговаривал. Староста слышал его голос лишь однажды, когда тот только приплыл на остров и попросил дозволения поселиться здесь. Старый разбойник неожиданно принял Альгидраса и впустил его под свой кров, и стали появляться в доме старосты деревянные фигурки, вырезанные нетвердой рукой.

А когда пришла пора отправлять младшего сына в учение, староста услышал голос Харима во второй раз. Старец пришел в его дом и попросил дозволения покинуть хванов.

— Ты же хотел искупить беспутную молодость смертью в святых местах? — удивился староста.

— Эти места и правда святые. Здесь я понял, что беспутства молодости нужно искупать не смертью в святых местах, а жизнью во имя чьего-то блага. Я уезжаю с твоим сыном.

И стоя на берегу в окружении старших сыновей, староста хванов понимал, что он не чувствует покоя, хотя раньше думал, что стоит Альгидрасу взойти на корабль, как наконец отпустит то, что не давало дышать все шесть лет. Альгидрас на корабль взошел, но грудь старосты по-прежнему давило. Он видел, как Харим, тяжело опираясь на борт, приобнял за плечи маленького мальчика, а тот неуверенно приподнял руку, не зная, помахать ли. Староста помахал сам. Мальчик неловко взмахнул рукой в ответ. Харим тоже.

Когда квары напали на деревню и потребовали добровольную жертву, староста знал, кого отдать. К тому моменту он уже в полной мере ощутил гнев своих Богов и хотел искупить обиду, нанесенную им восемнадцать весен назад. Эту жертву Боги должны были принять! На него с мольбой смотрели сотни глаз. Его люди надеялись на чудо. Отдавая приказ Альгидрасу, староста хванов не надеялся, он молил о чуде. А еще молил о том, чтобы его младший сын не поднял взгляда, потому что мольбы в его глазах староста бы не вынес. И чудо случилось. Альгидрас несколько мгновений стоял, глядя в одну точку, а потом пошел в сторону кваров, не поднимая головы. Староста, точно во сне, смотрел на то, как его сын кусал губы, пока грубые руки хватали его за плечи, а слух резала отрывистая речь проклятых кваров. А потом Альгидрас вдруг встрепенулся и выкрикнул: «К оружию!».

Староста был одним из тех, кто успел дотянуться до оружия, хотя уже понимал, что силы не равны. В тот миг он вспомнил слова Главного Жреца о том, что он станет последним старостой хванов, и понадеялся, что Жрец смог утешиться тем, что Боги его не обманули, прежде чем кварское копье бросило его, точно куклу, на ступени Храма.

Староста тоже попытался этим утешиться. Да только утешения не было. Сквозь звон клинков и крики он слышал голос Жреца «накличешь беду на весь род!». И от этих слов больше не хотелось смеяться. И жить больше не хотелось. Он видел, как упал на землю пронзенный кинжалом Альгидрас, видел гибель своего старшего сына. Но в тот миг думал только о том, что Боги вот-вот принесут ему милосердную смерть, и он желал ее, чтобы больше ничего не видеть, не думать о том, чего уже не исправить и не искупить. И за миг до того, как упасть на землю, он вдруг понял, что так ни разу и не спросил у Альгидраса, увидел ли старый разбойник Харим древние стены Савойского монастыря или же не сумел перенести тяготы путешествия, и простили ли его Боги.